Нурш двигался вязко, вкрадчиво. Словно перетекал с места на место: ни один листок не шелохнётся, ни одна веточка не хрустнет. Я потел и злился, пытаясь поспеть за товарищем, оступался, натыкался на сучья, чертыхался и то и дело поправлял сползающую на глаза каску. И всё-таки потерял его из вида.

 

– Притомился, студент? – Нурш со скучающим видом жевал травинку, вытянувшись на поваленном стволе и заложив руки за голову.

– Нет, – буркнул я хмуро.

Ну не мог он оторваться больше чем на минуту, а корчит из себя…

– Ну даёшь! – вроде как искренне улыбнулся. – А я вот устал. Садись, передохнём. – Погодь! – Он бодро подскочил и снял с камня, на который я намеревался плюхнуться, крохотного жука-бронзовку. – Любая тварь божия жить хотит, и не нам её судьбу решать. Лети!

Никак не поймёшь, шутит он или серьёзно. Или издевается. Смотрит с прищуром, ухмыляется вбок. Другим его и не видел. Кажется, что он и родился таким. Хотя, скорее, жизнь научила относиться к окружающим с превосходством, а то и с цинизмом. Чего-чего, а опыта и ума у мужика на троих таких как я. При этом он и старше минимум втрое. Впрочем, сколько точно лет ему, я не знал. Да вообще почти ничего про него не знал. Понимал только, чувствовал, что если кто и выдернет тебя когда из лап смерти – так это он.

– Долго нам ещё? – Я вытянул гудящие ноги, снял треклятую каску, прислонил винтовку к ближайшей сосне.

– О, это ты зря! – нахмурился Нурш. – Разведчику надо всегда быть наготове. А оружие нельзя из рук выпускать. Забыл, кто наш враг?

– Да куда оно денется… – я нехотя потянулся к прикладу, но ничего не нащупал и, похолодев, повернулся к дереву: винтовки не было.

– Ну! – отчего-то развеселился мой напарник. – А я ведь предупреждал!

– Чего смешного?! – вскипел я.

– А ты бы рожу свою видел! Небось уже в карцере себя представил?

Вот сейчас я готов был ему в глотку вцепиться, но понимал, что шансы мои, как у щенка против матёрого волка…

– Ладно, спусти пар… Пошутили – и будя. Авор, выходи! – последнее он крикнул в сторону кустов.

Ветви раздвинулись, и появился совершенно серьёзный, до мрачности, Авор. Мрачно подошёл и бросил мне мою винтовку. Я никогда у него не видел улыбки. Как будто его создали специально, чтобы уравновесить вечно ухмыляющегося Нурша. Если второй как будто сплошь состоял из ловкости, юркости и сарказма, то этот символизировал собой мощь, уверенность и непоколебимость каменной крепости. Однако эта парочка заслуженно держала планку лучших разведчиков полка. У них многому можно было научиться. Например, бесшумно передвигаться. Ладно вёрткий Нурш, но для огромного и грузного Авора это умение казалось невероятным. Надо же, незаметно увёл ствол у меня из-под носа! Но зато теперь я вцепился в него мёртвой хваткой.

– Опоздали, – сказал Авор.

* * *

Большое пузо егеря смотрело в небо, туда же, куда и застывшие глаза. Черенок вил, воткнутых в пузо, тоже показывал в небо. Надеюсь, этой дорогой отправилась душа убитого.

В охотничьем домике всё было вверх дном, как будто что-то искали. Или кого-то. Семья егеря спрятаться не сумела. Жена лежала на кухне с перерезанным горлом, рядом валялось ружьё. Видно, женщина в отчаянье хотела защитить себя и детей, но враг оказался проворнее.

Судя по громадным кровавым отпечаткам солдатских сапог, убийца был ростом не меньше нашего Авора. Следы вели в комнату, где за выбитой дверью у перевёрнутой кровати, обнявшись, навечно застыли мальчик и девочка лет семи-восьми.

– Нет, это не люди… И даже не звери. Нелюди! – Кривая ухмылка Нурша превратилась в тяжёлую зловещую гримасу, а перед ним в колыбельке торчала из окровавленных тряпиц крошечная младенческая ручонка.

Меня замутило, в глазах потемнело. Не стало воздуха. Кровь, кровь, кровь… За всю жизнь не видел столько крови. Я со всею возможной стремительностью выскочил во двор, глубоко вдохнул несколько раз. Из сарая послышался поросячий визг.

– Мясо! – Авор выволок во двор свиную тушу и вытер тесак о траву.

* * *

– Деревня под колдами. – Нурш протянул мне бинокль. – Смотри сам.

Деревня как деревня… Пара десятков домишек вдоль реки. Сначала я ничего необычного в окулярах не замечал. Но что это?.. По улице шёл странный человек. Лица не разглядеть, но одежда сразу выдаёт чужака. Расшитая цветными узорами накидка, увешанная какими-то блестящими штуками. Они болтались на тесёмках, стреляли солнечными зайчиками и, наверное, звенели друг о друга. Но самое удивительное, что вместо шляпы голову незнакомца венчал волчий череп с оскаленными клыками.

– Вот он, – шепнул Нурш, – колдун.

Страшный враг спокойно двигался по деревне. По нашей деревне. Никто не убегал от него, не прятался. Не пытался его убить. Мужики буднично шли по своим делам, кто-то кланялся и снимал шапку, колдун кивал в ответ и прикладывал к груди ладонь. Вот рядом встала телега с сеном, крестьянин, очевидно, задал чужаку вопрос, тот притормозил и пару минут что-то рассказывал, потом помахал рукой и пошагал дальше.

– Видал? Заколдованы, – горестно покачал головой мой напарник. – Люди против воли становятся рабами колдов. В них своего уже ничего не осталось. А кто сопротивляется, тех убивают. Как егеря. Надо срочно доложить.

* * *

– Коварный безжалостный враг захватил нашу землю, поработил наших людей! – Глаза полковника яростно метали молнии из-под кустистых бровей. – Родина отправила нас вырвать ему сердце! Ради возмездия и справедливости мы две недели шли по лесам и болотам. Сынки! Патриоты! Бойцы! Там – наши враги! Никого не жалеть! За наших жён и матерей, за свободу и независимость!

