«Тут-то я начал понимать, что не только часы, но и все в комнате остановилось давным-давно. Я заметил, что мисс Хэвишем положила блестящее украшение в точности на то же место, откуда взяла его. Пока Эстела сдавала карты, я опять взглянул на туалетный стол и увидел, что пожелтевшая белая туфля, стоящая на нем, ни разу не надевана. Я взглянул на необутую ногу и увидел, что пожелтевший белый шелковый чулок на ней протоптан до дыр. Если бы в комнате не замерла вся жизнь, не застыли бы в неподвижности все поблекшие, ветхие вещи, – даже это подвенечное платье на иссохшем теле не было бы так похоже на гробовые пелены, а длинная белая фата – на саван».

 

Ч. Диккенс. Большие надежды

 

 

Глава 1. Тени.

Эзра перелистывал хрупкие книжные листы, напоминавшие лоскуты кожи. А за стеклом, почти не шелестя, застыли в мертвом воздухе листья деревьев: сухие, желтые, но не золотые – а желто-белесые, выцветшие, как все здесь, в Новом Эдеме. Внезапно Эзре пришло в голову, что он никогда не задумывался над тем, откуда на дорожках берется опавшая листва и обломки веток: ни разу, сколько он помнил, они не падали, если не задеть нарочно. А если падали, значит, он просто не обращал внимания.

Эзра встал, отложил книгу, подошел к столику у окна. Опершись обеими руками, стал вглядываться в темнеющую под вечер глубь поместья. Почему поместья, чьего поместья – Эзра не знал, да никогда и не спрашивал; было название, был дом, был сад, были обитатели: этого хватало. И вот теперь Эзре очень захотелось узнать, кто же дал этой глухой, заброшенной земле такое громкое имя.

Странная книга; она заставляла думать о вещах, ранее совершенно безразличных. Мать, читая всегда один и тот же потрепанный том, и сейчас не поднимала глаза на сына, раз за разом листая тысячу раз перевернутые страницы. В саду жухла трава и поднимались к самым ветвям хрупкие сухие сорняки. По заросшим тропинкам и разбитым дорожкам, казалось, никто никогда не ходил – разве что десять веков назад. Скользнули в разных направлениях две или три тени, смешиваясь с наступающей тьмой – Эзра даже не разобрал, кто это был. Может, никого и не было, просто покачивание ветвей. Или был кто-то – что, собственно, ему за дело? За ветвями, погружаясь в вечерний сумрак, зеленым обломком темнел разбитый бассейн. Новый Эдем: вросшие в землю мраморные скамейки и большие, с осиными талиями, кувшины из змеевика, в глубине которых засохла застаревшая ряска. Кувшины, фонтаны – единственная зелень в этом вечноосеннем саду. Но в сумерках казалось, что и листва приобретает новый оттенок, поглощаемая зеленовато-синими тенями.

Зачем Эзра принес в комнату эту книгу, он и сам бы не ответил. У них было три или четыре своих, которые, сколько он помнил, комнату никогда не покидали: никто этих книг не просил, никому они не были нужны. Их читал Эзра, и только одну брала мать. Сидела под тусклым светильником, листала страницы – может, читала.

В комнате было ненамного светлей, чем снаружи. И так же запущенно: столик, у которого стоял Эзра, вычурный, хорошего темного дерева, был старый, растрескавшийся, исцарапанный. Следы позолоты стали почти незаметны, вероятно, еще до рождения юноши. Бронзовый (может быть, бронзовый!) кувшин никогда не использовался. Как там оказалась та же вездесущая ряска, было сложно сказать. Оббитое стекло бокового светильника выхватывало из сумрака комнаты кровати, пятна плесени на шероховатых стенах, размытые следы былых фресок, обеденный стол, темный от въевшейся грязи, пыльные углы, ветхие плетеные стулья.

Повинуясь внезапному порыву, Эзра встал и подправил яркость светильников. Впервые в жизни мать почти удивилась:

- Зачем?

Эзра и сам не понимал, зачем. От яркого, мертвенно-белого света в комнате стало странно и неуютно.

- Темно показалось, - через ком в горле выдавил он. Помялся, поглядел на мать:

– Хочешь, дам почитать новую книгу? Я ее взял в одной из комнат, там, на втором этаже. Рядом с камином. Который не горит.

Зачем было пояснять матери, что камин не горит? Ясно ведь, что нигде не горит. Ведь не холодно, осень теплая. Всегда теплая. Да и кому понадобится разжигать камин в неиспользуемом помещении? Сотня с лишним комнат были практически нежилыми. Казалось, при большом желании в них можно было найти что угодно, если это не истлело и не превратилось в прах. Но больше всего в них было мусора и вездесущих веток. Как они попадали внутрь – загадка, но вымести их ни у кого не находилось ни времени, ни желания.

Да и в их комнате тоже не мешало бы убрать мелкий мусор и пыль. Мать и Айя прибирались довольно часто. И все-таки всегда оставался едва уловимый налет пыли и запустения, как в любом обжитом ли, необжитом помещении дома.

- Я же читаю, - спустя продолжительное время ответила мать. – Зачем мне книга, если у меня уже есть?

Эзра прошелся по комнате, от двери до шкафа с никогда не достававшимся фарфором, серым и тусклым, сел на кровать. Почему-то ему никогда до этого не бросалось в глаза (точнее, в нос), что простыни пахнут смесью вездесущей пыли и сырости – душно и липко, почти неуловимо, но наполняя легкие спорами плесени.

- Мам, а читаешь ты что?

- Что?

- Да, что? Сам не знаю, почему я у тебя не спрашивал никогда.

Мать посмотрела на страницы, нахмурилась, глянула на обложку. Подняла глаза на сына и через некоторое время сказала:

- Библию.

Ну да, ну да. Эзра, конечно, сморозил глупость. Что еще можно читать в этом доме, кроме Библии – тем, кто вообще читает. А читает ли? И на это Эзра не обращал внимания. Почему-то он ужасно на многое не обращал внимания.

Вбежала Айя, внеся порыв сквозняка, и вместе с ним – коридорный запах устойчивой сырости и кухонный – теплого молока.

- Понимаешь, Эзра, есть книги, которые можно читать всегда, и они никогда не закончатся. Библия – бесконечна, я ее перечитываю… и перечитываю…

Мать запнулась на мгновение, потом спросила неуверенно:

- А хочешь, я и тебе почитаю?

Эзра потряс головой.

- У меня есть. Мам, ты никогда не хотела бы выйти за пределы сада?

- А что ты читаешь? – с неожиданным любопытством спросила мать. Эзра никогда не видел мать любопытной, и поэтому не сразу понял, что она не ответила на вопрос.

Но он уже сам отвечал:

- Обложка отклеилась. И титульные листы. Там рассказы, разные, про страны, и про людей, и много о чем. Интересно.

Помолчав, добавил:

- Это мне Фидель дал. Он библиотеку разбирает. Книги стал сушить, но они все равно… - Эзра поморщился.

Светлые, голубоватые до цвета разведенного молока глаза сестренки смотрели, словно размышляя (словно она умела размышлять!):

- Ты какой-то странный сегодня, Эзра. Как будто… как будто… ну не знаю. А с глазами у тебя что?

- С глазами? Да болят, читал без света. Пройдут.

