Что же, с Вашей точки зрения, французский народ умер?
   Или превратился в "народ без родины, без земли"?

   Мария Гринберг: Что же, с Вашей точки зрения, французский народ умер?
    Или превратился в "народ без родины, без земли"?
   
   Мария, я не понимаю, почему Вы пришли к такому странному умозаключению. Мне представляется неправильным оставить Вас в неведении, но и рамки литературного обсуждения не дают развернуться. Отвечу штрих-пунктиром, чтобы избежать обвинений во флуде и пр.
   
   По-моему, французы – величайший народ. Умнейший. Я бы даже сказала мудрый, но не как бандерлоги.
   
   Когда-то очень-очень давно предки нынешних французов составляли, кажется, одну восьмую часть населения Земли. Для сравнения - мы занимаем одну восьмую часть территории Земли, а они – населения!
   
   Французы много чего дали человеческой цивилизации. К примеру - изобрели гильотину, осуществили буржуазную революцию, организовали благотворительный французский легион, французскую Канаду и Гвиану.
   Придумали, как за одну ночь уничтожить одну десятую инакомыслящего населения Парижа, преимущественно самую обеспеченную, типа кулаков. Это не считая крупных брызг в течении недели по всей Франции. Уже одно это говорит о том, что такая нация не может умереть или остаться без родины и земли.
   
   Пробегусь по истории. 30 августа 1814г. русский император издал манифест:«... декабря 25 день Рождества Христова да будет отныне и днем благодарственного празднества под наименованием в кругу церковном: Рождество Спасителя нашего Иисуса Христа и воспоминание избавления церкви и Державы Российския от нашествия галлов и с ними двадесяти язык.»
   Сомневаться в милосердности указа российского императора не приходится. Простил и ограничился празднованиями у себя в державе. Нет бы запрячь в вечное покаяние.
   
   Как и следовало ожидать, великодушие впрок не пошло. Нашерханились французы в Африке и прочих краях удаленных и стали гадить Российской империи вместе с другими Шерханами в Крыму. Потом не поладили с арийцами и затребовали помощи... у русского царя, которого перед этим в Крыму валтузили.
   
   А когда российскому мужику надоела вся ихняя дележка и он, выгнав всех, начал строить свою державу заново – великая французская нация не угомонилась, а стала подкармливать обиженных арийцев. Да так откормила, что те и самих французов опустили до табаки.
   
   И снова мудрое решение. 200 тысяч своих удальцов французы отправляют воевать против Советского Союза, а 40 тысяч с 33-ю тысячами африканцев со своих заморских территорий - защищать Египет от Лиса пустыни, то бишь, германского генерал-фельдмаршала­ Роммеля.
   
   После взятия советскими войсками Берлина союзники по коалиции - Англия и США - бурно возражали, не желая, чтобы Франция вошла в число стран победительниц. Но русские настояли, чтобы не обижать авиаполк Нормандия-Неман, бивший фашистов на нашем фронте.
   И Франция удачно высклизнула из гитлеровской коалиции, сохранила свою землю, родину и даже еще кое-что приобрела.
   
   В подтверждение своей уверенности в мудрости французов, напомню, что это единственный народ, который умудрился выцарапать свой золотой запас из Форт-Нокса в обмен на зелененькие бумажки. А великие арийцы до сих пор даже не смогли получить разрешения хотя бы просто посмотреть, где же их золотишко лежит.
   
   Но от исторических аспектов и военных вопросов (не бабье это дело)) нам лучше вернуться к литературным технологиями на примере повести Васильева.

   Мария Гринберг: "Вот, кстати, повесть того же Васильева "Неопалимая купина"...
    В 1969 такое было писать, пожалуй, немыслимо, представьте героинь "Зорь" – со вшами...
    А в 1986 огромный массив военной прозы потребовал нового вклада?"
   
   Мария, в 1969 году писать такое было неинтересно, потому что это была обыкновенная проза жизни, а не героизм. В то время для целых поколений советский людей вши, скученность, грязь были такими же знакомыми и родными явлениями, как отправление естественных потребностей. Поэтому отражать их в литератруре не было необходимости. Это никого не удивляло, не пугало, не отвращало, не шокировало.
   