Глаза сынков засверкали, щёки покрылись румянцем. Воодушевлённые солдаты готовы были тут же ринуться в бой, забыв про тяготы долгого утомительного перехода.

Через час всё было кончено. Мы застали врага врасплох, поэтому бой был скорее похож на бойню. Я видел, как метались жители деревни, тщетно стремясь укрыться от безжалостных пуль. Кто-то пытался переплыть реку, кто-то прятался в подвалах. Крики, грохот выстрелов, пороховая завеса и улыбка на лице Авора. Я впервые увидел этого гиганта весёлым.

Всеобщее кровавое безумие поглотило и меня. Я наверняка подстрелил одного-двух безоружных противников, а может быть и больше. Хотя чаще всего люди падали от нескольких пуль сразу. Мужики, бабы, старики, дети... Все они враги, все заслуживают смерти, да и кто там будет разбираться в победном угаре?

Оставшихся в живых заперли в амбаре и подожгли. Крики ужаса обречённых перебивались радостным улюлюканьем солдат. Возле дома старосты на перекладине ворот раскачивался колдун. Тот самый. Черепа волка у него на голове не было, длинные седые волосы развевались на ветру. Блестящие металлические кругляшки на одежде тихо позвякивали и слепили бликами от солнца. Подошли два солдата, один ткнул тело штыком:

– Вот тебе, собака! За смерть егеря!

– Ух ты, годные обутки! – Второй, щуплый и белобрысый, стянул с трупа мягкие ичиги, отороченные оленьим камусом. – И размерчик мой!

– Оба-на! А где копыта? – удивился первый, глядя на босые ноги мёртвого колдуна.

Улеглась пыль, утих и пыл. Догорел амбар, уплыли спущенные в реку трупы. Подтянулись отстающие части полка, притащили заляпанные грязью пушки. Солдаты распрягали лошадей, разбредались по пустым избам. Господин полковник устроил штаб в доме старосты.

Наша хата была с краю. Прямо возле реки. Во дворе Авор мрачно жарил на вертеле мясо. Возле крыльца валялся собачий труп. В тесную комнату набилось с десяток бойцов взвода разведки, со многими я ещё не был знаком. Кто оживлённо разговаривал, кто азартно стучал игральными костями, кто дремал, прислонившись к стене. В табачном дыму я не сразу разглядел Нурша.

– А ну-ка, сынок, метнись в подпол, глянь что-нибудь на закусь, – подмигнул мне он и выставил на стол здоровенную бутыль. – Надо отметить победу! Верно, братва?

Братва одобрительно загудела.

Тяжёлая крышка поддалась с трудом. В тусклом свете керосиновой лампы на полках поблёскивали пыльные банки. Пахло грибами. Вдруг моё внимание привлёк странный лязгающий звук. Он появился и тут же пропал, но я уже поднял лампу повыше и осторожно заглянул в дальний закуток.

Прижав колени к груди и вжимаясь спиной в покрытые плесенью доски, в углу затаилась девчушка лет двенадцати. Её трясло то ли от страха, то ли от промозглой подземной сырости, и она изо всех сил зажимала рот руками, чтобы не вырвался снова предательский стук зубов.

– А ну выходи! – Я как можно строже нахмурил брови, но только белки глаз испуганно сверкнули в ответ. Пришлось применить силу.

– Вот это трофей! – цокнул языком Нурш, когда я приволок отчаянно упирающуюся и брыкающуюся добычу.

Она стояла перед уже успевшими опустошить кружки солдатами босая, до прозрачности худенькая и вызывала разгорячённые взгляды. На роскошных распущенных рыжих волосах поблескивала паутина. Дорожки от слёз пересекали запылённые острые скулы. Через тонкую рубашку проступали формирующиеся бугорки груди. Похоже, она была несколько старше, чем показалась мне с первого взгляда.

– Допросить! – крикнул кто-то разухабисто.

– Я первый! – вскочил толстый сержант, облизывая измазанные жиром губы.

– Нет, я! – перебил кто-то.

– А ну цыц! – хлопнул по столу Нурш, и все мгновенно затихли. – Что мы, изверги какие? Не бойся, девочка… Иди сюда. – Он усадил её на скамейку и вручил кусок мяса. – Как тебя зовут?

– Зара.

Ласковый тон удивительным образом успокоил пленницу, и мы наконец-то услышали её голос. Она неуверенно улыбнулась и жадно впилась в угощение зубами.

– Всё будет хорошо, внучка, – продолжал мягко увещевать старый вояка. – Мы освободили деревню от колдов. Враги мертвы. Теперь ты в безопасности.

– Но колдуны не враги, – Зара перестала жевать и недоуменно подняла брови. – Они нас лечат, помогают, защищают от бед.

– Врёшь! – крикнул кто-то.

– Шлюха колдунская! – Чья-то рука дёрнула её за волосы.

– Отдайте её мне! – снова вскочил толстый сержант.

– Заткнулись! – И опять по слову командира все успокоились. – Я сам с ней разберусь. Пойдём, студент.

Мы вывели девочку во двор. Солнце садилось за реку, перекинув на нашу сторону золотистый мост. Звенели комары, догорал уличный очаг. Из сарая доносилось мирное кудахтанье кур и характерное бзыньканье струй молока в пустое ведро. По всей деревне коровы протяжно мычали у хозяйских ворот, вот только не было уже тех хозяев, что должны были их впустить.

– Стой здесь! – Нурш отвёл Зару к реке, отошёл на несколько шагов, повернулся и вскинул карабин.

– Ты что творишь?! – Я успел задрать ствол вверх, выстрел поднял в небо стаю воробьёв, из сарая испуганно выглянул молоденький вихрастый солдатик с засученными рукавами.

– Не лезь! – От неожиданно мощного удара в ухо я покатился по земле. – Она заколдована! Не видишь? Она не человек! Пожалеешь её, а она ночью всем нам глотки перережет и не поморщится.

От реки послышался всплеск. Рыжая голова почти сливалась с золотом воды, и только тёмная галочка расходящейся волны выдавала отчаянно пытающуюся скрыться беглянку.