Эзра встал, налил себе молока, обмакнул в кружку кусок хлеба и стал жевать.

- Ты не будешь возражать, если я отлучусь за пределы поместья?..

Мать не ответила. Сидела, закрыв книгу на коленях, и смотрела впереди себя. Словно и не слышала вопроса.

- С чего это ты? – спросила она едва ли не через полчаса.

- Ну хочется посмотреть, как люди живут… и есть ли они вообще.

Эзра отложил недоеденный хлеб, прошелся по комнате.

- Давай все вместе сейчас встанем и пойдем за ограду?

Айя глядела на него во все глаза, удивленно и немного со страхом. Что-то похожее на ужас отразилось на вечно безмятежном лице матери.

- Ты о чем, Эзра?

Эзра кружил по комнате, поднимая с пола один предмет за другим.

- В магазины пойдем, ананасов купим, прически сделаем, и стекла надо бы вымыть…

Мать уже с явным беспокойством смотрела на сына:

- Ты чего, сынок, хочешь?.. Брусничного джема, может? – на бледном лбу собрались еле заметные морщинки. – Утка с брусничным джемом – я приготовлю, у меня рецепт…

- Когда-то ты ее действительно готовила, - прищурился Эзра. – Раза два или три. Только не помню когда.

- Маленьким был… - мать была явно растеряна диковатым поведением сына. Айя смотрела на разворачивающуюся картину, широко распахнув незамутненные мыслью глаза.

- Странно, - пробормотал Эзра, опершись о стол и постукивая по нему костяшками пальцев. – Когда готовила – вроде бы помню, но точно сказать не могу. Не обращал внимания… Странно.

 

Глава 2. Элизиум.

Когда Эзра спустился в центр зала по мраморным ступеням, Фидель уже сидел под яшмовыми пилястрами и чистил ногти откопанной где-то пилочкой, с изящной, слоновой кости рукояткой – но безнадежно ржавым лезвием. Под сводами гулко отдавались шаги; Эзра спрыгнул с предпоследней ступеньки, и массивные колонны, казалось, содрогнулись.

- Интересная тут акустика, - заметил он.

Фидель резко поднялся, лицо озарила улыбка, а в глазах сверкнула радость. Он заметил, как Эзра едва удержался, чтобы не обняться с товарищем. Но взял себя в руки, вспомнив, что они в ссоре, и кинул с прохладцей:

- А, здравствуй, ты уже здесь…

Фидель искренне рассмеялся. Он чувствовал себя старше, хотя разница была всего в несколько месяцев. Но высокий, хрупкий Эзра выглядел большим мальчишкой, чем широкоплечий и чуть более плотный Фидель.

- Смотри, что у меня есть, – Фидель протянул другу книгу в заляпанном жирными пятнами переплете. Страницы пахли плесенью, и многие буквы были затерты. От влаги том стал толстым и рыхлым.

Друзья (или, раз в ссоре – все-таки враги?) сели на ступеньки, раскрыли книгу.

- Ты не замечал, что все здесь – не просто ветхое, а словно древность застывшая, тронется время – и все в прах рассыплется? - спросил Эзра.

Почертил палочкой по пыли, рисуя взбредающие на ум узоры. Внизу, в сухом бассейне, занимавшем центр зала, застыли кристаллики соли – видимо, когда-то сюда подавалась морская вода.

- Замечал, конечно, - ответил Фидель, - Не сразу замечать начал… Но и ты ведь тоже?..

- Ну. Где-то с полгода, как всё это… - Эзра поискал слово… - вся эта… пыль… стала бросаться в глаза. И вся эта… вода стоячая. Вчера сказал старухе…

- Ноа?

- Ей… Сказал, что хочу растопить во всех комнатах камины и высушить наконец всею эту плесень. Окна раскрыть. И еще внес ряд ценных предложений. Знаешь, что она мне ответила?

- М-м?

- Ничего. Посмотрела своими рыбьими глазами, развернулась и пошла.

Фидель потер висок.

- Но это не повод на всех ополчаться… Ну, не понимают ни тебя, ни меня, ну так что с них взять. Мы вырастем, дети, подростки – и поменяем все, как считаем нужным. А как ты вчера Назару грубил – прости Боже! Да за такое они тебя не то что слушать не станут, а живьем съедят.

- Не съедят. Они просто не слушают. И мешают. Стал растапливать камины, один растопил, второй, возвращаюсь через ту комнату, где камин горит – гляжу, одна зола, угли потухшие, и Ребекка к двери идет, смотрит сквозь меня, будто ничего ни я не делал, ни она не делала… Молодая вроде, а такая же пустоглазая, как этот сморщенный кожаный мешок…

- И все-таки я бы не советовал сцепляться со старшими.

Эзра потянулся, и Фидель почувствовал, как напрягается струной тело товарища. Как кошка в стойке. И глаза прищуренные.

- В гробу я видал твои советы об уважении старших, - сообщил Эзра.

- Как хочешь, - взгляд Фиделя скользнул по залу, остановился на полустертых буквах стенной мозаики. – Элизиум… забавно наши предки называли помещения. Я бы просто сказал: бассейн. А они, гляди-ка – Элизиум…

- Элизиум? – встрепенулся Эзра. – А ты не помнишь, что написано на стене столовой?

- А я там когда был? – неожиданный вопрос выбил Фиделя из колеи. В темном, багровом зале без окон, носившим гордое название «Трапезная», редко собиралось больше восьми – девяти человек, и те сливались с тенями, жались по углам огромного зала.

- Что-то вдруг меня заинтересовали надписи в наших многочисленных комнатах, - сказал Эзра. – Вообще замечаю за собой, что меня стали интересовать вещи, на которые раньше я и внимания не обращал. Так что написано на стене столовой?..

- Надо посмотреть, - ответил Фидель.

- Вот на камине в библиотеке написано «Quod non habet principium non habet ginem». Ни конца нам, ни начала… На воротах, там, на покосившейся табличке на входе… то есть выходе, - Эзра замялся и сглотнул, - написано «Оставь…», дальше стерто. В большом подвальном зале – «Pulvis et umbra sumus»…

- Забавно, - хмыкнул Фидель.

- Да уж, - неожиданно легко согласился Эзра. – Мы прах и тень. Гораций был тот еще юморист.

Товарищи замолчали, пытаясь привести в стройную систему озвученную Эзрой информацию.

- Фрески, мозаики… - мечтательно Фидель. – Обновить их, заставить сверкать! Душа моя, элизиум теней…

- Снести и построить светлый, радостный дом! – оборвал Эзра. – Без мрачных, затхлых каменных мешков!

- Это же наш дом!

- Это гробница!

Громовые раскаты очередной ссоры разнеслись под потолком, заставив задребезжать стекла узких бойниц.

- Ты ничего не понимаешь в архитектуре! Не дам ломать!

- Ну и черт с тобой! – крикнул Эзра, и, круто развернувшись, выбежал из зала.

 

Глава 3. Хель.

Эзра обиженно сидел в небольшой каминной комнате – у негреющего камина. Эзра его растопил, но огонь разгораться не желал. Сырость не отступала. И все это было вдвойне обидно: и что угли почти не тлели, и что Фидель ретроград.

«Такой же, как Авва и Ноа, - подумал Эзра. – Все бы ему по-старому. Гад».