   А в 1986 году уже выросло новое поколение советских людей, которое отродясь вшу в глаза не видело. В ровик никогда не испражннялось. Без туалетной бумаги жизни не представляло.
   Поэтому для них естественные формы существования жизни во фронтовых условиях были ужасом необыкновенным и новизной несказанной.
   Вот на этом Васильев и паразитировал. Так же как в 1969 году на мечте о шелковых трусах
   
   Процитированные Вами размышления - не о героизме, а об ужасах войны. Но эти ужасы переживали все - и герои, и негодяи, и малые, и старые, и не только на фронте. И не все, пережившие эти ужасы, являются героями. И переживание таких ужасов не является героизмом.
   Имеет место обыкновенная подмена понятий. Представление реальных ужасов бытия формой героизма.
   А героизмом является совсем другое. Исполнение долга, обязанностей в таких и даже более страшных условиях.
   Исполнить приказ «ни шагу назад» самому и помочь исполнить его товарищу, исписать «Моабитскую тетрадь». Вот что такое героизм.

   Мария Гринберг: « Вы, Маруся, фактически присоединяетесь к мнению персонажа этой повести – редактора: "....явилась ощутимо траченная временем ученая дама. Смачно бросила на стол рукопись: ...»
   
   Мария, мне кажется, Вы сильно торопитесь с присоединением меня к кому-либо из персонажей васильевских произведений. Оснований для этого нет, я этих персонажей в предыдущем посте не обсуждала. Я всего лишь попыталась конкретизировать предмет будущего анализа, который (предмет) Вы изложили в форме намекательно обличительного и неопределенно многозначительного новаторства Васильева, якобы пробивавшегося своим вкладом через тернии к истинной правде.
   
   С самого начала я конкретно обозначила предмет и тему обсуждения Вашими тезисами: « В 1969 такое было писать, пожалуй, немыслимо, представьте героинь "Зорь" – со вшами» и «… в 1986 огромный массив военной прозы потребовал нового вклада?»
   
   Возможно, я не сумела объяснить, что до 1969 года описывать героинь со вшами никто не запрещал, поэтому это было мыслимо, но унизило бы не героинь, а самого автора, как потерявшего меру в натурализме. Акцентировать внимание читателя, еще совсем недавно пережившего войну, на завшивленности и немытости на фронте, значит, отталкивать его. Зачем толочь всем известное и естественно объяснимое?
   
   А в 1986 году выросло новое поколение, умевшее читать, писаться со смеху и уже знавшего о своих общечеловеческих правах, но не ведавшего про вошь и формы проявления медвежьей болезни, строгость приказа, цену его неисполнения, содержание героизма и даже не догадывавшегося, в чем заключается мужество достойно жить в условиях чудовищной жестокости прозы жизни.
   В его сознании царила убежденность в том, что «в системе правления, как наша, тот, кто занимает высочайший пост, обязан применить все добропорядочные средства, чтобы объединить в своем лице доверие всего народа и добиться всех добрых целей, как того требует от него его должность.» (Джефферсон Т.)
   
   Вот на такую инфантильную дисгармоничность читателя и сделал ставку Васильев.
   
   Ни к кому не присоединяясь, я утверждала только это.
   Даже не будучи «ощутимо траченной временем ученой дамой», а пребывая в статусе совковой моли, можно легко доказать начальную фазу умысла подыграть гражданской незрелости сытого читателя, анализируя «Зори», а зрелую фазу умысла - в «Неопалимой купине».
   
   Как говорится, был бы порок или хотя бы мелкий огрех в воспитании, а желающие подкормиться на нем завсегда найдутся. И такие знатоки сравнительно честных способов нашлись.

   Умеете же Вы, Мария, в трех строчках такое количество вопросов поставить...
    Давайте все-таки не будем, до вынесения в отдельную тему, анализировать причины критичности Брика по отношению к Маяковскому и пока оставим без рассмотрения вопрос связи величия поэта с запросами дня и социальным заказом.
   