– Добей! – Нурш сунул мне карабин. – Выполнять приказ! Под трибунал захотел?!

Я прижал приклад к плечу, попытался встать твёрдо. В голове звенело, глаза слезились от слепящих бликов. Я пальнул наугад, и почти дуплетом раздался выстрел за спиной. Сзади стоял Авор, держал двумя руками винтовку и улыбался. Ничто не морщило больше блестящую закатную дорожку. Солдатик недоуменно заглядывал в ведро:

– Кислое…

Два молочных ручейка стекали по его щекам.

* * *

– Выпей! – Мне сунули полную до краёв кружку.

Это было то что нужно! Я набрал побольше воздуха и несколькими гигантскими глотками влил в себя обжигающую жидкость. Дыхание перехватило, снова неудержимо хлынули слёзы, но почти сразу внутри потеплело и похорошело, руки перестали трястись, а совесть заметно успокоилась.

– Я тебя прекрасно понимаю, сынок, – Нурш положил руку мне на плечо, – но и ты нас пойми. Мы воюем с этой нечистью уже два года. Многое повидали. И много друзей потеряли, таких же доверчивых, как ты. Не дай бог тебе пережить такое… На моих глазах такие же с виду обычные люди живьём содрали кожу с моей дочери… Поверь, никто лучше меня не знает, что такое эти колды и все кто с ними связался.

Всегдашняя ехидная улыбка на лице командира превратилась в гримасу безмерной печали. Мои щёки запылали от острого чувства стыда. Да как я мог… поддаться жалости? Глупо! Из-за меня чуть не погибли люди, мои боевые товарищи, мои друзья. Надо немедленно просить прощения перед ними, перед Богом, перед всем миром! Я порывисто вскочил, но вдруг мир этот встал на дыбы и бросился мне навстречу. Я едва успел подставить руки, чтобы не разбить лицо о грязный пол.

– Закусывать надо, студент! – донёсся насмешливый голос откуда-то из-за края Вселенной.

* * *

Несмотря на то, что утром голова болела неимоверно, в этой голове удивительным образом улеглись основополагающие понятия мироустройства. Теперь у меня не было никаких сомнений, кто враг, а кто друг, и я точно знал, кого и за что нужно уничтожать любым способом и безо всяких эмоций. Разве вы будете жалеть саранчу, превращающую плодородные поля в безжизненную пустыню?

Целый день мы копали окопы, потому что где-то недалеко был обнаружен враг и поступил приказ оборудовать позиции. Вечером стёртые в кровь руки едва способны были поднять ложку.

Я не видел ни Нурша, ни Авора, и мне казалось, что в этом моя вина, ведь я не проявил себя должным образом, не оправдал доверия, и теперь мои наставники бросили идею сделать из меня первоклассного разведчика. Зато мы сблизились с тем самым вихрастым пареньком, что доил корову. Мы трудились плечом к плечу и невольно разговорились в минуты перекура.

– Ты почто в армию пошёл? – спросил он меня в первую очередь.

– Как это? – удивился я. – Родину защищать.

Мне казались странным подобный вопрос и совершенно очевидным ответ на него. Конечно, я мог доучиться ещё два курса, но тревожные заголовки в газетах и многолюдные шумные митинги на городских улицах навязчиво подталкивали к правильному решению. К тому же не исключено, что в любой момент король отменит бронь и моим вчерашним однокашникам всё равно придётся надеть сапоги. Уж лучше добровольно.

– Доброволец, что ли? – отчего-то не поверил мой собеседник. – А не боисся?

– Умереть не страшно, – с видом опытного бойца ответил я, – но не дай бог тебе в плен попасть… Колды живьём на куски порежут и собакам скормят.

Оказалось, что парень родом из глухой деревни и здесь исключительно из-за денег.

– Ремёслам я не обучен, а дома водерень работы нет, – пояснил он. – А в армии хоть платят. Вернусь, избу новую срублю! А то и здеся останусь. Деревня пустая, живи где хошь! Ещё бы жёнку работящую, справную, как эта, давешняя…

Простодушное лицо его на мгновение помрачнело, но тут же он схватил лопату и в прямом смысле зарылся в работу. Я поднялся с трудом и лишний раз удивился, откуда столько энергии в щуплом деревенском пареньке. Он как будто и не уставал вовсе.

* * *

На третий день был дан приказ занять оборону и мы наконец-то увидели противника. Несколько всадников в шкурах и со звериными черепами на головах появилось на опушке леса. Выглядели они как толпа разбойников. Даже вооружение было соответствующим. Насколько я сумел разглядеть, ружей не было, только луки, пики да дубинки. И эту армию мы два года не можем одолеть?

Тут же навстречу им выехал всадник. Он скакал во весь опор, а за ним по земле волочился привязанный за ноги труп повешенного колдуна. Не приближаясь к врагу, всадник развернулся по широкой дуге и рубанул за спиной верёвку. Звеня блестяшками, труп докатился почти до своих соплеменников, а наш боец что было сил пришпорил коня и был встречен ликованием. По радостной ухмылке я узнал Нурша. И тут за его спиной что-то изменилось.

Колдов стало больше, намного больше. Всё новые и новые ряженые в шкуры воины появлялись как будто из ниоткуда, хотя на самом деле, скорее всего, просто выходили из чащи. На наших глазах колды как по команде встали на одно колено, и тут же в небо взлетела туча стрел. На секунду, казалось, померкло солнце, и сразу воздух наполнился свистом и криками. Кричали те, кто не успел укрыться, но все они оказались ранены легко.

Несколько стрел с глухим стуком воткнулось в бруствер передо мной, я мог бы достать их, не вылезая из окопа. Однако было видно, что большая часть даже не долетела до линии обороны.

Лучники бегом приблизились на полсотни шагов и снова изготовились к стрельбе. Одновременно с нашей стороны прозвучал сигнал боевого горна, артиллеристы доложили о готовности. Вторая волна стрел легла ближе, но причинила меньший урон, потому что наши бойцы вовремя укрылись в окопах. И тут почти разом рявкнули пушки.

