Джонни был избалованным домашним котом. Ел он всегда из тончайшей фарфоровой тарелочки Мейсенского сервиза, любезно выделенной моей бабушкой-немкой. Не могу сказать, что бабушка легко расставалась с дорогими антикварными вещами, просто из другой посуды питомец трапезничать отказывался. Наш гурман предпочитал ломтики ягненка, дольки крольчатины и деревенскую сметанку с рынка. Не увидев на изящном блюдце любимого лакомства, он начинал истошно кричать и драть когтями плинтус на кухне. Непрекращающийся вой сопровождался хрипами, закатыванием глаз и неизбежной имитацией смерти. В перерывах между поглощениями пищи Джонни любил сладко поспать, устроившись в каком-нибудь теплом уютном местечке. Ловко запрыгнув на мою постель, он даже не пытался скромно пристроиться в ногах, чтобы незаметно проползти под одеялом, а сразу бесцеремонно укладывался на подушке.

 

А еще он любил, чтобы его носили на ручках и чесали за ушком. Если увесистое тельце не подхватывалось по первому требованию, он театрально падал и изображал приступ эпилепсии. Я очень любил кота и, несмотря на его скверный характер, выполнял все его прихоти. А моя строгая немецкая бабушка Барбара Оттовна Кох питомца не жаловала. Он, конечно, пытался закатывать концерты перед Барбарой, но вместо парнОй телятины обычно получал ловко брошенный тапок, сопровождаемый неизменным восклицанием:

 

- Зауберхафт!

Чему именно изумлялась бабушка, целясь в кота – то ли его наглости, то ли собственной меткости – я так и не понял.

 

Моя бабушка Барбара Оттовна Кох, дочь пленного немца Отто Коха, была решительной, властной и очень требовательной. За эти качества ее за глаза звали Барбароссой. Больше всего на свете она любила и ценила порядок. Бабушка жила в деревне, но частенько приезжала навестить меня в моем городском жилище. Моя квартира, благодаря бабушке, сверкала чистотой: глаз радовали белоснежные занавески, мебель без единой пылинки и натертый до блеска пол. Когда у меня гостила фрау Кох, дома было так чисто, что разуться мне хотелось еще в лифте. Если я вдруг просыпался ночью, вспомнив, что не вымыл чашку после вечернего чаепития, я тихонько вставал, стараясь не разбудить Джонни, сладко сопящего на моей подушке, и крался в кухню. Я знал, что лучше вымыть чашку ночью, чтобы утром не слушать, что думает Барбаросса по поводу моей беспечности.

 

- Константин, - чеканила железным голосом Барбара Оттовна, - запомни: порядок – основа жизни! Беспорядок в доме рождает хаос в голове! Хрустальная ясность разума дает четкость понимания целей!

 

Выйдя на пенсию, моя бабушка свою кипучую энергию направила на хозяйство: с немецкой педантичностью, вымеряя железной линейкой каждый миллиметр и напевая любимую песню моего немецкого прадеда Отто Коха «Слышишь, как шумит Рейн», на приусадебном участке она разбила ровные квадратные грядки, куда высадила все, что растет в нашем климате: картошку, морковку, лук, чеснок, укроп и еще какие-то неведомые растения. Не сомневаюсь, что урожай был бы рекордным, если бы не пришли кроты, которые рыли многометровые ходы, превращая аккуратнейший немецкий огородик в полигон, покрытый безобразными кучками. Барбаросса всегда действовала решительно: оценив возможные варианты борьбы с кротами, она потребовала, чтобы я срочно доставил Джонни к ней в деревню, безапелляционно заявив:

 

- Константин, мне нужен твой кот! Кот! Немедленно! Шнеля, Константин!

 

В минуты принятия важных решений бабушка почему-то переходила на немецкий язык и часть указаний обычно давала по-немецки. Так и в этот раз Барбара решила подбодрить меня словом «шнеля», что означает «быстро». Да я так знал, что все указания бабушки надо выполнять молниеносно, поэтому быстро собрался и повез к ней моего нежного домашнего Джонни.

 

Удивительно, но расчет Барбары Оттовны оправдался. Кот, ни разу в жизни не поймавший даже сонной осенней мухи, оказался неутомимым охотником. Он деловито выходил из дома утром, обходил участок, что-то вынюхивал, подкапывал, и через пару недель от кротов не осталось и следа. Когда кроты закончились, Джонни перебрался к соседу и избавил его от крыс. Когда закончились крысы, Джонни стал захаживать к жителям на противоположной стороне улицы и уничтожил мышей. Слава о чудо-охотнике пошла по поселку, и скоро соседи стали просить у бабушки кота на день-другой. Барбара Оттовна переименовала его в Джона Сильвера, так как называть непобедимого борца с грызунами детским именем Джонни стало как-то неловко. Благодаря Джону все соседи подружились. Даже Клавдия Степановна, годами выходившая на вечерний променад по поселку с садовой тачкой, в которой к концу прогулки оказывался то десяток-другой кирпичей, то саженцы, то кубометр дров, отказалась от вредной привычки и перестала подворовывать у соседей.