   Сосредоточусь на таком Вашем тезисе:
   «А потом пришло следующее поколение, и уже главным требованием оказался натурализм, завшивленность и немытость – Виктор Астафьев, "Прокляты и убиты", 1995 год.»
    Думаю, Вы ошибаетесь. Сытенькое благополучное поколение просто не может желать реального погружения во вшивое неведомое, тем более в ежедневное ужасное и монотонное. Но нырнуть в ужас на часок в кино, а лучше на диване – это разнообразит жизнь. Короче, сытость породила потребность в катарсисе.
   
   После дефолта 1998 года, действительно, как Вы говорите: «вдоволь объевшись "чернухи", нынешний читатель снова хотел бы видеть некую "светлую сторону"».
   
   А после кризиса 2008 года читатель уже был готов и на войну, и на великие жертвы за «великие победы, одержанные под руководством мудрого вождя». Но читателю уже стали не нужны «красиво причесанные идеалы», потому что «катарсис» завершился опустошением, грубо говоря, разбитым корытом.
   
   Теперь, что касается социального заказа.
   
   «Применительно к произведениям на военную тематику» мой социальный заказ и вчера, и сегодня, и завтра - глубоко и объективно показывать и разъяснять читателю - из чего и почему начинались, и будут плодиться в будущем неисчислимые множества серьезных бед.
    Не менее важно, взращивать понимание, что «законы необходимости, самосохранения, спасения нашей страны от угрожающей ей опасности — вот высший долг». Ибо «только так можно связать и направить на цель все силы общества, как будто они все есть одно тело и один дух. Только это одно может сделать нацию столь сильной, что более сильная нация не сможет ее завоевать»
   
   Поскольку в своем отечестве пророков для нас нет, я специально процитировала слова величайшего просветителя величайшей нации – Томаса Джефферсона.
   Джефферсоны не бандерлоги и действительно знали великие истины и умели ими руководствоваться. Правда, ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО в своекорыстных целях. Но кто нам мешает выдумать порох непромокаемым?
   
   Извиняюсь за многословие. Постаралась аккуратно расставить точки над россыпью Ваших «и».
   Хотелось бы уже перейти "к тексту".

   Конечно, по тексту Васильева. У нас же по этому произведению тема. Кое-что хотелось бы добавить. А почему Вы спрашиваете, Мария? Хотите её закрыть? Но почему? Актуальная тема в преддверии Дня Победы. Самое популярное произведение о Великой Отечественной войне. Чем может мешать такая тема?

   Мария Гринберг – Марусе Вайз: «Продолжайте, пожалуйста, очень интересно!»
   Продолжаю. По тексту.
   
   Васильев делит персонажей на простых и избранных. Но как интеллигентный человек, не говорит об этом вслух. Он вроде бы рисует привлекательные образы, но наносит порочащую меточку, как в пейнтболе. В результате всё вроде бы хорошо, а осадочек остается.
   
   Так, простонародье знает, такое слега, но не знает, кто такой Даль. Избранные – наоборот.
   «- Повторяю, значит, чтоб без ошибок. За мной в затылок. Ногу ставить след в след. Слегой топь...
   - Можно вопрос?... Что такое «слегой»? Слегка, что ли?
   ... – Что у вас в руках?
   - Дубина какая-то...
   - Вот она и есть слега. Ясно говорю?
   - Теперь прояснилось. Даль.
   - Какая еще даль?
   - Словарь такой, товарищь страшина. Вроде разговорника.»
   
   Простонародье - потомки безродных. Чудь болотная, что крякает с рождения.
   Процесс мышления неорганизован - «думал, думал, ворочал тяжелыми мозгами», то «мысли его шарахались как мальки на мелководье. Никак он их собрать не мог и все жалел, что нельзя взять топор да порубить дровишек: глядишь, и улеглось бы тогда, ненужное бы отсеялось и нашел бы он выход их этого положения». «Да, дум набралось кубометра на два...».
   Как видим, сама по себе голова работать не может, только в содружестве, хотя бы с топором. Хомо топоромыслящий.
   