Первый залп не принёс ощутимого урона, враг стал ближе уже на сто шагов, но по-прежнему находился далеко для прицельного винтовочного выстрела. У колдов было преимущество – они наступали с холма. Поэтому и стрелы их летели неожиданно далеко. Третий рой кучно накрыл наши позиции, многие не сумели избежать ранения. Однако артиллеристы заглянули в буссоли, покрутили рукоятки и во второй раз отправили снаряды гораздо кучнее. Земля вздыбилась, десятки лучников взлетели в воздух. Они ещё успели пустить стрелы, но как-то жидко и вразнобой, так что почти ни одна не достигла цели. Пушки бабахнули ещё раз, и сразу горн заиграл «в атаку».

– Ура!

Мы как пробки выскочили из окопов и рванули вперёд. И колды побежали. Побежали разом и без оглядки. Побежали, впрочем, не очень быстро – мы вроде бы их догоняли. Ну уж наши выстрелы – точно: на моих глазах то один, то другой лучник вдруг падал как подкошенный. А там, на вершине холма, у кромки леса, всадники со звериными черепами затевали что-то странное.

Они двигались друг за другом по широкому кругу, а в центре невесть откуда появилось туманное облачко, начало расти, сгущаться и закручиваться. И вот уже облачный вихрь окреп, оторвался от земли и полетел в нашу сторону. На глазах он расширился настолько, что укрыл половину поля битвы и наши враги пропали из вида, потом поднялся зыбкой стеной, подёрнулся рябью, заколебался, как поверхность лужи, в которую бросили камень, и вдруг растаял, открыв идущую на нас в атаку армию, но не горстку дикарей с луками, а нормальное современное войско. Солдаты в таких же, как у нас, касках на бегу стреляли из винтовок и в победном крике открывали рты, батарея пушек позади них дала залп, первая шеренга нашей пехоты рухнула замертво, взрывы оглушили и ослепили, ряды дрогнули и повернули назад.

Только что мы были уверены в победе и вдруг столкнулись если не с превосходящими, то уж точно с равными силами, и началась паника. Пушки позади нас ещё стреляли, но не молчали и орудия противника, очередной взрыв бросил меня на землю и накрыл ошмётками дёрна. Чья-то оторванная голова скатилась в дымящуюся воронку. Я попытался подняться, но мой деревенский друг с обезумевшими от страха глазами сбил меня с ног. Он потерял каску с винтовкой и не разбирая дороги нёсся вниз по склону. Путь ему преградил Нурш.

– Стоять!

Я скорее догадался, чем услышал, что кричал командир, но солдат не реагировал на команду. Его не остановил даже удар прикладом в челюсть, и только выстрел в спину прервал позорное бегство.

– Кто ещё хочет?! – рычал Нурш. – В атаку! В атаку! Выполнять приказ!

И дрогнувшее войско остановилось, пришло в себя и снова ринулось на врага.

– Живой? – Нурш помог мне подняться. – В атаку! За нашу землю!

– За нашу землю! – заорал я, и в тот же миг земля эта вздыбилась, закружилась и поменялась местами с небом.

* * *

Сначала была боль. Боль во всём теле, как будто меня нещадно палкой отмутузили. Потом стал свет. Свет неясным пятном расплывался во мгле, пока не превратился в узкое окошко на бревенчатой стене. В солнечном луче лениво кувыркались пылинки. Я попытался пошевелиться и застонал.

– Проснувшись?

Голосок тоненький, чуть ли не писклявый. Кто-то распугал пылинки, заслонил свет, наклонился. Я увидел смеющиеся серые глаза. И всё. Остальное было закрыто повязкой, но почему-то я был уверен, что под ней – улыбка.

– Выпейце.

Перед моими губами появилась кружка, мягкая рука приподняла голову. Жидкость была терпкой, горьковато-сладкой, но приятной на вкус. Я жадно высосал всё, и сил как будто прибавилось, а боль поутихла. Теперь у меня получилось повернуть голову и оглядеться.

Помещение было небольшим, с невысоким потолком. Вдоль стен стояло несколько деревянных кроватей или лавок, застеленных матрацами, между ними оставался узкий проход. На таком же ложе лежал я, остальные были пустыми, насколько мне было видно.

– Где я? – получилось хрипло.

– В лекарне. – Прохладная ладонь легла мне на лоб. – Спице!

И вдруг как по команде глаза мои закрылись и я отрубился.

* * *

Так я очутился в плену. Почему-то никто пока меня на куски не резал, но я был готов к худшему, потому что «лекарня» одновременно служила и тюрьмой. Дверь всегда запиралась снаружи, а в окошко не то что пролезь, – увидеть почти ничего не получалось. Это я выяснил на следующий день, когда с удивлением почувствовал себя настолько хорошо, что смог встать. Кроме всего вышеописанного, я обнаружил в комнате несколько тяжёлых табуреток и ведро с крышкой в дальнем углу. Нетрудно было догадаться о его назначении. Интересно, что ведро оказалось обычным жестяным – «нашим», в то время как практически все остальные вещи, в том числе и посуда, были деревянными.

Скоро пришла та же «медсестра» – как я её про себя называл. Принесла тарелку каши и кружку уже знакомого мне терпкого напитка, поставила передо мной на табурет:

– Поешьце!

Я не стал капризничать и в один присест умял угощение. Было вкусно и питательно, а отвар снова добавил сил. Девушка (судя по глазам, она должна была быть молоденькой) молча смотрела на меня, а потом забрала посуду и направилась к выходу.

– Как тебя зовут? – остановил я её вопросом.

– Руджа, – ответила она после секундной задержки.

Руджа приходила несколько раз в день, приносила еду, выносила ведро, меняла бинты. Меня знатно посекло осколками, но, к счастью, ни один из них не зашёл глубоко, и я быстро выздоравливал. Только в ушах ещё долго звенело от контузии.

Речь Руджи звучала странно. В основном всё было понятно, но часто слова имели непривычные окончания или неожиданные ударения, к тому же произносились они с ярко выраженным «оканьем». Впрочем, разговорить медсестричку у меня не очень получалось.

На третий день пришёл колдун. Я даже сперва испугался, что тот самый, повешенный. Череп волка на голове смутил. Однако этот ростом был ощутимо выше, он даже слегка пригибался, чтобы не задевать потолок.

