Он уже почти засыпал, вот и голова его свесилась на грудь, и глаза его почти закрылись, и какие-то первые робкие сновидения уже осторожно стали стучаться в душу его, когда тонкая рука коснулась плеча мужчины.

- Пойдем? – тихо прошелестел голос ребенка.

- Куда? – быстро проснувшись, ответил он.

- На наше место, помнишь?

- Помню, конечно, - ответил взрослый, поднял мальчика на руки и пошел по давно протоптанной тропинке. Он шел и думал, что если бы не болезнь Вити, они бы сейчас шли вместе, маленькая детская ручка лежала бы в его ладони, Витя, по своей всегдашней привычке, болтал бы, не умолкая, а он, улыбаясь одними глазами, поддакивал бы сыну…

Но все это было вчера… нет – месяц тому… или год? Дни летели так быстро, а минуты плелись так медленно, что счет времени был им давно потерян, и он не спрашивал себя – Который час. Важнее всего было спросить, покушал ли Витя….

- Мы пришли, - подал голос Витя.

- Да, действительно, - очнувшись от своих мыслей, ответил мужчина. - А я и не заметил, задумался, понимаешь.

- Устал?

- Нет, нисколько.

-Тогда спой мне песню.

- Песню?- притворно удивился мужчина.

- Колыбельную, нашу. Ты мне ее раньше часто пел.

Конечно, он помнил! Эту старинную мелодию пела ему, еще совсем ребенку, молодая тогда, красивая мама, а ей – ее мама, а той, наверное, ее. У них с Витей мамы не было, и он, заменив сыну и отца, и мать, частенько пел Витьке эту старую, незамысловатую песенку.

 

«Спи дитя мое, усни

Сладкий сон себе возьми.

В няньки я тебе звала

Ветра, солнце и орла.

 

И мужчина запел. Его низкий приятный голос разносился по округе далеко-далеко, хотя пел он негромко, и не прикладывал никаких усилий, чтобы колыбельную услышал еще хоть кто-нибудь, кроме них с Витькой. Он пел и в сумраке ночи все разглядывал лицо сына: узкое лицо ребенка, страдающего тяжелой, и, как говорили врачи, неизлечимой болезнью. Луна придавала ему большую бледность, и отец невольно снова и снова вспоминал слова строгого и грустного лечащего врача, который в тот день тихо, одними губами, сказал ему: - «Витя безнадежен», - как-то жалко ссутулился, резко повернулся и пошел прочь по коридору, утирая платком лицо. «Безнадежен» - снова и снова повторял он про себя вот уже который час и день, и никак не мог постигнуть полного значения этого слова. Он понимал только одно – вот-вот, даже сейчас, даже в эту минуту, у него без всяких лишних слов отберут его Витю, отберут спокойно, безжалостно, оставив отца наедине со своим горем и жалкими повседневными проблемами. Появится кто-то, сильный и бессердечный – и не станет у него Вити! И, как бы отвечая на его мысли, раздался шорох длинных одежд, и перед ним возникла молодая женщина. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не пепельная бледность лица. Выразительные, спокойные как стоячая вода, глаза, рассматривали отца и сына, руки покоились на гладком черном посохе.

И отец вдруг понял, осторожно прижал к себе тельце ребенка, встал и тихо сказал: - «не дам!». Сердце билось страшно громко и часто, тяжесть легла на грудь, сдавила, заставила дышать редко, прерывисто, голову обнесло жаром, пот потек по спине.

- Ну-ну! - Раздался спокойный, тихий и даже приятный голос. – Он сам собрался в дорогу. Я всего лишь проводник. Или, вернее, ключник. Не веришь? Спроси его сам.

- Витя, Витя! – хрипло произнес отец, - ты что?

- Не держи меня, папа! – прошелестел голос сына в ответ. - Мне здесь очень плохо, мне больно, я не могу есть, я не могу спать. Я не могу играть. Отпусти меня, папа!

- Как же так, Витюша, а я?

- Ничего! Мы встретимся, я знаю это! Я буду ждать!