   Взаимоотношения простых и избранных сложные, амбивалентные.
   С одной стороны, элита быдло презирает: «Ну, бродит по разъезду пенек замшелый, в запасе двадцать слов, да и те из уставов. Кто же его всерьез-то воспринимать будет?» Она живет своим миром. На постой к местным бабам идти брезгует, их голодных ребятишек за детей не считает, поделиться с ними своим армейским пайком и в голову не приходит.
   С другой стороны, вынуждена его терпеть, потому как сама - ни ступить, ни крякнуть не умеет.
   «Так и есть – у половины сапоги на тонком чулке, а у другой половины портянки намотаны, словно шарфики. С такой обувкой много не навоюешь, потому как через три километра ноги эти вояки собьют до кровавых пузырей... Сорок минут преподавал, как портянки наматывать. А еще сорок винтовки чистить заставлял. Они в них ладно если мокриц не развели, а ну как стрелять придется?»
   
   В свою очередь, быдло с одной стороны тоже презирает элиту: «Захихикали, дуры...».
   С другой - жалеет убогих. «Старшина несколько раз глянул, урывками ухватывая остренькое, некрасивое, но уж очень серьезное личико ее, подумал жалостливо, что при теперешнем мужском дефиците не видать ей семейной бытности...»
   С третьей и более всего – комплексует. И до такой степени, что родного отца стыдится начинает: «у него медведь отца заломал. Вот девкам бы этим смеху было, если б про медведя узнали! Это ж надо – не от газов в мировую, не от клинка в Гражданскую, не от кулацкого обреза, не своей смертью даже – медведь заломал!»
   
   Но и среди топоромыслящих Васильев выделяет два подвида.
   
   Тех, кому курорт везде, была бы водка, а к водке глотка. Например, все местные молодухи, вдовушки, все как один опухшие от веселья полувзводы.
   
    И, так называемых, быдловинтиков. «Всю свою жизнь Федот Евграфыч выполнял приказания. Выполнял буквально, быстро и с удовольствием, ибо в этом пунктуальном исполнении чужой воли видел весь смысл своего существования... Он был передаточной шестерней огромного, заботливого отлаженного механизма; вертелся и вертел других, не заботясь о том, откуда началось это вращение, куда направлено и чем закончится».
   
   Вопрос - кто среди этих персонажей – «братья и сестры»?
   
   И как Васильев приближает нас к заповеди Джефферсона – «направить на цель все силы общества, как будто они все есть одно тело и один дух. Только это одно может сделать нацию столь сильной, что более сильная нация не сможет ее завоевать.» А?

   Мария Гринберг:
   «Я бы, например, гордилась такими братьями и сёстрами.
   
   Отлично сказано, Мария! Вы гордились БЫ или уже гордитесь? Каким образом реальное перешло в сослагательное? Чувствуете разницу между «гордилась бы» и «горжусь»? Хотела бы гордиться, но пока погожу родниться с этой пьянью?
   А ведь такой раздрай в душах читателей Васильев и закладывал. Я бы, конечно, Родину защитил, но пока, пожалуй, посмотрю. Может, и лучше смогу устроиться.
   
   Мария Гринберг: «И как раз, по-моему, осуществили они заповедь Джефферсона – интеллигентные девушки и плоть от плоти народа, старшина, стали "одним телом и духом" на защиту Родины.»
   
   Читаем Джефферсона: «направить на цель ВСЕ силы общества, как будто они ВСЕ есть одно тело и один дух. ТОЛЬКО ЭТО ОДНО может сделать нацию столь сильной, что более сильная нация не сможет ее завоевать».
   Как видите, у Джефферсона – ключевые слова «все» и «только это одно». Без вариантов. Кучкой героев с недостойным народом – ничего не получится.
   
   Мария Гринберг: «... тыловая жизнь изображена очень вольготной, ни заморённых работой баб, ни голодных ребятишек, сплошной праздник – но кто поручится, что уж нигде и никогда такого не бывало?»
   Скажу больше. Какие могут быть поручительства, если из текста прямо следует, что везде и всегда было именно так? Помните, незабвенные слова старшины: «... двадцать человек непьющих.Фронт перетряси, и то сомневаюсь...». А где пьянь, там и рвань, и разлюли-малина...
   Этот употребленный Васильевым прием шельмования всех на примере неопределенной группы лиц исключительно популярен из-за своей безнаказанности.
   
   Мария Гринберг: «И, видимо, для сюжета это было необходимо?»
   