Колдун сел возле моей кровати, внимательно посмотрел в глаза. У меня почему-то в затылке зачесалось, как будто он меня взглядом насквозь пронзил. Я попытался встать.

– Лежице! – остановил он меня жестом, потом достал пергамент и перо с чернильницей (реально пергамент и перо!) и начал допрос: – Имья?

Не думаю, что мои имя и звание являются военной тайной. Другое дело, если бы колдун принялся выведывать про численность полка или количество орудий. Тут я готовился держать рот на замке даже под пытками, но почему-то подобных вопросов не прозвучало.

– За́чем приидоша до нашей зе́мли? – вместо этого спросил колдун.

И тут я взбеленился:

– Что? Мы пришли?! Серьёзно? Да мы пришли вас с нашей земли выгнать и людей наших от вашего колдовства освободить!

Я всё же вскочил и, позабыв про осторожность, неистово размахивал руками перед самым колдунским носом. А колдун сидел спокойно и как будто с некоторым любопытством наблюдал за моими ужимками и прыжками. Потом молча встал и вышел. А на следующий день появился не один.

Следом боязливо вошла… я обмер… Зара! Волосы собраны в хвост, лицо чисто вымыто, и одета в колдунские шкуры, но не узнать её было невозможно. Она встала напротив и посмотрела на меня сурово и долго. Я сел и обречённо потупил взор.

– Да, это он, – сказала Зара, и все вышли.

После этого я был уверен, что меня, самое лучшее, повесят, а то и на кол посадят, или как там у колдов принято. Бежать? Вроде заманчивая идея, учитывая то, что каждый раз меня посещала хрупкая беззащитная девушка, но именно поэтому я полагал, что за порогом дежурит парочка одетых в шкуры головорезов. Как бы то ни было, я намеревался дорого отдать свою жизнь. Нужно было действовать решительно, потому что в любой момент могло стать поздно.

Но я никак не мог отважиться напасть на Руджу. Она в очередной раз принесла еду, осмотрела мои почти затянувшиеся раны, улыбнулась глазами. А я её?.. Как? Поэтому девушка спокойно собрала посуду и вышла, оставив дверь открытой.

Что это значит? Колды мне доверяют? Я больше не узник? Но я-то вовсе не собирался доверять колдам. Хитрым, коварным, жестоким. Сколько про них рассказывали, сколько в газетах писали. У Нурша вон дочь зверски замучили. Да я сам видел, что они с семьёй егеря сотворили. Уж явно не от доброты душевной. Расслабляться нельзя. Кто знает, что у них на уме? Или Руджа просто случайно забыла задвинуть засов? В любом случае, упускать такой шанс было глупо.

С этими мыслями я вскочил и осторожно выглянул за дверь. Никого… Никаких головорезов, никакого конвоя… Я всё ещё подозревал подвох, поэтому двигался осторожно. И, пройдя полутёмный коридорчик, оказался на улице. Солнце сперва ослепило, но в следующий миг передо мной открылась деревня колдов, двумя-тремя десятками дворов сбегающая по пологому склону к реке.

Она одновременно и похожа, и непохожа была на наши. Прежде всего, бросалось в глаза отсутствие заборов. Плюс дома плевали на всякий порядок, стояли там, где им вдруг вздумалось встать, игнорируя необходимость выстраиваться в улицы. Да и улиц как таковых не было, только разветвлённая сеть тропинок позволяла жителям передвигаться в любом направлении. При этом дома внешне мало чем отличались от хотя бы тех, в которых жили мы последние дни. Такие же рубленные в лапу избы, разве что окна размером поменьше.

А лес вот он – рядом. А, была не была! Пригнувшись и с секунды на секунду ожидая услышать свист стрелы, я зигзагами перебежал небольшую полянку и скрылся в чаще. Обернулся, осторожно выглянул из-за дерева, внимательно осмотрелся. Погони не было. Свобода!

И что дальше? Я понятия не имел, где находился и в какую сторону нужно было идти к нашим. И как далеко. Я даже не представлял, насколько далеко наш полк вклинился в тыл противника и с какой стороны. Мы больше недели пробирались по болотам и дебрям то на север, то на восток, то вообще не пойми куда. Так что же делать? Оставалось только идти наугад, главное – подальше от логова врага, пусть бы даже в берлогу к медведю. Там безопаснее.

Я целый день пробирался сквозь чащу, переходил вброд мелкие речушки, переползал через поваленные деревья. Один раз свалился в какую-то яму и кое-как выкарабкался. К вечеру, еле стоящий на ногах от усталости, измазанный глиной, в изорванной одежде, с распухшим от комариных укусов и исцарапанным ветками лицом, почувствовал запах дыма, запах жилища, от которого остро засосало под ложечкой. Осторожно раздвинул заросли и увидел деревню.

Ту же самую деревню колдов, из которой чудом сумел выбраться утром. Более того, попал я точно в то же место напротив лазарета, где и зашёл в этот лес. Вот из-за этой сломанной сосны я высматривал, нет ли преследования. А вон дверь, подарившая мне выход к свободе. А вот Руджа. Стоит возле двери и смотрит… на меня. Отошла на несколько шагов, остановилась.

– Ийдёмце.

Оглянулась, поджидая. Я впервые увидел её лицо без повязки. Её улыбку… Она действительно улыбалась, о чём раньше подсказали мне смеющиеся глаза, но почему-то сейчас мне казалось, что эта улыбка какая-то особенная, многозначительная, предназначенная только мне. И я пошёл за этой улыбкой, словно крыса за дудочкой.

Навстречу попалось несколько человек… ну, колдов. Все они останавливались и смотрели внимательно и серьёзно. От этих взглядов было… странно. Я чувствовал себя, как на призывной комиссии, словно взгляды эти оценивали, кто я есть на самом деле. Я старался не поднимать глаз, а уши мои почему-то запылали, как от стыда. Вдруг среди звериных шкур мелькнул человек в серой военной форме. В хорошо знакомой мне солдатской форме. Такой же, как у меня. Я встал как вкопанный и присмотрелся внимательнее, но человек будто в воду канул. Наверное, показалось.