Эзра посмотрел на Аби в уголке, на скачущее в ее руках веретено. Будущая жена, почти невеста. Эзра специально пришел комнату, в которой обычно пряла Аби. А у Фиделя нет невесты, он хотел бы назвать женой Суламифь, а Суламифь видит только Давида. Она уже взрослая, и Фидель ничего не сможет добиться. Жаль. Он хоть и враг, но все равно хотелось бы, чтоб он женился на Суламифи.

Странно. Почему-то все мальчики Нового Эдема с детства знали, кто на ком женится. А у Фиделя нет пары. Очень странно. Как он живет, не зная, с кем разделит судьбу? Как же так жить, заранее зная, что останешься одинок?

Эзра пошевелил вычурной кочергой затухающие угли в камине. Кочерга была витая, со зверушками на рукоятке. И очень старая.

А как он, Эзра, живет, зная, что его ждет завтра?

Аби. Прядет и прядет. Словно слепая, смотрит и не видит его, Эзру. Ей все равно, что он станет ей мужем. А ему не все равно. Где союз сердец? Где родство душ? Аби, ты в лучшем случае – тень, одна из многих в этом доме. А он, Эзра?

Как там говорил Фидель?..

Все души – тени? Или душа моя – тень? Как же звали того поэта…

Искры окончательно угасли, и камин, так и не разогревшись, из живого, дышащего существа вновь превратился в мертвую каменную глыбу.

Эзра открыл книгу. В последнее время он настойчиво штудировал «Психологию пубертатных неврозов» и книгу какого-то писателя о страхе смерти. Обложки не сохранилось, и кто это был, Эзре узнать было не судьба. Но книга была интересная. Эзра узнал, что писателя, как и его самого, мучил страх смерти. (То, что это именно страх смерти, Эзра узнал из «Психологии…» – там на этот страх сваливалась вина за почти все подростковые вывихи). Но писатель был из взрослых. И голова у бедняги тоже страдала. И, как выяснялось из строк, не только у него одного: другой писатель, Гоголь, тоже боялся смерти. И многие боялись.

Из какой-то другой книги Эзра знал, что тот, который Гоголь, боялся, в общем-то, не зря: когда его откопали вместе с гробом, оказалось, что писатель весь скрючившийся, а обшивка гроба изнутри порвана. Может, конечно, это все и неправда. Мало ли что придумают. Но чувство, что его самого точно так же похоронили в этих каменных мешках Нового Эдема, у Эзры не проходило.

И только когда он читал, как безымянный писатель боролся со своим страхом, и как он его побеждал, в Эзру вселялось хоть немного уверенности. Он попытался закалить в себе смелость и презрение к смерти. Представил, как всходит гордо на эшафот. И умирает с высоко поднятой головой.

«То есть палач ее высоко поднял – всем показать», - подумал Эзра, и его передернуло.

Но терапия приносила определенные плоды, врачуя разбушевавшийся внутренний ад. Особенно утешало Эзру в книге безымянного писателя то, что примеры неумолимо демонстрировали: кто смерти боится, к тому она раньше всех и подбирается.

Это напоминало юноше стихи другого литератора, на которого, словно в отместку за безымянность собрата, приходилось сразу много имен: Джордж Ноэл Гордон Байрон.

 

Мне говорили, что желанье жить

Способно и продлить существованье:

Больные могут волей победить

Любое тяжкое заболеванье,

Предохраняя жизненную нить

От ножниц Парки. Страха трепетанье

Опасно смертным – робкий человек

Свой краткий укорачивает век.

 

«Чего я боюсь? – подумал Эзра. – Умереть?.. Стать тенью? А разве мы не тени – мы и всё вокруг?»

Аби плела и плела свою нить.

 

Глава 4. Мене, текел.

На чердаке, в школе, было самое светлое место в доме. Свет ложился большими прямоугольниками на пол, окна класса всегда распахивались настежь. В школу ходили все дети поместья – но не все сразу. Не больше пяти – шести разом, а чаще и того меньше. Чаще же всего – только Фидель и Эзра. Надпись над дверями, как всегда, была нравоучительная: «Os magna sonatorum».

Вещающие уста принадлежали Ионе, учителю вечному и бессменному – от того, что он был единственный, кто хотел этим делом заниматься. Фидель подозревал, что учитель не всем похож на остальных взрослых обитателей Нового Эдема. Чем-то Иона напоминал Эзру, только повзрослевшего. Впрочем, все они, светлокожие и голубоглазые, были похожи. Кареглазый Фидель, правда, никогда проблем с идентификацией обитателей не испытывал.

Только Иона – это был Эзра, который не бунтовал. Словно вытащили из него язвительный внутренний стержень, выбили из уст отречение. Или сам поумнел, повзрослев. Сам и отрекся.

Фидель и Эзра вполголоса обсуждали списанные со стен дома надписи.

- Мене, текел… - бормотал Эзра. – Вот тебе и столовая…

- Я заметил, что предков здорово переклинивало на всякой нравоучительности, - заметил Фидель.

- Давай спросим, что было в начале заселения, тогда поймем, что предки в виду имели…

Лола, Пруденс, Иоанн, Самуил внимания на бормочущих не обращали. Иона, отвернувшись к окну, тоже не подавал признаков активной жизни.

- Учитель! – нагло и развязно обратился Эзра.

Иона обернулся.

- С чего начало?

- Начало? В начале было Слово, - ответил Иона.

- Я спрашиваю, не что в начале, а с чего начало? Ну, начало нашего Нового Эдема?

- Как и везде, - пожал плечами учитель. – Пришли люди, основали поселение…

- Какое поселение? – требовательно спросил Эзра.

- Какое, какое… Обычное… Как все.

- А все – это где?

- Почитай учебник географии, Эзра, - ответил Иона. К выпадам трудного и утомительно любознательного ученика он уже притерпелся.

- Я читал. Про города, про страны… откуда я знаю, что это все не выдумка? Почему я должен верить, что Америка есть, а Мордора нет?

- De omnibus dubitandum, – подмигнул учитель. – Давай, Эзра, сомневайся во всем. Верить надо только тому, что бессмысленно. А если видишь смысл в собственном существовании – не верь, что живешь.

- Вы издеваетесь? – закипая внутри и очень спокойно внешне сказал Эзра.

- Нет, я рад, что ты пытаешься мыслить, - ответил Иона. – Только не знаю, до чего это тебя доведет. Собственно, некоторым людям уже все равно, вертится она или нет.

- Если бы вертелась, давно бы пришла весна. Или сначала зима. Лето тоже было бы. А не эта вечная бесплодная осень!

Иона промолчал.

- Вы же сами это знаете! Почему вы не отвечаете правду?! Зачем вам надо убеждать нас в том, что где-то существуют какие-то мифические города и страны, Лондоны и Петербурги?! Зачем нам эта махровая чушь?! И почему мы должны всему этому верить?! Magister dixit? Учитель сказал – вопрос исчерпан?.. Аристотель – авторитет непререкаемый? Уста Ионы вещают великое?!

- Эзра, - мягко сказал Иона, - если ты хочешь убедиться в том, что другие города существуют, просто пойди и посмотри.

- А вы сами ходили?

Иона покачал головой.

- Я... не мог.

- А может, и нет всего? Может, это только иллюзия? И все это – декорации, а проститутки-то – русские, а Парижа-то – и нет?