 

Когда грызуны в поселке закончились, Джон Сильвер стал ходить в лес, каждый вечер возвращаясь с добычей, принося то ящерицу, то жабу, а то и змею. Охотник никогда не требовал награды: он клад добычу на крыльцо и молчаливо удалялся. Это был не тот кот, который постоянно ныл, требуя домашней сметанки. Джон был ловцом, добытчиком, кормильцем. Вероятно, он считал, что обеспечивает Барбару Оттовну едой. Джону так пришлась по вкусу вольная деревенская жизнь, что возвращаться в городскую квартиру он не захотел. Он прожил долгий кошачий век, заслужив почтение всех, кто его знал.

 

После ухода героического охотника Джона Сильвера бабушка не могла и думать о новом питомце, пока кто-то не поселился у нее на чердаке. Сутками мастер-невидимка стучал, громыхал, штробил стены, иногда работал по металлу: сверлил, ковал, фрезеровал. Его не останавливали ни ночь, ни выходные дни, ведь календаря у строителя не было. Оказалось, на чердаке поселился хомяк, который мастерил себе гнездо из того, что можно было найти в доме. Особенно его привлекала каменная вата, которой были утеплены стены дома. И тогда Барбара Кох приняла судьбоносное решение: она вознамерилась взять из приюта самого свирепого кота.

 

Ею был выбран огромный полосатый кот бандитского вида с перебитой в уличной драке лапой, опаленными огнем усами, рваным ухом и и пугающим до холодка в желудке взглядом желтых немигающих глаз. Он кидался под ноги прохожим, сбивая их с ног и требуя еды, завывая леденящим душу голосом. Лютого кота она нарекла звучным именем Сэм Фишер. У него был такой зловещий вид, что казалось, это вовсе не Сэм живет у бабушки, а бабушка у Сэма, и даже не живет, а ютится на половичке в прихожей. Но охотником Сэм оказался никудышным, а хомяка откровенно боялся и ловко втискивал свое гигантское тело под диван, как только с чердака начинали доноситься звуки стройки. Сэма Фишера, не оправдавшего ожиданий, бабушка переименовала сначала в Семён Семёныча, а потом и просто в Сёму.

 

Сёма не доставлял особых хлопот, но и пользы не приносил. Бабушка фанатично работала в огороде, наводя идеальный порядок на грядках, пока однажды вдруг не почувствовала резкую боль в спине. Выронив из онемевших пальцев тяпку, она еле доползла до дома. Чем только не лечили Барбару Оттовну! Ни мази, ни массажи, ни даже чудодейственные пиявки не могли избавить ее от всепоглощающей чудовищной боли! Увы, никто не мог поставить верный диагноз.

 

Как-то, после очередного медицинского сеанса, бабушка бессильно рухнула на кровать, боясь пошевелиться, чтобы не вызвать приступ боли. И тут ей на спину приземлилось что-то тяжелое и теплое. Сёма деловито прошелся вдоль позвоночника и надавил лапой на поясницу. Вдруг что-то щелкнуло в шейном отделе, и, о чудо, боль ушла! Гложущая неотвязная боль ушла в мгновение! Сёма оказался талантливым диагностом и превосходным лечащим врачом. И опять потянулись к Барбаре Кох дружелюбные соседи, чтобы одолжить на день-другой Сёму. А хомяк бесследно пропал, вероятно, переехал к соседям.

 

Два удивительных существа - Джон Сильвер и Сёма - не только подружили соседей, но и изменили характер моей строгой немецкой бабушки Барбары Кох. Все чаще она садилась вечерами в старое плюшевое кресло и тщательно перебирала в памяти события, нанизывая их, словно маленькие блестящие бусинки, на длинную нитку жизни. О чем она думала, одному Богу известно. Вероятно, вспоминала о несбывшихся мечтах, о нерастраченных желаниях, о ненадетых пышных платьях и кружевных шляпках. Время от времени она поглаживала урчащего Сему и тихо улыбалась, видно, думая о мимолетных мгновениях радости и минутах счастья.

 

В эти минуты бабушка преображалась: глаза начинали сверкать, словно их протерли от пыли, морщины разглаживались, волосы волнами рассыпались по плечам, а лицо озаряла та самая улыбка, как на старинной фотографии, где бабушка стоит на перроне поезда с огромным букетом ромашек. Она как будто превращалась в молодую стройную голубоглазую блондинку - фройляйн Барбару, а вокруг кружились невидимые невесомые бабочки. Два земных существа неожиданно сделали самый главный подарок Барбаре – ей подарили счастье.

 

Ангелы-хранители приходят к нам в разных обличьях. Мы никогда не знаем, каким к нам явится наш следующий заступник.