Письма Богу Семь миллиардов. От каждого – по письму. В каждом письме – по десятку стандартных просьб. Зрение село, а в толк никак не возьму: Хоть у кого-то хоть что-нибудь да сбылось? В каждой строке – искалеченная судьба. В каждой судьбе – два удара и перелом. Я говорю себе: дело твое – труба. Я говорю себе: так тебе, поделом. Мне бы уйти. Но, по сути, куда идти, Коль изначально спасением пренебрег? Утро приносит мне письма в своей горсти. Семь миллиардов. От тех, кого не сберег. Конструктор Мам, я – конструктор! Не спрашивай, почему. Мам, ты отгадку в больничных найдешь листах. Доктор сказал, чтобы я отдала ему Пару деталек – мол, я проживу и так. Мама, а вдруг он себе их решил забрать? Вдруг он свои потерял и не помнит, где? Может, он выдумал страшное «умирать»? Может, не сбудется грозное «быть беде»? Глупо, бессмысленно верить же, что внутри Точит меня, разгрызает смертельный враг. Я же конструктор! Я собрана, посмотри! Разве заметен во мне хоть какой-то брак? Мам, мне деталек не жалко, но объясни, Все же откуда он знает все наперед? Вдруг он детальки возьмет, а меня без них Снова не соберет? Андрей Нет, жизнь не кончена в 31 год… Л.Н. Толстой Шелестели страницы, и дом оживал в ночи. На пороге стоял мной утраченный человек. Он вернулся домой. Словно просто забыл ключи. Словно вот он возьмет их и снова уйдет на век. Тишина дребезжала натянутой тетивой. И трещали в камине дрова, и сверчки – в траве. Он не помнил меня. Только небо над головой. Только старое дерево в сочной густой листве. Он еще не познал ни измены, ни жажды мстить, И не знал, что судьба быстротечна его, как ртуть. Он вернулся домой. Точно вынужден погостить. Точно день отлежится и снова сорвется в путь. Но недели летели, дождями в стекло звеня. И мерцали глаза в полумраке горящих свеч. Я шептала ему неустанно: «Прости меня. Я не знаю зачем, но мне нужно тебя сберечь». И когда вновь немыслимый страх охватил мой дом, Ночь сулила беду и была холодна, длинна, Он опять угасал, Я сжигала четвертый том. Ибо что ему мир, если в мире идет война? Здесь деревья усыпаны зелени бахромой. Здесь такое же небо – высокое, в облаках. Он останется здесь. Он вернулся к себе домой. И уже никогда не умрет на моих руках. |