Люди, на которых она смотрела, прятали глаза и закрывали ладонями глаза своим детям, стоящим впереди. Страх был сильнее любопытства, и дети не смотрели на неё, боясь встретиться взглядом.

- Ведьма! - кричали сзади те, на кого она уже не могла посмотреть.

- Смерть ведьме! На костёр! - даже в небольших селениях всегда найдётся толпа доброжелателей, жаждущих зрелищ. Смерть сжигаемого заживо соседа наблюдать всегда интереснее, чем смотреть, как пламя превращает в дым тела каких-то неизвестных.

- Прости им, Господи, бессердечность их, - просила Луиза, с сожалением оглядывая собравшихся на площади людей. - Дай мне сил не пожелать им зла.

 

Но чем ближе к развязке, тем труднее становилось не желать зла. Она стояла, привязанная к столбу, и сверху смотрела на притихшую толпу. Возможно, толпа вовсе не притихла, но Луиза не слышала никаких голосов, она слышала только стук своего сердца и свои слова, обращённые к Богу. Но если она, стоящая над праздной толпой, этой же толпой и отправленная на муки, и принимающая их ради её спасения, и увеселения, и устрашения, и назидания, и укора, ради пробуждения человечности, и укрепления веры, ради направления толпы на путь истинный, не слышит её голосов, то слышит ли её Бог, принявший муки ради спасения всего человечества и вознесённый на недосягаемую для живых высоту, туда, откуда он родом, слышит ли он её, прошедший муки человеческой жизни и смерти и возвращённый Отцом в своё Царствие Небесное?

Подожгли хворост, и лёгкий дымок потянулся к небу, от его едкости заслезились глаза, и перехватило дыхание, а отвернуться было некуда. Но вскоре языки пламени разогнали дым, и снизу стал неминуемо приближаться огненный жар. Толпа теперь действительно притихла. Небо, казалось, опустело, стало безжизненным и никчёмным. Солнце сгорало от стыда, но спрятаться было негде. Даже бездна прятала свою бездонность за ярким солнцем, подчёркивая свою якобы непричастность к происходящему, но что-то сжалилось над природой, и облако серой маской безучастности закрыла солнце.

Терпеть становилось всё труднее, и Луиза закричала. Её душераздирающий крик на несколько мгновений остановил огонь, стих ветерок и нависла зловещая тишина. Было слышно, как заскрипел, разворачиваясь, на ратуше ржавый флюгер, указывая своей стрелой на костёр посреди площади. Луизе почудилось, что все флюгеры указывают на неё.

- За что? - нет, она вопрошала не у людей. Что они могли ответить ей? Люди поняли это. Действительно, что они могли ответить ей, если они не знали что ответить себе.

- Будьте вы прокляты! - это вырвалось помимо её воли, голос ведьмы разорвал тишину в клочья. Эти клочья презрительно полетели в лицо опешившей толпе. Голос ведьмы проник в каждого, и каждому показалось, что кровь его превратилась в лёд. Толпа оцепенела. Природа казалось только и ждала этого момента - будто кто-то спустил с цепи дикого ветра, который сделал несколько кругов вокруг площади, срывая шляпы и чепчики, растрепал волосы и внёс сумятицу в ряды стоящих. Флюгеры закрутились вокруг своей оси, пламя, подгоняемое ветром, разгорелось, рванулось вверх и поглотило Луизу.

 

* * *

Жар стал нестерпимым, горячий воздух обжигал лёгкие, кричать уже не было сил, боль вытеснила все остальные чувства, и сознание покинуло Луизу. Сердце захлёбывалось кипящей кровью, стремясь вырваться из тесной груди, страх парализовал тело. Демон, дико хохоча, царапал острыми когтями воспалённый мозг. Предчувствие неизбежного зла вытеснило всегда громкий бой часов за пределы восприятия. Луиза провалилась в темноту и боль отступила. В полной темноте невидимым коридором она летела, пока не увидела яркий свет. И свет проглотил её, просветив насквозь и сделав прозрачной. Свет был настолько яркий, что страшно было открыть глаза. Призрачное счастье поцелуем ангела коснулось её лба, но в это время последний удар часов разбил вдребезги остатки жизни и они осыпались мелкими осколками, впиваясь в онемевшую кожу. Свет стал гаснуть, и она открыла глаза.

 

* * *

Над ней склонилась служанка Саша. На лбу до сих пор оставался след от прикосновения её влажных губ.

- Сударыня, что с Вами? Вы что-то бледны стали.