– Живице здесь, – Руджа привела меня в жилище над обрывистым спуском к реке. И ушла.

Дом как будто недавно покинули. В нём было всё необходимое. Посуда, утварь, запас каких-то круп в полотняных мешочках. Была и печь, большая, добротная. Она занимала чуть ли не половину помещения. Наверное, нужно было её затопить, но я не знал как. Поэтому просто лёг на кровать, застеленную набитым травой матрацем, и стал размышлять о своей дальнейшей судьбе. За окном смеркалось. В животе бурчало.

– Вкусице трапезы моей!

Я, верно, уснул. И не заметил, как вернулась Руджа. Сейчас на столе горела свеча и стояло несколько блюд. Да не с тощей больничной кашей, а с мясом да рыбой, пирогами да пряниками. А за столом сидела девушка и смотрела на меня. Смотрела так, что я засмущался. Ну очень недвусмысленно смотрела. Сама обстановка располагала к некоторой доверительной близости. Этакий ужин при свечах. При свече.

Если честно, я не знал, как вести себя в подобной ситуации. Обычно мне палец в рот не клади, а тут как будто язык проглотил. Угощение тоже проглотил, не пропадать же добру. Хорошо, с набитым ртом не до разговоров. Рой вопросов вертелся у меня на том самом проглоченном языке, но я никак не мог придумать, как начать.

– Спасибо, – выдавил я наконец, – очень вкусно!

Ответом была лишь улыбка. Обольстительная, как мне показалось. Да что ж это творится! Девушка из враждебного, дикого и жестокого народа строит мне глазки, а я как школьник пялюсь на неё открыв рот и таю от улыбки. Соберись! Ты же воин, разведчик! И, чтобы два раза рот не открывать, я выпалил:

– Откуда у вас оружие, пушки? Как вы смогли разбить хорошо подготовленную армию?

Я даже не сразу понял, что Руджа смеётся. Она тряслась и хрюкала, прикрывая лицо ладошкой. А просмеявшись ответила:

– Сие блазнь. Прелесть, клюка. Волшба зерцала гнева. Вы сами с собою воевоша, сами по се́бе стреляша.

Я так и не закрыл рот. Верно ведь… Мы как будто встретились со своим отражением, и оно точно так же стреляло в нас, как мы в него. Что за дьявольское колдовство?!

– Но как вы?..

– Ийдёмце! – прервала меня Руджа и протянула руку.

Уже совсем стемнело, но большой костёр далеко освещал поляну в центре селения. Её уже наводнили жители деревни, человек сто или двести. Все они расселись вкруг огня, тихонько переговаривались и явно чего-то ожидали. Мы, не привлекая особого внимания, тоже заняли места на галёрке.

Долго ждать не пришлось, под одобрительный ропот в середине появился колдун. Тот самый, что приходил меня допрашивать. Только сейчас он держал в руках настоящий шаманский бубен, а его экзотический головной убор из черепа волка дополнился знакомым мне увешанным висюльками нарядом. Сердце ёкнуло. Я вспомнил, как звенели подобные побрякушки на подвешенном трупе.

Колдун начал с неторопливого расхаживания вокруг костра. Удары колотушки в бубен были нечасты и негромки. Иногда колдун подпрыгивал, разворачиваясь в воздухе, приземлялся мягко, по-кошачьи, упруго приседал, замирал, словно прислушиваясь. Водопады блестяшек из медных шариков и кругляшков на его одежде замолкали в этот момент, но с новым движением опять начинали шуршать и побрякивать, добавляя тревожные нотки в неторопливую музыку ритуального танца.

Люди собрались в широкий круг, положив руки друг другу на плечи, и тихонько раскачивались вправо-влево в такт движениям колдуна. Освещённые бликами костра лица выражали затаённое ожидание, и мало-помалу настроение толпы стало настигать и меня.

Движения колдуна убыстрились, колотушка взлетала уже почти не переставая, кожаные ремешки, пришитые на одежду, привязанными на концах сверкающими шариками чертили в воздухе жирные запятые, бубен рокотал теперь глухо, волнующе, звук будто проникал сразу в сердце и заставлял его биться в непривычном тревожном ритме. Шорох побрякушек слился в сплошной шум, напоминающий треск гремучей змеи.

– О-о-о!

Низкий гортанный возглас вырвался из самого нутра колдуна, люди разом вздохнули в ответ и как по команде двинулись по кругу. Я почувствовал горячую ладонь в своей руке и увидел языки пламени в смеющихся глазах, а в следующую минуту оказался в гуще самого необычного дикарского обряда, какой только можно представить.

А колдун уже не плясал – летал вокруг костра, и воздух танцевал вместе с ним, и бубен бесновался внутри каждого зрителя, и языки огня льнули к колдуну, как ручные рыжие лисицы, а он ласкал их и не обжигался.

– О-о-о-о!

Люди загудели сначала негромко, потом всё напористее, я как-то оказался во втором широком кругу, который двигался против меньшего, руки мои лежали на чьих-то плечах, и чьи-то руки – на моих. Мы как будто стали одним механизмом, где каждый из винтиков служил общему делу, подчинялся единой воле и находился на своём точно определённом месте.

– О-о-о-о-о!

Тяжёлый стон как будто против моей воли вырвался из глубины души и слился с сотней других, как мгновением раньше срослись в один организм и все участники шабаша, включая главного колдуна. Не в силах больше противиться волне всеобщего экстаза, я завопил во всю мощь, зажмурился и почувствовал, что взлетаю. А когда открыл глаза, оторопел от нахлынувших образов. Я как будто находился сразу везде. И здесь, возле этого костра, и в небесах, и даже в космосе, и видел мир одновременно тысячами глаз, и чувствовал его, как будто сам стал этим миром, этим костром, этим колдуном и всеми этими людьми. Чувство нахлынуло внезапно, переполнило и захлестнуло, я как будто захлебнулся волной всеведения, всепонимания и всеощущения, как будто вмиг стал богом, творцом, создателем и одновременно своим же творением, каждый атом которого ощущался клеточкой собственного тела. Эта вспышка чувств так ярко резанула по нервам, что я едва не потерял сознание.

