А познакомились мы в доме престарелых, по-здешнему в "Доме отцов". Нет, не подумайте, что мы жили там. Там всего лишь была возможность заработать немножко, а по ночам, когда все спали, - позаниматься. Мы тогда готовились к экзаменам. Оказалось, что приехали мы оба из Ленинграда. Сашка закончил Педиатрический и работал детским хирургом, а я - Первый Медицинский и был просто хирургом. Общих знакомых у нас не обнаружилось. Когда в вечернюю смену мы оказывались вместе, он все время сообщал какие-то новые устрашающие подробности про грядущий экзамен, добавляя всякий раз, что удивлен моей беспечностью, несерьезностью. Откуда-то у него появлялись сведения, что включат еще и такие вопросы, и такие (называл темы абсолютно неведомые). Из этих разговоров следовало, будто он готовится по-настящему, а я дурака валяю. Я не подавал вида, но в душе клял себя за легкомыслие и даже не знал, как бы еще серьезнее отнестись к учебе, и без того опостылевшей.

В очередной раз мы вместе закончили вечер, Перемыли на пару лежачих. Получил от него опять порцию упреков, и осознавая собственную никчемность, я один продолжил ночную смену. Престарелые спали. На улице гулял ветер. Потом посреди ночи случилась первая гроза (конец октября). Я пытался учиться, ничего не запоминал, злился на себя. В голове назойливо вертелись номера местных телефонов в своей родной ленинградской больнице, вспоминалась ординаторская с видом на Чесменскую Церковь... Прежняя жизнь удалялась, и только память выхватывала спешно из нее ненужные мелочи, чтобы удержать их зачем-то в себе.

 

А теперь под окнами этой богадельни лежал Иерусалим. Дом престарелых находился в умеренно религиозном районе под названием Горка Шауля возле прямой как стрела улицы Орлиных Крыльев (старожилы рассказали, что давным давно на ее месте находилась первая в Вечном Городе взлетная полоса). Город тихо светил своими огнями и редко проезжали машины. Я заставлял себя снова открывать книгу, а потом опять подходил к окну. Срок экзамена приближался, и эта мысль не радовала. Под утро, когда только наметился слабый небесный свет, вдали возникла яркая звезда. Она чуть мерцала, становилась ярче, а через несколько секунд оказалось, что это большой самолет приближается почему-то с юга. Откуда он, из Иоганнесбурга или из Аддис-Абебы? Долго он проплывал перед взором, тихо повернул на запад. За это время почти рассвело, старики начали просыпаться. Пора было менять им подгузники.

 

Сдали мы тогда оба этот злосчастный экзамен. Сашке повезло больше, чем мне, его почти сразу приняли на работу в детскую хирургию, а через полгода и мне улыбнулась удача. Я пришел в ту же больницу как новенький, и меня закаленный уже Сашка снова учил жизни. Однажды где-то в армии на сборах я встретил одного его однокурсника, Сашку он помнил, удивился, что тот так тяжело работает. Оказалось, что у Сашки первый инфаркт случился на третьем курсе, а второй - на пятом. Он сам никому об этом не рассказывал. Так случайно меня посвятили в эту тайну. Я знал, что родители его умерли молодыми, а отчего - не знал.

 

Сашка почти сразу успел прославиться как скандалист. Умел на ровном месте найти любой повод для этого. Придирался ко всем, особенно сестрам доставалось. В отделении уже привыкли и все ему прощали, но в приемном покое сестры отличались норовом боевым, готовы были сражаться и спускa не давать. Хотя все соглашались, что профессионал он отменный, с этим никто не спорил. А как он боролся за каждого ребенка, каждый хорошо знал.

 

Черeз пару лет пришла беда: Сашкина жена вместе с сыном отправились погостить в Питер, а оттуда жена сообщила почти сразу, что уехали они навсегда. Сашка остался один. Его уговаривали туда поехать, встретиться, поговорить, но он этого делать не стал и велел с ним это даже не обсуждать. Вскоре мне потребовалось поехать в Питер, и Сашка попросил передать им письмо и подарки, там я встретился с его женой, она сразу пришла после моего звонка, но из разговора с ней стало понятно, что расстались они навсегда. Вскоре она снова вышла замуж. А сын его стал приезжать к отцу в гости. Сашка жил теперь и работой, и ожиданием сына. Планировал заранее до мелочей отпуск, они отправлялись вдвоем путешествовать.

Скандалить стал он еще больше. Однажды сестра Тамара, сибирячка ослепительно библейской красоты, поклялась ему после очередного разноса, который он умудрился учинить на ровном месте, что терпение ее и остальных закончилось, она подает на него жалобу. Я попытался ее утихомирить, но она оставалась непреклонна. И еще сказала, что не за себя, а за всех пойдет бороться, поэтому пощады пусть он не ждет. Нужно знать всю мощь их профсоюза, чтобы понять, какой это был повод заявить очередной раз о себе и дать понять, кто есть кто в этом мире. Тогда мне оставался один шанс остановить. Я отвел ее в сторонку и сказал тихо: "Тамара, ты права, спорить бесполезно, но пойми, нам с тобой еще жить и жить, а он обречен. Случиться это может в любой момент, и тогда вспомнишь мои слова, сильно пожалеешь. Я знаю об этом, но не от него. Не выдай меня". Она посмотрела строго, и жалобу подавать не стала.