- Боже, какой ужасный сон мне приснился. Конечно, ждёт меня беда. В голове жар, внутри - ад и что-то душно.

Всё сопутствовало угнетению чувств. За окном заснеженный, унылый, мертвецки бледный Петербург, как ей показалось, стал похож на замороженный труп неизвестного заблудившегося странника, который приготовили для вскрытия студентам-медикам. Смешливые студенты со скальпелями в руках, придав лицам серьёзные выражения, пытались втиснуть понятие "жизнь" в узкие рамки биологического существования. Представленная картина выглядела насмешкой над жизнью, и Нина стёрла её из своего сознания. Осталось только тревожное предчувствие с привкусом смерти.

- Зима, как ожидание казни, - подумалось ей, и где-то в глубине души шевельнулся страх, пробудив отчётливое нежелание умирать. Жажда жизни, до этого дремавшая в тени, наполнила мир смутной тревогой. Возможно, угроза жизни исходила от замёрзших окон. Нина не была в этом уверена.

Всё подчёркивало предопределённость происходящего и казалось ей, будто где-то слышала и читала она об этом дне, будто знает всё и нет больше тайны, а это самая страшная тайна и есть. Чувствуя невозможность избежания чаши, Нина теперь желала скорее видеть палача своего: "Отче! О, если бы Ты благословил пронесть чашу сию мимо меня! Впрочем, не моя воля, но Твоя да будет". Нежелание безвременно умирать и, одновременно, покорность судьбе смутили разум и, подчёркивая невинность жертвы, подталкивали скорее пройти путь до конца. Всё закружилось в её голове. События последних дней, перемешиваясь, как в калейдоскопе, складывались в причудливые, порой прекрасные, порой нелепые картинки: круженье в вальсе, тоска и грусть, веселье маскарада...

- Прикажете убрать? - служанка, показывая на наряды, вернула её в другую реальность.

- Оставь, - снова погружаясь в задумчивость, Нина махнула рукой.

- Маскарад - о, я их ненавижу. - Мысли её вернулись к балу, - Я заклялася в них не ездить никогда. После маскарада Евгений стал другим - чужим, холодным,

Маскарад, - негодуя, думала она, - антимир, скрывающихся под личинами, бал демонов, кружащихся в гламурных танцах, искушение бесшабашной красотой светской жизни, греховной доступности и доступной греховности. Обезличенные, лишённые душ, фигуры, лишённые индивидуальности, узнаваемости, они позволяют себе отбросить стыд, показать свои истинные лица, которых нет. Антимир обнажил свою суть, и пустота заполнила собой всё, стёрла грани и границы. Растворённое в пустоте, всё стало неотличимым друг от друга. Любовь и Ненависть, Добро и Зло - всё одно и то же, всё одно. И Жизнь, и Смерть - одно и то же. Беззвучно хохочущая Смерть, примеряет маски одну за другой и швыряет их в толпу, люди хватают маски, прячут под них свои лица и кружатся, кружатся в агонии.

- Лик, лицо, личина, - думала Нина и в её глазах кружился хоровод: лица и маски, Арбенин, подающий мороженое на блюдечке, мальчишка-князь со своими полубредовыми речами, баронесса, заснеженные улицы Петербурга, утерянный браслет, ревность мужа, предчувствие надвигающейся беды, и опять Евгений, разбивший блюдечко от мороженого, со словами "Ни капли не оставить мне! Жестоко!".

Арбенин показывается в дверях.

- Прикажите идти? - служанка обратилась к Нине.

- Ступай. - Арбенин тихо сказал служанке, но, видя, что та не уходит, выпроваживает её и закрывает дверь.

- Она тебе уж больше не нужна. - Негромко, скорее для себя самого, произносит он, подходя к Нине.

- Ты здесь? - Нина преданно смотрит на мужа, ожидая помощь и поддержку. - Я, кажется больна, и голова в огне - поди сюда поближе. Дай руку.

То, что произошло дальше поразило Нину своей нелепостью, жестокостью и безрассудством. Признание мужа в том, что он подсыпал в мороженое яд, надуманные обвинения. Она не верила, что может быть так. Так просто и глупо. Просто оброненный браслет...

- Зачем мне умирать? Ведь жить - это всё, что я умею. И любить...

Оклеветанная невинность требовала возмездия, но непорочность не умеет мстить, ибо со смиренными - мудрость, а мудрость - это скорбь. Но кто находится между живыми, тому есть ещё надежда.

- За что? - Мучения терзали Нину, отдаляя надежду в недосягаемость.