Фидель дернул Эзру за рукав. Но тот, закипев, остывал медленно.

- Я думаю, тебе надо меньше глупых книг читать, - ответил учитель. – Если у тебя есть пластинки, на которых записан французский язык, это еще не значит, что Парижа нет. Логика понятна?

- Софизируем? – прищурился Эзра.

- Он есть. И Елисейские поля…

- Да, в зале, где тени, - пробормотал Фидель. – Зачем тебе Париж, Эзра, если здесь такая дыра, что ее отстраивать и отстраивать? Дел, что ли, больше нет, нечем заняться? Сначала давай приберемся здесь, а потом поедем в Париж. Я тоже поеду, но сначала надо Новый Эдем сделать эдемом, а не покинутым погостом… Школу вниз, хотя бы, перенести. Ионе трудно забираться на четвертый этаж…

Подростки, не сговариваясь, посмотрели на искалеченные ноги Ионы, и Эзра, не подумав, ляпнул:

- Поэтому и не дошел? – и тут же прикусил себе язык. Наглость наглостью, но обижать учителя Эзре не хотелось.

Иона грустно посмотрел и вздохнул:

- Мой дед не раз говаривал: «Жизнь удивительно коротка. Она теперь так сжалась в моих воспоминаниях, что я, например, с трудом понимаю, как может какой-нибудь молодой человек решиться поехать в соседнюю деревню, не боясь того, что – не говоря уж о несчастных случаях – даже времени обычной, счастливо протекающей жизни далеко не хватит для такой поездки».

- Учитель, учитель, - закричал маленький Самуил. – Посмотрите, какой сад я нарисовал! Как у нас, черный и желтый! А вы все с ними разговариваете, и не обращаете на меня внимания! Почему вы с ними болтаете, почему Эзра задает столько вопросов?!

- Я думаю, ему уже мало одной трапеции… - невпопад ответил Иона.

 

Глава 5. Сны.

« … Какое же сегодня число? У нас нет календаря… Основатели сказали, что в Новом Эдеме не нужен календарь. И я не могу представить – как это – отмечать время. И дневник у меня – без дат. Словно все это происходит сегодня и вне времени.

А собственно, разницы нет. Все равно эти сны преследуют меня постоянно. Сегодня, завтра, вчера. Одного для них нет времени – никогда. А так хотелось бы…

Я иду по тропинкам сада, но они сворачиваются и пересекаются друг с другом. Я иду, и иду, но не выхожу из сада, а хожу кругами и спиралями, прямоугольниками и треугольниками, иду и прохожу мимо дерева, которое за спиной, и по мосту над ручьем, которые перешел в другой стороне… Хуже того – иногда я не могу не только выйти из сада, но и вернуться к дому. Я чувствую, что дом где-то здесь, рядом, за стеной ветвей, я иногда даже вижу его крышу и мансардные окна, но выйти к нему не могу.

Этот сон, наверное, вечен; я схожу с ума, но не могу не спать, и поэтому вижу его почти каждую ночь.

Но этот сон лучше, чем тот, в доме. Дом небольшой. Пара комнат, квадратный четырехметровый коридор, кухня. Бордовый бархат застилает не только стены, но и окна. Тяжелые портьеры: в складках пласты пыли. Все заперто. Двери деревянные, на замке. Я бьюсь об двери, царапаю шторы, срываю ткани, бросаюсь из комнаты в комнату, скребусь о стекло, за которым чернота… я не могу отсюда выбраться.

Этот сон мне снится с трех лет. Я уверен, что в три года не знал слова «гроб». Может, это память о прошлой жизни? Может, я был таким же несчастным, как этот Гоголь? Может, я просто вспоминаю?..

И я просыпаюсь, и вижу сад… он желтый, словно рожь или пшеница, но это не зерна жизни, а лоскуты смерти… я иду, по колено в листве, тону в ней по шею, по уши, листья во рту, листья в глазах… иду снова по тропинкам, и не могу найти не только выхода из этого сада, но и к дому. Какому дому? Надеюсь, что к моему. К тому, маленькому, в темных бархатных портьерах цвета бордо.

Я просыпаюсь и вижу, что заполнена новая страница дневника, и понимаю, что ночью я опять провел не в постели.

А за окном снова сад, и снова тропинки, ведущие в себя и в никуда, и дом за спиной, и еще один дом… Я не знаю, в котором проснусь.

Я боюсь просыпаться».

 

Глава 6. Императорское послание.

Очередное примирение состоялось в торжественной обстановке, у стола библиотечного кабинета. Все равно ведь им надо держаться вместе – потому что если не Фидель для Эзры, и не Эзра для Фиделя – тогда кто же еще?

- Мне кажется, не хватит жизни, чтобы во всем этом разобраться, - говорил Фидель. – Но надписи на стенах – раз. Обилие Библий в комнатах жителей (восемьдесят библий на шесть десятков народу – не многовато ли, а? и это еще не все сохранились; и представь – наверное, их читали!) – два. Это, мне кажется, говорит о том, что основатели Нового Эдема были людьми… э-э… верующими. В общем-то, немало зафиксировано случаев, когда какая-то секта отдалялась от мира… Наши имена, кстати – три.

- Твое – нет.

- Да, - согласился Фидель. – Мое – нет. Эзра, я тебе когда-либо говорил о том, что я вообще не из Эдема?

Русая и темная головы, склонившись над книгами, почти соприкасались макушками. Книг было много, но в то же время – мало. И объем фильмов тоже был весьма ограничен. Пара компьютеров с пожелтевшей пластмассой корпусов, наверное, скрывала много интересного, но их никто никогда не включал и неизвестно, как это вообще делается. Да и не нужно это никому. Кроме Фиделя и Эзры. Но пособий по работе с техникой не сохранилось. Наверное, в то время умение включить компьютер считалось само собой разумеющимся.

Эзра листал отсыревшие дневники, но выходило, что записана там всякая повседневная чушь. И из дневника в дневник она повторялась. Создавалось впечатление, что с пожелтевших страниц смотрели не лица давно ушедших людей, а Назар, Рубен, Ревека, Ноа, Авва, Юдифь…Увлекшись, Эзра задумался и поэтому не сразу осознал, что сказал Фидель.

- Что?.. – переспросил он, не сразу понимая, что значат слова друга. – Что ты сказал? Ты хочешь сказать, что ты – не из нашего… не из нашего…

- Да, не из Эдема. И поэтому где-то точно есть другие города.

- Где?!

- Откуда я знаю. Сколько себя помню, всю жизнь жил в Эдеме. Я подкидыш.

- Ты сумасшедший! – заорал Эзра. – Ты еще можешь говорить о том, что отсюда не надо уходить! Что здесь не надо все переворачивать с ног на голову! Ты, единственный человек, рожденный не в этом гадюшнике! Ты, свободный, нездешний – тебе что, нравится у нас?!

- А где мне еще должно нравиться? – окрысился Фидель. – Меня выкинули из родного дома, и теперь – здесь мой дом, здесь мой сад, здесь моя семья. Здесь мама и папа, и Пруденс, и Рубен, и Ребекка, и Иона, и Самуил. Здесь Суламифь и ты, Эзра.

- Ты идиот! Ты же был свободен!

- Успокойся, - сказал Фидель. – Посмотри лучше сюда.