Способность ясно мыслить вернулась не сразу. Как в бреду я добрался до своего жилища и ничком рухнул на лежанку. Натянутые до предела нервы требовали спасительного отдыха. Я проспал всю ночь и половину следующего дня, а когда поднялся, никак не мог избавиться от ощущения, что меня подменили. Наваждение не прошло полностью, теперь я постоянно чувствовал в себе частичку колдовства. Нужен был кто-то, кто помог бы в этом разобраться. Но Руджи не было, был только завтрак на столе.

– Здравствуйте! Разрешите войти?

Человек, стоящий у двери, заставил меня дёрнуться. Испугала военная форма под меховой накидкой. Так значит, я действительно видел его в деревне?

– Да, конечно, – я попытался унять волнение, – присаживайтесь. Угощайтесь.

– Не ожидали встретить здесь земляка? – Человек сел, но угощаться не стал. – Не бойтесь, я давно уже стал для колдов своим. Меня зовут Зерг.

Я пожал протянутую руку и назвал своё имя. Речь Зерга звучала красиво и правильно, голос притягивал приятными обертонами, вежливость и обходительность выдавали образованного интеллигентного человека. И я как будто видел его раньше. Ну, до вчерашнего дня. Запоминающееся лицо с бородкой клинышком. Зерг?.. Точно!

– А я вас знаю! Вы преподавали в университете. Кажется, историю. Но пропали до того, как мы начали изучать эту дисциплину.

– Пропал… – мой собеседник невесело усмехнулся. – Можно и так сказать. Меня мобилизовали больше года назад, и моего преподавательского жалования не хватило, чтобы откупиться у рекрутёров. Впрочем, сейчас я им даже благодарен, потому что в конечном итоге попал туда, где ещё может чувствовать себя в безопасности историк, понимающий, что каждый новый король переписывает историю на свой лад.

– Что вы имеете в виду?

– Как что? Разве вы не знаете, что любой правитель меняет историю так, как ему выгодно. И вот уже молодые болваны изучают по новым учебникам события, которых не было. Не знаете? Тогда простите за болванов… Но, тем не менее, это так. Я не очень старый историк, но помню как минимум три разные и подчас противоречащие друг другу истории нашего государства.

– И какая же из них настоящая?

– Боюсь, что никакая. Настоящую историю знают только её современники. Например, мы с вами сейчас являемся свидетелями истории войны между людьми и колдами. И понимаем, что она бессмыслена. Но завтра каждая из противоборствующих сторон начнёт трубить о своей исключительной освободительной роли. Да уже трубит.

Я не нашёлся что ответить. Бессмыслена? Ещё вчера я бы яро спорил, но после ночного обряда в какой-то мере ощущал себя колдом и начинал понимать, что, с точки зрения того вчерашнего себя, теперь стал предателем, перебежчиком, коллаборантом.

– Вы теперь в какой-то мере колд, – будто прочитал мои мысли Зерг. – Они только своих пускают на камлание. В том смысле, что для этого нужно обладать некими способностями, которых люди как правило лишены.

– Какими способностями?

– Колдовскими. Это если проще сказать. Для нас это магия, а они этому детей в школах учат. Здесь любой мальчишка умеет костёр взглядом зажечь или муху пришибить. Здесь каждый видит тебя насквозь. Поэтому вас и выпустили. Поэтому и Ружка выбрала вас. У колдов всегда женщина выбирает. Считается, что она лучше видит будущее, лучше чувствует мужчину, с которым можно создать крепкую и счастливую семью. Я вам даже завидую… Меня до сих пор никто не выбрал. Кстати, она племянница местного вождя. В каждой общине самый могущественный колдун становится вождём. Они их называют «о́тцы». Если несколько вождей соберутся вместе и умножат свои силы… страшные вещи могут случиться!

Меня покоробило пренебрежительное «Ружка» из уст профессора, но всё что он говорил удивительным образом казалось мне знакомым. Будто я всё это знал, да забыл. И даже слова про крепкую и счастливую семью с Руджей показались мне само собой разумеющимися. Где-то в груди поднялось приятное и томительное тепло. Оставалось только «вспомнить» самое важное.

– Но откуда они появились? Почему их раньше не было?

– Раньше – были. Но много раньше. Когда-то многие были такими. До того времени, когда в мире началась охота на ведьм. А незадолго до этого мир разделился. Не спрашивайте, я сам не особо понимаю как. Но об этом мне слово в слово рассказали местные о́тцы, а я склонен им доверять. Так вот, они утверждают, что несколько миров существуют одновременно, но движутся каждый по своему пути. В нашем мире истребили всех ведьм и колдунов, а в этом развивали и культивировали магические способности, пока не сделали волшебство неотъемлемой частью быта. А в каком-то, допустим, люди совершенствовали технологии настолько интенсивно, что уже на Луне города строят.

– И сейчас наши два мира сошлись… – я даже не спрашивал, я уже говорил о том, что знаю сам.

– Вот именно. Слились, скажем так. И поэтому каждый считает эту землю своей. И каждый прав. Только такая правда не устраивает противоположную сторону. Но я свой выбор сделал. В первом же бою. Какой смысл рисковать жизнью за лживую, коррумпированную и нищую страну? Здесь, конечно, тоже не рай, много приходится работать физически, и нет совершенно никакой свободы выбора, но каждому своё.

– Знаете что, Зерг…

Я вдруг увидел этого человека насквозь. Как будто он стал витриной с разложенными на полках достоинствами и недостатками. Вот страх. Его очень много. Этот человек боится. Боится всего. Он предал свою родину, но на чужой стороне не стал своим. Теперь здесь оставаться не хочет, а вернуться не может, потому что не дурак. Поэтому и пришёл ко мне, желая найти сочувствие, обрести друга или хотя бы союзника.

На второй полке – чувство собственного величия. Он беззаветно боготворит себя и искренне не понимает, почему окружающие не носят его на руках. Что там ещё? Цинизм. Презрение к окружающим. Обида. А где же человечность? Где любовь, готовность к самопожертвованию, доброта, нежность? Не видно под завалами. Понятно, почему никто не выбрал Зерга в мужья.