- Боже! За что? - Человек, которого она любила, оборвал ей жизнь, поверив наговору, человек, который, любил её, оказался её же палачом, не поверив её любви.

- Но помни! есть небесный суд, и я тебя, убийца, проклинаю, - не в силах больше вынести этого она отвернулась от Арбенина и силы оставили её. - Теперь мне всё равно... я всё ж невинна перед богом...

 

* * *

- Все черты спокойны, - она всё ещё слышала голос мужа, - не видать в них ни раскаинья, ни угрызений...

Обида и непонимание вытеснили все остальные чувства. Эмоции стали материальны, она физически ощущала их давление и движения - мир сгустился вокруг неё, но стал далёким и жестоким, пусть прекрасным, но чужим, холодным и безразличным. Очень хотелось жить, но жизни больше незачем было задерживаться в её теле, хотя что-то подсказывало, что это ещё не всё. Сознание ускользало, но это уже не сильно пугало её, она смутно помнила нечто подобное, мир угасал, погружаясь во мрак, чтобы вновь вспыхнуть. У неё была необъяснимая уверенность в том, что вскоре должен быть свет.

 

* * *

Она с трудом разомкнула веки и в узкую щелочку хлынул свет. Яркий, белый, до боли ослепляющий свет - ей показалось, что над ней нависло солнце. Белые стены и белый потолок делали этот свет безграничным.

- Она жива? - кто-то неясный и расплывчатый склонился над ней и заслонил головой солнце. - Каковы шансы? Сколько она пробудет в реанимации?

Она начала различать голоса и попыталась пошевелиться. Тщетно. У неё нет сил даже пошевелить губами. Она не чувствует своего тела, будто тела вовсе нет, будто на столе в реанимации лежит её мозг открытый и беззащитный, к тому же оснащённый довольно некачественными слуховыми и зрительными рецепторами. В ослепительном свете плавает непонятный для неё разговор.

- Я не думаю, что это несчастный случай. Не похоже, вот и следователя из Генпрокуратуры прислали. Завтра будет много шума - премьеру и банкет снимало телевидение, всё произошло почти перед камерами, но никто ничего не видел. Она возвращалась домой после премьеры. Ставили "Маскарад", после был банкет. За полночь стали разъезжаться.

Ей стало страшно, и она прикрыла глаза.

- Какая интересная у неё татуировка - змея кусающая себя за хвост. Это знак вечности, бесконечности. - Чей-то голос, уже слышанный где-то, витал над её телом, как стервятник. Он ждал своего часа. - Красивая змея. Смотри, какая!

Сознание начало уходить от неё. Находясь на грани миров, она балансировала между реальностями, стараясь удержаться. Но где, где ей надо удержаться?

Солнце было в зените. В голове жар, внутри - ад. Она лежит на горячем песке, а сверху солнце жарит кожу. Нет сил подняться с земли и приходится ползти. Сил хватает только приподнять голову. И вдруг промелькнула тень, она приоткрыла глаза и увидела людей. Кто-то неясный и расплывчатый склонился над ней и заслонил головой солнце:

- Смотри, какая! Она жива? Я отрежу ей голову.- Он вынул саблю из ножен и приподнял её на клинке. Змея висела на сабле как верёвка.

- Да брось ты её, она уже сдохла, - прохрипел человек, шедший рядом с лошадью.

- Я отрежу ей голову и сделаю из неё амулет. Это будет благодарность Аллаху, за то, что он вывел нас живыми из этого ада, - Человек говорил правду. Песчаная буря унесла жизни многих, забив песком лёгкие и утопив в песке упавшие тела.

- Пустыня чуть не проглотила нас. - Человек сбросил змею на песок и продолжал смотреть на неё. Змея не шевелилась, и он протянул к ней руку.

Собрав остатки сил, она последний раз в жизни сделала бросок и ужалила человека в руку. Она чувствовала, как зубы с трудом проткнули пересохшую огрубевшую кожу, и впрыснула яд.

* * *

- А-а-а-а! Она укусила меня! - Кто-то ударил её по голове. Она не открывала глаз и не понимала, что происходит. Сон унёс её в далёкую пустыню и всё ещё не отпускал её.

- Я хотел её разбудить, а она укусила меня за руку, ведьма проклятая.

- Луиза, очнись. - Ей показалось, будто ангел поцелуем коснулся её лба, и она открыла глаза.

Скорее всего, это был последний сон в её жизни. Сегодня её должны повести на казнь. Уже принесли санбенито - шутовские одежды, которые ей надлежало одеть для сегодняшней церемонии.