Что было потом, отец помнил смутно. Тело сына вдруг потяжелело и стало неподъемным. Дальше были какие-то провалы в памяти, какие-то смутные образы, он знал, что вот-вот – и найдется решение, выход…

- Выход? – вдруг подумал он. – Или вход?

- Ты еще здесь? – окликнул он бледную женщину.

- Да, конечно, - время еще не вышло.

- Ведь ему придется идти? Идти далеко? Долго? Ты его не проводишь?

- Я? Нет! Я всего лишь открываю дверь. Дальше вы идете одни.

- И Витя пойдет один?

- Ну конечно! Так устроен мир!

- Слушай, я не прошу его вернуть, я знаю – здесь ему очень плохо. Я прошу дать ему проводника. Сопровождающего.

- Интересно знать, кого? Какую-нибудь старуху? Минуты две как преставилась. Или зарезанного только что бандита? А, может, повесившегося банкрота? Вот – пока все.

- Нет, они не подойдут! Слушай! Пошли меня! – он лихорадочно встал и, прижимая тело сына, возбужденно заходил перед собеседницей, - вот! Меня! Витя будет не один, ему не будет так страшно. Здорово?

- Ты что? Ты соображаешь, что просишь? Ведь это значит умереть! Умереть! Вы, люди, боитесь этого, как огня, даже сильнее, а ты просишь об этом! Неужели не боишься?

- Конечно, боюсь! Очень боюсь! Но Витя! Он – единственное, что у меня есть! Но и я – единственное, что есть у него. Не отнимай меня у сына! Прошу!

- Не знаю, не знаю… Твое время еще не пришло… Эй, эй – никаких самоубийств! Брось нож! Брось, я говорю! А то пойдешь по совсем другой дороге. Без Вити. Тут есть одна загвоздочка. С мертвых что взять - последний вздох? А ты – ты живой. Ты имеешь много больше, чем те, с кем я обычно имею дело, - так что, что ты дашь мне? Тут вздохом не обойдешься.

- Откуда я знаю, что хочет смерть? Сама решай!

- Да, я решу. Ты точно хочешь этого? Всем сердцем?

- Больше чем. Всей душой!

- Тогда – отдай мне свою песню! Она мне так понравилась!

- Ты будешь ее петь?

- Нет – ты будешь ее петь. Долго. Может, вечно.

- А Витя?

- Не бойся – проводишь. До … ну, сам увидишь. И – вернешься. Сюда. На этот камень. И будешь петь эту песню мне. Каждое полнолуние. Согласен?

- Конечно! – Мужчина, сказав это, вдруг помрачнел, задумался, - а Витя? Ему там будет хорошо? Он будет счастлив? …

- Эх, щедра я сегодня! Ладно. За это я разрешу тебе видеться с сыном раз в год. В этот самый день. На этом камне.

... Что было дальше – не знает никто. Хотя, нет – назавтра город провожал двоих: маленького Витю, умершего от тяжелой болезни крови, и его отца. Странные слухи шли за гробом его: говорили, что никаких признаков хотя бы малейшего заболевания не нашли в теле его, говорили, что если умер он от горя, говорили, что если его убила тоска по сыну, то почему такая счастливая улыбка была на лице его? Много говорили. Потом, конечно, стали забывать.

Только знаете ли вы, что каждое полнолуние на камне, названном «Бимбо» в честь знаменитого слоненка, тень высокого человека поет колыбельную женщине с белой кожей? И будто бы никто больше не может спеть эту песню так проникновенно и красиво. Но и это еще не все! Раз в год на руках мужчины люди видели мальчика лет 10. Глаза у мальчика были закрыты, грудь ровно дышала, как бы во сне, а бледная женщина сидела рядом, и в глазах ее стояли слезы…

 

Улетел орел домой, солнце скрылось за горой,

Ветер после трех ночей мчится к матери своей.

Ветра спрашивает мать: «Где изволил пропадать?

Или звезды воровал, или волны воевал?»

Не гонял я волн морских, звезд не трогал золотых!

Я дитя оберегал.

Колыбелечку качал.