Взяв с каминной полки тетрадь, Фидель протянул ее другу.

- Я здесь пытаюсь упорядочить версии, откуда мы взялись. В смысле, Новый Эдем. И мы вместе с ним.

- Да какая тебе разница! – заорал Эзра. - Кретин!!! Зачем тебе это знать, какая тебе разница, что за идиоты создали эту тину?! Кто автор этого болота – это тебе надо знать?! Зачем?.. – простонал Эзра. – Объясни мне, зачем?!!

- Что не имеет начала, не имеет конца, - ответил Фидель. – Надписи на каминах иногда очень назидательны. Ты же сам хочешь, чтобы все изменилось? Так как же ты собираешься что-то делать, не зная, откуда ты, и где корни твои, и где брат твой, и кто ты сам?

- Да я вообще не собираюсь тут что-то делать, - возмутился Эзра. – Этот сад я сожгу до основания, чтобы остовов не осталось… Только пепел! Удобрить трижды вспаханное поле…

- Кровью?

- Золой!

- Ага, - сказал Фидель. – Где-то я это уже слышал. Из краснокирпичных труб вырывается густой желтый дым, а на соседние поля по дешевке сбывается лучшее в мире органическое удобрение. Я понимаю, ты-то хочешь как лучше…

- И будет лучше!

- Мы никогда не будем использовать под фундамент пепел и кости, - твердо глядя в глаза другу-противнику, сказал Фидель. – Давай строить на том, что есть.

 

Глава 7. Ахиллесова черепаха.

«… Я все-таки попытался выйти за пределы Эдема. Если бы рядом был Фидель! С ним было бы не страшно. Но он предатель. Ненавижу.

Я дошел до ворот. Оказывается, не так это далеко. Но мы ведь почти не ходим сюда. До этого я видел ворота и надпись эту: «Оставь…» только на фотографии. Что оставить? Оставь нам, Господи, грехи наши? Или что-то еще?

Шел, шел – и с каждым метром все сильнее чувствуется запустение. На дорожках прямо-таки буреломы из веток.

И все-таки на окраинах сада я встретил человека. Старый бассейн. Кувшины, оплетенные лианами. Наверное, это-то какая-то задумка архитекторов. Или садоводов. Камни, поросшие мхом… вот, кстати, и еще зеленый цвет в этом саду. Деревья почти без листьев, и сеть из веток загораживает решеткой небо, и темнеет, предвещая ранние сумерки. Хотя у нас они всегда ранние.

В бассейне играла… как же ее звали?.. Барбара? Лола?..

Да, именно. Сидела, играла, в полном одиночестве. Что же ты делаешь здесь, плевел, сорная трава?..

Она откалывала кусочки смальты и перебирала их. Может, строила собственные картины или представляла себя королевой среди драгоценных ожерелий. Меня она проводила бесконечным взглядом огромных черных глаз. Откуда у нее такие глаза, всегда же голубые были, как у всех нас… наверное, отражение неба.

Прошел дальше… идти стало легче, завалы кончились, но страшнее. Стало холодно в груди, и остро кололо в сердце, требуя повернуться и бежать назад.

Вот оно. Ограда – низкая, плетеная. И полустершаяся надпись на ветхом надвратии: «Оставь…».

За оградой простирался тот же сад, но сердце колотится, выскакивая из груди, и кажется, превратилось в лед…

Каждый шаг короче предыдущего… И вот, наконец, они настолько малы, что дальнейшего деления просто не существует. И я стою у ограды, и не могу сделать шаг за пределы Эдема.

Я вернулся».

 

Глава 8. Эрида Безликая.

На дворе, точнее, на площадке перед фасадом, было неожиданно людно. Обычно больше двух – трех новоэдемцев вместе никогда не застанешь. А тут Хоуп и Пруденс шли с корзинами белья. Фидель и Эзра стояли на крыльце, под лучами осеннего солнца. Гнал свиней Назар, и при виде его клочковатой бороды Фидель расхохотался и, подмигнув Эзре, продекламировал:

- Воды подземных рек стережет перевозчик ужасный – мрачный и грязный Харон. Клочковатой седой бородою все лицо обросло – лишь глаза горят неподвижно…

Но шутка на Эзру, похоже, влияния не возымела. Он стоял хмурый и мрачный и, вроде бы, немного растерянный.

- Так вот, я же говорил, что занялся изучением демографии нашего поместья? переменил тему Фидель. – Странная вещь получается: нет ни одной семьи, где было бы больше четырех членов. Таких семей, кстати, вообще всего три на поместье. А так – по двое, по трое… Вот вы, например: ты, мать и Айя. У нас: мать, отец и я. Все. Теоретически даже без новых построек поместье могло бы вместить куда больше народу, чем есть. Но люди не появляются. Я полагаю, что это следствие какой-то моральной догмы, внедренной в новоэдемовсий менталитет основателями…

- А я полагаю, все гораздо проще. Эту клоаку просто надо уничтожить, спалить до тла. Тогда вся эта гадость сама расползется. И испарится.

Фидель удивился мрачности тона Эзры.

- Ломать – не строить, - заметил осторожно.

- Меня вот больше интересует, почему работает в поместье несколько человек, но всем всего хватает. Хорошая у нас экономика. Не мистика, скажешь?

- Ну… - пробормотал Фидель. – Всему есть рациональное объяснение…

Эзра с тоской оглядел деревья.

- Вечное лето, или вечная зима – это я могу понять. Но чтобы вечная осень… А я ведь побоялся уйти. Не расспрашивай, самому плохо.

Мимо пробежала Хоуп, и глаза у нее были как две светящиеся льдинки. Удивительные льдинки, подумал Эзра. Обычно глаза у всех – как у дохлых рыбин. Вот тоже вопрос, откуда здесь рыба берется. В бочках, что ли, размножается?

- Фидель, почему мы не можем выйти?

- Никто не хочет, я полагаю. Ничего иного. Я лично не вижу смысла куда-то уходить, искать счастья черт знает где, когда есть дом и семья. Сначала отстроимся здесь, поднимем Эдем, а потом уже…

- Ты не понимаешь. Никто не уходил. Ну, положим, кого-то я могу и не знать. Мы, шесть десятков человек, так рассочились по дому, что некоторых я за всю жизнь пару раз и видел. Но если кто и уходил, то никто не возвращался. Может, кто уходит, рождается снова?

- Не хочешь ты мыслить рационально, - вздохнул Фидель.

- Не хочу. Я вот тоже уйду. Наберусь однажды смелости и уйду. Вот если бы ты тоже пошел – вместе не страшно. Вместе я бы… хоть в огонь шагнул!

- Я никуда из Эдема идти не собираюсь, - как всегда рассудительно ответил Фидель.

- Ты со мной или против меня?! – крикнул Эзра, чувствуя, как к горлу подступает горькая волна.

- Я с тобой, но…

- Ты предатель! – заорал Эзра, изгибаясь всем телом и откидывая голову в жестоком приступе.

- Я не…

- Иуда Господа нашего предавший! – на одной долгой пронзительной ноте заверещал Эзра и, казалось, эта нота никогда не прервется.

- Ты не Господь, Эзра, - заметил Фидель.

- Со мной! Со мной! Пошли со мной!!!

