На закате Закат погружает весь мир в душноватый вельвет, За дальним кордоном сверкает слепое предгрозье, Прикроешь глаза - и сирень потеряет свой цвет, Откроешь - опять салютуют лиловые гроздья. Пока ты не спишь, ты как будто от бурь защищён, Лежишь под покровом бездонного лунного свода, В окне млечный сумрак зарницами перекрещён, Их блики вкруг люстры вихрятся клубком хоровода, Ход жизни вращением этим застигнут врасплох - Сорвалось с цепей всё, что стыло на вечном приколе, И мир, что от вспышек разрядов ослеп и оглох, Из клетки дневной улизнув, развернулся на воле, Не пол подо мной, а растущая лесом трава, Не рамки на стенах, а жалом разящие клумбы. Гляди-ка, в углу будто мальчик с глазищами льва - Он шкаф перепутал впотьмах с прикроватною тумбой. Да это же я! Заблудился в превратностях сна, Меня увлекают в пучину кораллов изгибы, И эта рука, как всегда что-то знает она, О чем догадаться в начале мы вряд ли могли бы. Я крался к часам, я почти дотянулся до них, Пока они, стрелки сложив, как крыла вилохвостки, К портрету прижались, забыв в этих играх ночных О тике и таке и скрипе почтовой повозки. Все краски погасли, наевшись служить колдовству, Их истинный смысл — лицедейство в картонных чертогах, Едва ли замечен, спешу завернуться в листву И там навсегда позабыть о счетах и итогах. Задуты все свечи - в том мире не знают свечей, Там щупают лица, когда шелестят о погоде, Беззвучно мыча, забывают обрывки речей, Из небытия возрождаясь в бесплотной зиготе. Прогнать этот морок, пока не привыкли глаза, Иначе их выест летящая с облака пудра, На траверзе гаснет в последних поклонах гроза, Скорей приходи, долгожданное бледное утро! Улица Мандельштама Бережно развернуть, обнять, не ронять, не бить, Не нагревать, не мочить, ставить на ровную плоскость, Вечером прикрывать, утром давать попить, В полдень позволить выпустить пару отростков, Приторно? Бесовщинки бы? Вспомним способ второй: Резать, крушить до последнего позвонка и зуба, Сильно трясти, топить, сажать в каземат сырой, Воздух выкачивать вон из стеклянного куба, Что же в остатке выжмешь? Чью-то хрупкую жизнь, Тенишевка, вернисажи, колбы, библиотека, Амфитеатр, балюстрады, мрамор и витражи, Жизнь реалиста-еврея начала бурного века. Вот он как тень скользит, не тронь его, расступись, Маленький чистокровка, без примесей и оттенков, Улицу в честь такого не назовут, разве только тупик, Короткий, как коридор в чека - сорок шагов и стенка. Первый способ к тому же сбои даёт, увы: Множатся казнокрады и любители халявной халвы, Сквозь безымянную ночь в пролёты холодной Москвы Несут их железные кони куда-то от знака до знака Набережной Ахматовой, площадью Пастернака. А вот на этой улочке ни выезда нет, ни въезда, Словно её проектировал какой-то бездарь, По ней хорошо гулять под дождём туда и обратно, Тихо, безлюдно, бесцельно и совершенно бесплатно Гишпанское В День святых ты мне приснилась в юбке красной, Будто шёл с тобой в толпе после обеда, Восхищаясь, без намёка на харассмент, Белой блузкой, привезённой из Овьедо. Поднимаясь по скрипучей эскалере, Целовались мы на каждом повороте, Ты мечтала о французской о Ривьере, Я же звал тебя слетать на Лансароте... Точно херес, бродит кровь, клокочет в венах, В тесной клетке кастаньетит сердце гулко, Гаудийно изогнули шеи стены - Это ты идёшь ко мне по переулку. Мы раскроем шире окна, снимем ставни, Разомлевшие, как устрицы на блюде, В наших позах - тень Гала в истоме давней, Наплевать, что нам назавтра скажут люди. Что за ранний Альмодовар, скажут, хлопец, Среди ёлок, передвижников и снега? Перед сном ты перечитывал де Лопе Иль под утро в чуткий сон вмешалась Вега?.. Пусть свирепствуют снега и злые хвори, Как в капкан, попался месяц в хамонеру, Но я всё-таки пойду в Испанский дворик, Эспанаду закажу под хабанеру. Как берёзе не сдружиться с юбкой алой? Так и песню не сложить без матадора - В наших княжествах бандерасов немало - Отмарьячат вам по самое негоро. Но зато у нас последние изгои Не изглоданы кострами инквизиций, Нам гоняться ли за призраками Гойи? Обойдёмся мы без вашей заграницы. Зимних дней сойдут последние зарубки - Есть лекарство и от этого недуга: Ты опять ко мне приходишь в красной юбке, И опять на нас глазеет вся округа... |