   Почему же Васильев взял вариант сюжета, в котором можно обгадить собственный народ?! А ответ ужасно прост и ответ единственный. Потому что другого сюжета для народа у Васильева не было.
   
   Мария Гринберг: «А что до "презрения, комплексов" – да полно, чего в дружной семье не бывает, обычные незлобивые подколки. Как раз они оживляют образы, вполне грамотно тут действует автор.»
   
   Незлобивые подколки? Грамотно?! Хм... Не скажите.
   Обратимся к биографическому контексту.
   Васильев: «В 40-м году наша школа по какому-то там обмену послала желающих под Калач... Я выразил горячее желание и поехал... Признаться, там я влюбился в свою ровесницу, с которой так и не перемолвился ни единым словечком. Не только потому, что девушки взрослеют гораздо быстрее юношей во всех смыслах, но и потому, что я и от природы был наделен повышенной застенчивостью. А тут – казачка, которая по всем статьям считается девушкой на выданье без учета образовательного ценза. Естественно, она чувствовала мой повышенный интерес – все девушки на свете наделены этим чувством, – а поскольку была заводилой среди девушек на току, то я подвергался совершенно неожиданным атакам. То в меня летела полная лопата зерна, то моя собственная лопата вдруг ломалась пополам, то меня походя сваливали на груду половы, а сверху оказывалось такое количество девичьих упругостей, что я с трудом выбирался из-под них, красный совсем не от затраченных усилий. А сколько было хохота, соленых шуток казаков, тут же поддержанных девицами, розыгрышей и прочей веселой игры, которую так немыслимо трудно принимать, когда тебе – шестнадцать! Именно это и послужило причиной, почему я чуть ли не по два раза на дню обращался к своему бригадиру. Я был согласен на любую работу, только не на току! И в конце концов получил унылых волов и бричку, до бортов наполненную зерном…»
   Мдя... Оказывается, Васильев-то - изгоем был в коллективе. И чую, неспроста.
   
   А я все никак не могла понять – Васкову четвертый десяток, а смущается от 19-ти летних девчонок. Ведь он прошел уже Крым и Рым. И злополучную семейную жизнь, и победный суд, определивший место жительство малолетнего ребенка с отцом. Такое дело выиграл! И это с неполными четырьмя классами образования и какой-то там полковой школой. Еще ведь и суд далеко был, в южных краях, по месту пребывания ответчицы. Ай да Васков! А потом пережил смерть сына...
   И у такого зрелого человека вдруг реакции юнца-изгоя? Неграмотно. И шутки небезобидные, раз проросли на авторских комплексах.
   
   Насчет оживляжа соглашусь – флер, конечно, есть. Но подростковый, для старшего школьного возраста. Недаром же повесть и опубликована была в юношеском журнале. И поначалу в двух детских театрах поставлена. Это потом уж Любимов в ней кое-что другое разглядел.

   "Гордилась бы" я говорю потому, что нет у меня на самом деле таких братьев и сестёр – можно о них только мечтать.
   И, по-моему, всё же Вы преувеличиваете: я вовсе не увидела в повести Васильева "недостойного" народа. Да, собственно, сами Вы себя опровергаете: "Кучкой героев с недостойным народом – ничего не получится", а ведь получилось – смогли исполнить завет Джефферсона предки наши?
   Вы, думаю, чрезмерное внимание уделяете фактам биографии писателя, тем более им самим рассказанным, мало ли кто что о себе наврёт?
   Но вот относительно старшего школьного возраста – здесь Вы, на мой взгляд, совершенно правы: целевую свою аудиторию автор видел чётко, её запросу и отвечают все отмеченные Вами (и мной, и другими) якобы несуразности и ошибки. На самом деле всё тут к месту и работает на единую цель, в том числе и этот самый "флёр", стеснительность, невинная, в мечтах, эротика:
   "...в глаза брызнуло таким неистово белым, таким тугим да еще восьмикратно помноженным телом" – да, в тридцатилетнем старшине читатель-подросток видит ведь себя, подглядывающего за загорающими обнажёнными красавицами!
   Что ж, тем больше чести автору, сумевшему понять и исполнить такой заказ, да при том послужить патриотическому воспитанию?