Хрупкое тело упало, содрогнулось – Фидель упал рядом, на колени, расстегивая ему ворот и бледнея от мысли, что однажды Эзре может стать совсем плохо. Эти психические вывихи надо лечить, иначе…

Мимо прошла Юдифь, остановилась, глядя на происходящее. Словно придя в себя, побежала в дом, за Абигайль, матерью Эзры – с каменным лицом, молча.

 

Глава 9. Могилы.

Ровные ряды каменных плит, больших и поменьше, но ровных и одинаковых в своей серой безликости. Только выбитые имена свидетельствовали о том, что под ними – разные в своей жизни и разные в своей смерти.

Эта часть сада, огражденная редкими деревьями, посещалась редко. Пожухлая трава, тем не менее, была притоптана и высоко не росла.

- Смотри, Фидель: под этим камнем покоится Назар, - сказал Эзра.

- Разные люди могут носить одно имя, - ответил Фидель, догадываясь, куда клонит друг.

- Ага. Только у нас на шесть десятков людей – шесть десятков имен… Библия большая. И мы еще сочинять умеем: Хоуп, Пруденс… А под плитами – Давид… Суламифь… Ноа! Авва! Хоуп! Пруденс!

- Старые фильмы, - покачал головой Фидель. – Это плохо сказывается на твоем душевном здоровье, Эзра.

- Ты совсем как учитель.

- Иона не дурак. Может, уже не такой, как мы, но при этом не дурак. Тебе действительно вредно смотреть всякую чушь.

- Мне это не нравится, Фидель. То не нравится, что ты… Ты меня в чем-то хочешь разубедить?

- Ты меня в чем-то хочешь убедить? – в тон ответил Фидель. Присел перед надгробием, смахнул пыль. И откуда она только берется на этих камнях… Не дом ведь, считай, улица. – Николь Кидман – очень красивая женщина. А паранойя – очень печальная болезнь.

- Ну-ну. Смотри: могилки детей Ребекки. Сколько себя помню, больше года – полутора не жил никто. И кто у них отец – неизвестно. Словно из ниоткуда рождаются. И могут прожить только младенцами. И не вырастут никогда. Потому что младенцами умерли.

Фидель хмыкнул скептически.

- А вот могила Эзры…

- Твоего деда звали Эзрой.

- Только кто его, деда, видел? А вот могила Абигайль…

- Твоей матери или невесты?

Эзра запнулся.

- Ну да… имена, похоже, не у всех разные, но… все равно! Это не ар… Смотри! Еще одна Абигайль!

Глаза Эзры расширились от ужаса. То, что он преподал как версию, неожиданно стало оборачиваться иным, аргументированным боком…

- Господи… Фидель, я тебе серьезно говорю: смотри!

Эзра бросился читать имена на могилах.

- Нравится тебе пороть чушь, да?

- И стоять перед своей могилой? Тебе, впрочем, не понять… Тебя ведь здесь нет, да? Нет, отвечай?! Отвечай, что молчишь! Ты ведь не такой как мы все, трупы, покойники, мертвецы, тени, умертвия!

- Если здесь нет надгробия какого-нибудь Фиделя – это повод лезть в бутылку?

- Я тебя сам сейчас закопаю… Тебе хорошо! Ты не дохляк!

- Идиот.

- Смотри: Эзра есть. Абигайль есть. Айя есть. А могилы моего отца нет – почему? Потому что он остался там?

- Эзра, успокойся. Ты привел меня сюда для того, чтобы опять поссориться?

- Что ты за тварь, Фидель? Что ты за тварь? – Эзра сверкал сумасшедшим блеском расширенных зрачков, надвигаясь на друга. – Посмотри на свои глаза, Фидель, посмотри на свои глаза, загляни в зеркало: они не такие как все! Они карие! Карие, Фидель!..

- Ты сошел с ума.

- Карие!!!

- Карие. Ну и что?

- У всех голубые! Все – мертвые! Все – здесь! А ты, Фидель? Что ты за фрукт? Что ты здесь делаешь? Следишь, чтобы мы не убежали из этого чертова рая? У тебя даже имя не такое, как у нас! Нет в Библии такого имени, Фидель! В Библии такого имени нет!!!

- Эзра, пошли домой.

- Я-то дома, Фидель… я-то дома… живу здесь… и похоронен. А вот ты – страж значит. Архангел Михаил. Нет – архангел Фидель!..

- Не богохульствуй, Эзра. Сейчас позову Ноа. Пусть даст тебе успокоительного отвара, придурок.

- Ты – не мы! Ты – другой! И – живой, да? Живой! А мы все – мертвые!..

- Это ты-то мертвый? Побойся Бога, Эзра, сам посмотри на свои глаза…

- Что мне смотреть? Голубые они, голубые! Я уже смотрел! Думаешь, я совсем спятил, гад?

- Я не о цвете…

- Сторожишь нас, Фидель? - голос юноши опустился до шепота. – Не пускаешь? То-то ты не хочешь ломать это болото… то-то тебе и так хорошо…

- Да заткнись ты ради Бога!

- Я тебя закопаю… ты тоже сдохнешь, дружок… сейчас я тебя закопаю…

Эзра ухватил Фиделя за грудки, но тот подсек противника под колени и рухнул на него всем телом. Эзра затрепыхался под тяжестью, но вывернулся змеей, отскочил, и снова налетел на Фиделя. Карие глаза смотрели внимательно и без гнева. Эзра ненавидел эти глаза и то, что они скрывали. Ощерившись, Эзра кинулся к горлу врага. Вцепиться, сжать, прокусить, удавить!

Фидель коротко, несильно ударил Эзру в скулу, тот запнулся, Фидель добавил еще пощечину, припечатав ладонь коротко и веско. Эзра замер, покачиваясь и держась за подбородок. Струйка крови пачкала рукав.

Засмеялся неожиданно:

- А я-то думал, в нас только пыль… пыль… А в нас еще и кровь. Ах ты, ангел-хранитель нашего Эдема…

Фидель достал платок, пахнущий, как и все здесь, тленом и сыростью, вытер стекающую с разбитой губы друга кровь, и неожиданно порывисто обнял Эзру, прижав к сердцу.

 

Глава 10. Третьи петухи.

Фидель потер усталые глаза. Книг в библиотеке прибавилось. Конечно, кабинет этот был маловат для гордого названия библиотеки. Но теперь, когда они стащили сюда всю бумагу, что можно было найти – с корешками и без, в обложках и без оных – со всего дома, и с подвалов, и с пыльных чердаков, обшарив все потаенные углы поместья – теперь помещение можно было назвать библиотекой. Но узнали они катастрофически мало. Здесь были самые разные книги, какой-то цензуры при отборе у основателей, похоже, не существовало. Вот только создавалось впечатление, что большинство некогда привезенных книг просто сгорели, истлели, никогда не существовали. Многотомные издания были представлены чаще всего двумя или тремя томами, словно их делили братья Халявские – поровну.

- Ничего мы так не найдем, - констатировал Эзра, сидя прямо на полу, среди завалов. – Возможно, если бы удалось включить компьютеры…

- И не факт бы, что нашли, - заметил Фидель. – Ладно, что мы имеем?

Эзра распрямил на коленях смятый листок, начал перечислять:

- Секта.

- Так.

- Роботы.

- Так.

- Куклы.

- Из той же серии.

- Космический корабль.

- Так.

- Реалити-шоу.