 

В какой-то момент пришла моя очередь на несколько месяцев прийти в детскую хирургию. А через пару дней заведующий улетел в Штаты на месяц, а еще через день его заместитель попал в реанимацию, как раз в выходные. Неделя началась с того, что утром мы с Сашкой остались там вдвоем. Сделали обход пораньше, и сразу - в операционную. План никто не отменял. Уже на третьей операции прибежал профессор из другой больницы, его послали нас выручать. А мы гордо заявили, что все в полном порядке. И действительно справились со всем вполне благополучно. Позже нам подкинули еще доктора в помощь. А уж как Сашка учил нас жизни за это время, можете себе представить.

 

Прошло еще несколько лет. Мы работали, росли, сдавали новые экзамены, не всегда с первой попытки. В больнице построили новый корпус для детских отделений. У Сашки там появился свой кабинет. Сам он все так же считал месяцы до приезда сына. Отправлялся с ним в очередные путешествия, а между ними работал и работал, днями и ночами. У него появлялись какие-то женщины, но всякий раз ненадолго. Зачем-то он снял себе трехкомнатную квартиру, где две комнаты просто остались пустыми. Сказал, что так ему лучше, есть, где сына принять. Вдруг тот сможет приехать надолго, места хватит.

Но ничего не менялось.

 

Я не забуду то утро в сентябре. Почему-то пришел раньше обычного. Дежурные сестры увидели меня, странно переглянулись, одна из них попросила сесть рядом и сообщила, что ночью Сашка умер. Его привезли поздно вечером, с болями в сердце, он отяжелел на глазах, что ни пытались сделать - все оказалось бесполезным. Не спасли. Эйтан, с которым Сашка работал в отделении рассказал, что тот внезапно позвонил ему поздно, попросил подменить, поскольку был в этот вечер дежурным на вызовах по детской хирургии, не объяснил причины, сказал только, что не дома.

 

- И вдруг он продолжил говорить со мной уже по-русски,- рассказывал Эйтан, - Я догадался: случилось что-то, велел дать его адрес. Кто-то другой там взял трубку и назвал адрес.

 

Эйтан сам на свой страх и риск вызвал туда амбуланс. Когда Сашку привезли, он еще был в сознании, диктовал всем вокруг, что должны делать, стал задыхаться, посинел. Последними словами его были "Тубус, тубус...". Его интубировали. Еще пару часов что-то они пытались сделать.

 

Похороны назначены были на три часа дня. Его сын с мамой успели прилететь. На кладбище, что расположилось на Горе Упокоений высоко над долиной, все проходило по извечно заведенному порядку. С прощальным словом выступил его профессор. Он сказал лишь то, что все мы хорошо знали, но помню, как ударили меня эти страшные слова:

 

-Тяжелая болезнь сердца отняла дорогого мне человека, ученика тридцати девяти лет от роду, лучшего ученика, ставшего другом. Я ничем не мог помочь ему. Да, он стал одним из лучших детских хирургов в этой стране, я горжусь им. Но он так был одинок. И никто не мог помочь ему.

Потом мы шли к могиле, солнце пекло, внизу под горой гудело шоссе. Я остановился, посмотрел вниз, в долину. Профессор незаметно подошел ко мне, обнял и тихо сказал:

 

- Вот и нет твоего друга.

 

Мы постояли вместе, шоссе и долина стали мутными. Потом продолжили путь.

 

Тамара тоже подошла ко мне и сказала:

 

-Спасибо, что тогда остановил меня, теперь не простила бы себе.

 

Она еще не знала, что обрушится на нее потом. Что она,сильная сибирячка, чудом выживет после того, как террорист прошьет ее пулями. Но это случится позже.

 

А после похорон мы решили собраться. Дом его остался пуст, некому было сидеть траур. Поэтому мы пошли туда, где он любил бывать. Лешка-анестезиолог договорился с хозяином "Гуся" (уютной и простой забегаловки, где жарили мясо, подавали хороший хумус). Водку мы купили по дороге. Собрались свои, но с нами пошла и Деби, работавшая в анестезиологии, религиозная американка. Мы сказали ей, что у нас в России есть такой обычай: мы должны помянуть, и ей это может показаться странным. Она ответила, что если обычай такой, то и ей нужно его помянуть. Осталась с нами. Хозяину объяснили, кого мы похоронили сегодня, и он тоже сел с нами вместе. Мы просидели долго и вспоминали. Выпили много. Деби не отставала, и тоже говорила. Много было такого, что хотелось вспомнить. Подумаешь, скандалист, зато Человек! Разошлись поздно.

 

И снова прошли годы. Я уже давно там не работаю, многие разъехались в разные города. А недавно совсем вдруг Эйтана не стало. Его нашли мертвым в своем кабинете. А не болел никогда ничем прежде.