– Знаете что, Зерг… Родина – она как мать. Может быть плохой, некрасивой, злой, но сын любит мать, какой бы она ни была, и станет защищать её из последних сил. Но вы безродный сирота, Зерг. Без родины – у вас её никогда не было. А теперь уже и не будет.

Я видел, что попал в самую точку. Бывший профессор как-то сжался, сгорбился. С лица его сошли краска и маска самоуверенности. Он встал, ища аргументы, чтобы возразить, даже открыл было рот, но не решился и, поспешно развернувшись, молча ретировался. Жалкий. Жалкий, никчемный и несчастный.

До вечера я сидел, погружённый в тяжёлые мысли, и разбирал горы навалившейся на меня информации. Пока это получалось не очень удачно, но обилие открывшихся возможностей воодушевляло. Я бы никогда не поверил в это, если бы мне об этом рассказали. Но теперь я просто знал. Знал сам. Обряд сделал меня членом клуба избранных, которым доступно общее знание. Незримая связь соединила множество обособленных организмов в единый надорганизм, что многократно усиливало выживаемость сообщества. Поэтому пушки и ружья бессильны против пик и стрел. И поэтому, кстати, в языке этого народа редуцировалось обращение на «ты».

Потом пришла Руджа, села рядом, близко-близко, посмотрела на свечу, и она зажглась. Сейчас я понимал, почему эти люди обычно такие немногословные. Зачем говорить, когда и без слов всё понятно? Например, теперь я знал, что в этом доме жили родители девушки, которые погибли на войне. Знал и помнил, как они выглядели, и скорбел по ним точно так же, как и Руджа. Она выбрала меня, и мне это казалось самым верным и справедливым выбором. Выбором сердцем. Не было необходимости говорить о наших чувствах друг к другу. И самое главное, невозможно было солгать.

Рано утром я осторожно встал с постели, заботливо укрыл Руджу одеялом, полюбовался безмятежной улыбкой на её лице. Здесь остаётся моё сердце, но сам я должен уйти.

Деревня спряталась в тумане, не было лучшего момента, чтобы исчезнуть незаметно. Впрочем, теперь я знал, что ничего нельзя сделать незаметно для о́тца. По крайней мере, в этой деревне. И если я уйду, значит, меня на этот раз отпустили. А куда идти, я знал. Теперь знал.

* * *

– Чёрт, я же видел деревню с горы! – Нурш тяжело опустился на замшелое бревно, отложил карабин в сторону. – Два часа рыщем по буреломам, никак к ней выйти не можем…

– Колдовство… – Авор обессиленно растянулся прямо на земле.

Человек-лиса и человек-медведь. Лучшие разведчики полка. Неутомимые и непобедимые.

– Что ж вы забыли, что нельзя оружие из рук выпускать?

Оба потешно заозирались, недоуменно шаря руками вокруг, потом стремительно вскочили.

– Студент! – первым сориентировался Нурш. – Живой? Вот так сюрприз!

Он широко улыбнулся, шагнул ко мне, раскрыв руки для объятий, но застыл, увидев нацеленный на него карабин.

– Стой, где стоишь!

Теперь я видел их насквозь. Видел, как бегают глазки у Нурша, как дрожат пальцы Авора на рукоятке ножа.

– Ну ты чё, студент! – фальшиво бодро протянул Нурш. – Не узнал нас, старых друзей?

– Узнал, – притворно улыбнулся я, – но не друзей. Заодно узнал, что дочери у тебя никогда не было. А ещё узнал, кто убил семью егеря.

Нурш и Авор переглянулись.

– Ну так это же война, сынок, – Нурш как бы невзначай сделал шаг в сторону. – Думаешь, легко носить грех на душе? Но поднять народ на врага может только ненависть. Поэтому враньё – подчас лучшее оружие. Неужели ты не понимаешь?

– Понимаю.

– Так ты с нами?

– Нет.

Авор резко выбросил руку, я нажал на спуск, Нурш в этот момент кувыркнулся вперёд и прыгнул на меня сквозь облако порохового дыма. Перезарядить я не успел и ткнул прикладом прямо в ухмылку, но противника это не остановило, он перехватил карабин и с дикой силой придавил меня к дереву. В глазах потемнело. И тут я будто увидел эту сцену со стороны. Огромный Авор лежит неподвижно с дыркой в груди, жилистый Нурш с окровавленным щербатым оскалом вжимает цевьё карабина в моё горло. А в дереве над моей головой торчит нож.

Я собрал все силы и сумел оттолкнуть соперника и нырнуть под его захват. Потеряв опору, Нурш по инерции скользнул влево, я выдернул нож и всадил ему в печень. Болевой шок мгновенно лишил сознания старого вояку, я совершенно без сил свалился рядом. Я видел, как из раны толчками выходит кровь, такая же тёмная, как душа хозяина. Дыхание постепенно восстанавливалось, круги перед глазами пропали. Вдруг неудержимо затошнило, я едва успел встать на четвереньки, чтобы не испачкаться рвотой. А ведь верно сказал Нурш, тяжело принимать грех на душу. Только вряд ли он сам верил в свои слова.

Я выкопал могилу ножом и руками. Копал до полудня, но совесть не позволила мне оставить тела бывших товарищей на растерзание хищникам. Если бы я знал какие-нибудь молитвы, то обязательно прочитал бы их. Впрочем, это вряд ли облегчило бы этим двоим дорогу в ад.

Я не собирался убивать. Хотел только вывести их на чистую воду и рассказать правду. Но провидение или чья-то воля столкнули нас в глухом лесу не просто так. У меня просто не оставалось выбора, если я хотел остаться в живых и дойти до выполнения своего плана. А правда… правда у каждого своя, даже если она чудовищно нелепа со стороны.

Я шёл и чувствовал, что на расстоянии слабеет связь с принявшей меня общиной. Однако ниточка, протянувшаяся к любимой женщине, не рвалась. Не знаю, что меня ждёт впереди, но предать свою родину я не могу. Ни одну, ни вторую. Плохо, когда у тебя нет родины, но как быть, когда их две? Невозможно усидеть сразу на двух стульях, но немыслимо продать ни один из них. Поэтому я задумал в одиночку помирить два враждующих народа.

Впрочем, почему в одиночку?