- Так.

- Исследовательский вольер.

- Примерно то же самое.

- Все умерли, финита ля комедия, - исподлобья посмотрев на Фиделя, закончил Эзра.

- Так.

- Кстати, в поддержку последней гипотезы: ты замечал, что у нас – черные овцы? И Рубен режет их, отведя взгляд?.. Словно жертву Аиду приносит…

Фидель не ответил, погруженный в собственные размышления.

- В общем, что я вижу. Версий много, какая из них верней – сказать затруднительно. Не тот объем информации. Другое дело, что мы можем достаточно точно констатировать те странности, которые нас особенно смущают. Скажем, эта ветхость: все замерло на этой стадии, но дальше не разрушается. Кажется, стронься время хотя на секунду – и все здесь превратится в прах и тлен. Или, к примеру, мы вне времен года. Если времен года четыре, то, конечно, у нас вроде как осень… А если как древние греки, считать, что времен года три – Тало, Ауксо и Карпо – яркая осень, пора плодовитая, то мы замерли как раз между сезонами. Карпо уже прошла, а до весны мы не добрались. Но при этом и холодная, очищающая зима тоже не пришла… Я думаю, надо еще раз собрать совет и выложить перед ними наши наблюдения. Разработать четкую аргументацию…

- Ты думаешь, они нам поверят? Фидель, не будь наивным! Нас уже один раз пихнули носом об стену…

- Капля стены точит.

И действительно, где-то на периферии слуха было слышно, как гулко ударялась о камни вода. Но поместье стояло крепко.

- Я думаю, нечего говорить с этими… этими. Надо действовать.

- Эзра, ты радикал. Уж позволь мне тебя так обозвать.

- Ты что думаешь, тебя поверят? А если поверят, захотят хоть что-то менять? Да ты посмотри на их глаза! Рыбы…

- Кстати, да. Я же тебе говорил уже, что занес эту странность в список?..

Эзра коротко выдохнул. Убийственное спокойствие Фиделя выводило его из равновесия.

- В общем, так. Я тебя слушать не намерен, и собираюсь…

- Не надо собираться.

- Вот из-за таких, как ты, мы до сих пор и сидим в этом Эдеме! – Эзра выплюнул слово, как ругательство. - Тебя не волнует, что с нами будет дальше? Да мы же сгнием! Превратимся в таких же рыб со снулыми глазами!

- Кровью мы удобрять не будем.

- Тупица!

- Золой тоже.

- Подлец!

- Ни ферры тебе, ни инквы. Грудью встану.

- Кретин!

- Просто не дурак, как ты.

- Идиот толстокожий!

- Aut callo, - согласился Фидель. – И мерзавец последний. Остынь, Эзра.

Вместо ответа тот вылетел из кабинета. Фидель вздохнул и пошел искать дурачка.

Спускаясь по ступеням, думал: «Неизвестно почему и по какой причине, весь наш мир – одна засохшая икебана. И одной искры будет достаточно, чтобы не осталось даже пепла».

 

Глава 11. Двенадцать.

Эзра, кипя, остановился у покосившегося портика. Кто-то же должен начать. Если не начать, то ничего не сделается никогда. Годы пройдут в говорильне… Надо спешить: этот подлец Фидель наверняка позовет старших. Коллаборационист проклятый. Или как там?... Провокатор! На сговор с врагом, иуда, пойдет… Сплюнув в сторону, будто избавляясь от навязших на зубах книжных штампов, Эзра ухватился за почерневшую расшатанную балку и сильно дернул на себя.

Портик был ветхий, но не поддавался. Эзра ухватился посильнее и чуть не заплакал от бессилия. Схватил какую-то палку, начал молотить куда попало. В голове темнело.

Сзади налетело что-то тяжелое, ударило по затылку, схватило за рубаху на спине, потянуло.

Эзра упал – неудачно, на камни, по губам заструилась кровь. В носу будто взорвалась граната. Эзра не знал, как на самом деле взрываются гранаты, но было очень больно. Из последних сил он извернулся и ударил обидчика палкой в лоб. Фидель отшатнулся, капли крови стекали по лбу, как от тернового венца.

- Я не дам тебе уничтожить наш дом, – прошипел он, поднимая Эзру на ноги.

Эзра вывернулся, упал на землю и отползал от надвигающегося врага, пока не уперся в стену. И со всей силы ударил ботинком в живот бывшего друга.

Тот скорчился и захрипел. Но уже слышен был топот ног (и откуда их столько?), и кто-то хватал Эзру, и тащил, и он услышал сдавленное:

- Я успел предупре…

Чертов иуда!

Эзра застонал и закрыл глаза. Чувствовал, как его поднимают, едва ли не волочат за собой, потом наступила тьма и только жаль было несвершившихся жерминалей.

 

Глава 12. До врача и палача.

В разных сторонах сарая на кучах соломы лежали два подростка, можно сказать, два молодых человека, разукрашенных царапинами и синяками. Сквозь щели в крыше побивались яркие лучи дневного солнца. Фидель, откинув голову, молча наблюдал за Эзрой. Как обычно, пахло пылью, сыростью и еще – соломой. Солома не была ни сырой, ни пыльной, и неожиданно пахла полевой свежестью.

- Утешительно иметь товарищей по несчастью! – хохот Эзры, неуместный и неожиданный, резко разорвал прелую тишину сарая.

- Amicitiae immortals, mortals inimicitiae esse debent, - спокойно ответил Фидель, откинувшись на спину и закусив соломинку. – Дружба должна быть бессмертной, вражда – смертной.

- Кто сказал?

- Тит Ливий. Вроде бы.

- Какая разница.

- Уже никакой.

Покусывая, лежал и глядел в потолок, сквозь щели. Словно там было что-то, кроме неба.

- Что ты имеешь в виду? – вдруг встрепенулся Эзра.

Фидель выпрямился, сел, широко расставив ноги, сжал перед собой ладони. Глаза смотрели жестко и невесело.

- Думаю, нам устроят казнь без пролития крови. Так, во всяком случае, Авва выразился.

- Нам? То есть… и тебя? Ты ведь заложил…

- Боюсь, мягкие реформаторы им тоже не нравятся.

Фидель говорил все это внешне спокойно, а у Эзры к горлу ком подкатывал.

- Ненавижу, - пробормотал он.

- Взаимно, - пожал плечами Фидель.

Молчание… Ни еды, ни воды. Хотя это не особо важно – есть не хотелось, голову занимали только мысли о том, что будет дальше. Эзре вдруг стало жутко весело.

- Ну что, - сказал Эзра уже скорее с насмешкой. – Заложить, значит, все-таки успел?..

- Успел, - хмыкнул Фидель.

- Ну радуйся, победитель, - подмигнул Эзра.

- Радуюсь.

- Ага. Ну вот и пожинай теперь, Пирр несчастный. Что он там, Авва этот, пердун старый, сказал? Наказать без пролития крови? Надеюсь, нас все-таки не на костер потащат?

- С них станется, - сказал Фидель.

- Вот я над тобой посмеюсь.

- Боюсь, смеяться тебе не захочется.

Опять надолго замолчали. Эзра принципиально решил не мириться.

- Да нет, - сказал наконец Эзра. – Не могут они. Да они и книжек не читали, откуда им знать, что означает формулировка «без пролития крови»?

- А у них фантазия, - ответил Фидель. – В конце концов, под эту формулировку не только потехи святой инквизиции подходят. Растолченным алмазом, я думаю, кормить нас не будут (не видел я у нас толченых алмазов, да и нетолченых не видел), а вот забить по-королевски в бархатном пыльном мешке….

- Пыльном… - протянул Эзра и захохотал. – Допрыгались! Доборолись! Ну что, съел? Консерватор чертов!

- Революционер недоделанный, - тоже засмеялся Фидель. – Да не бойся, Эзра, выпорют они нас, да и отпустят. Что с дураков взять? Женят еще, наверное – чтоб не бесились…

- Тебя-то на ком? – засмеялся Эзра. – Разве что на Ноа!

… Опустился вечер, но спать не хотелось. В душе поселилась какая-то глупая грусть. Хотело плакать и радоваться одновременно.

- А о чем ты мечтаешь больше всего? – тихо спросил Эзра. – Я о том, чтобы пришло лето. Загорать хочу, и чтобы цветы. Я нарву, и подарю и маме, и Аби, и Айе, и даже старой Ноа подарю…

- А я мороз, хочу, Эзра – зимний, свежий, хрустящий…

Звезды тихо светили сквозь щели.

- Ничего, Эзра, будет у нас и огонь, и зима, - неожиданно твердо сказал Фидель, и уверенность, звучавшая в его голосе, поразила Эзру. – Ты видел глаза детей? Не всех, но у многих – они, глаза, уже немного другие! Все равно другие! Кто-то приходит первым, и кого-то не слушают и толкают в толпе, но она все равно вертится, и все равно придет зима, а потом весна, а потом лето! И осень придет – живая, грустная, болезненная до слез в сердце осень!

Эзра поразился такому порыву страсти во всегда уравновешенном Фиделе.

- Я… Знаешь, Эзра, о чем я мечтаю? Чтобы сад наш – воскрес. Не нужны мне, Эзра, Парижи. И чтобы глаза у всех были живые. Карие, голубые, зеленые, серые – разные! – живые глаза. Пусть разные будут, Эзра… как мы. Они сошлись: волна и камень, мороз и солнце, лед и пламень… Пусть будет огонь, Эзра, пусть будет лед, пусть будут шторма и скалы – только не болото, Эзра, только не болото… Не эти пустые, равнодушные, снулые взгляды, не эти безглазые глазницы, не эти бельма …

Заканчивалась ночь, подходил рассвет. Стало морозно. Эзра открыл глаза как раз в тот момент, когда дверь со скрипом растворилась, и в глаза людям, спящим на разных концах сарая, хлынул поток слепящих лучей.

 

Глава 13. Per aspera.

Свежесть воздуха удивляла. «После сарая», - подумал Эзра. Было прохладно, и Эзра поежился в одной рубашке.

Их тащили, подталкивая, куда-то к центру скотного двора – самой большой «площади» в поместье. В толпе Эзра разглядел лица матери, невесты, сестры, Ионы, детей…

- Куда нас тащат? - прошептал Эзра, но Фидель его то ли не услышал, то ли просто не стал отвечать. Под утро они опять поссорились.

А через мгновение Эзра сам увидел.

Столб, обложенный хворостом. «Бред, - пронеслось в голове у Эзры. – Кошмар какой-то. Средневековье. Страшный сон. Этого просто не может быть! Они же не станут?..»

Сухие листья разлетались от импровизированного аутодафе, куда их нагребли кучами, присыпав хворост.

«Вот и огонек вспыхнет», - со смертной тоской подумал Эзра, и почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза. Попробуй по-геройски поумирать, когда не хочется умирать совсем. Сколько репетировал, а как до дела дошло… «Господи, дай мне сил, - впервые в жизни молился Эзра. - Дай мне сил не просить и не кричать…»

Эзру и Фиделя привязали спиной к спине. Эзра подумал, какая же насмешница судьба: вот двое на костре, вчера еще спорили и дрались, а теперь спина к спине – спина к спине.

Вспомнил и вчерашние слова: «Вражда должна быть смертной»… Некогда уже было просить прощения, мириться и обмениваться ничего не значащими словами. Ведь сказано же – вражда смертна. Именно это значение, никакое иное. Она умирает, а верность остается. Нога оскользнулась на хворосте, и Эзра пошатнулся – веревки были привязаны плохо, слабо. Локоть коснулся локтя Фиделя – их поставили скорее в полоборота друг от друга. Фидель крепко, до боли сжал руку Эзры.

«Только не закричать до начала казни», - зажмурившись, думал Эзра. Перед смертью должна перед глазами пронестись вся жизнь, но в голове вертелись беспорядочно только обрывки этой пятнадцатилетней жизни. Хотелось упасть на колени и молить о пощаде. Эзра до крови закусил губу, чтобы не закричать.

- Прах и тлен! - крикнул Фидель. – Не мы превратимся – вы давно превратились – в прах и тлен! И ничего, никогда не хотели менять! Но придется – считайте меня пророком! Вам придется! Вы надеетесь похоронить нас без креста и без савана – так черта с два! Мы успели сказать, хотя не успели победить. Вы успели заткнуть нам рты, но ваша победа даже не показывалась на горизонте!

Эзра вновь удивился, как страстно, с какой силой и ненавистью может звучать голос Фиделя. Эзра раскрыл глаза и увидел…

Бельма Рубена, подносящего факел к сухостою. Пустые – нет, не пустые - наполненные ужасом, болью и скорбью глаза матери. Слезы в глазах Айи и Аби. «Я прощаю вам ваше молчание…» - подумал Эзра. Много, много бельм и рыбьих глаз в толпе. Но там и здесь вспыхивали голубые звездочки – вот Хоуп… вот маленький Бенджамин… и Лола, конечно, сорная трава, и Исаак… а теперь и Сара… вот… вот еще, и еще… Вспыхивали и не гасли звездочки ярких умных глаз.

«Успели, - радостно и злорадно подумал Эзра. – Успели!.. Господи, жить хочется… но умирать ведь почти не страшно. Теперь – почти не страшно… Слышишь, Фидель, братишка – мы ведь успели…».

Вспыхнули с треском сухие ветви, узловатые, как ведьмовские пальцы.

- Успели, - прошептала старая Ноа, наклонившись к Авве.

- Да, - облегченно вздохнул старик, опираясь на клюку.

Первые клубы дыма достигли ноздрей преступников: мальчишки щурились, тот, что поплотней – закашлялся.

Авва заметил вполголоса:

- Хорошо, что успели. Эту заразу надо вырывать с корнем…

Ноа в согласии выкатила белесые глаза.

- Успели, - удовлетворенно проскрипела она, кутаясь от хрустящего морозца в плотную шаль.

Маленький, лет пяти или шести, Савел – смотрел, как поднимается стеной огонь над сухим хворостом и пылью, как в небо уходит густой темный столб, замечал, как через рев пламени не слышен глухой надсадный кашель, как жадно смотрят глаза Ноа на всепожирающую геенну огненную – нет, на неопалимую купину, на изжигающий, очищающий свет….

В небо рванулся первый пронзительный крик.

На лица и растрепанные волосы падал первый чистый снег, и таял по осени. Первые снежинки гибли, но трижды вспаханную землю настойчиво покрывал тонкий белый покров.