Давно отгремел и забылся Афганистан, как ироничный факт интернациональной помощи «братскому» народу. Но он еще долго будет оставаться невосполнимой утратой для тех, кто больше никогда не обнимет сослуживца или друга, не прикоснется к рукам сына или отца. Этой утраты им не пережить до самых последних дней своей памяти.

Поэтому даже в праздничный день войск ВДВ, бывшие «афганцы», сквозь ликование от собственной удали и гордости за родные войска, в душе своей хранят безутешную боль. И потому их третий тост всегда молчалив и печален.

Десантник может забыть день рождения жены или подруги, не обратить внимания на свой юбилей, но никогда и ни за что – День ВДВ.

1995 год был юбилейным.

 

Как и прежде, разрозненные голубо-беретные капельки, сойдясь в дружные ручейки, перекатились по каналам улиц, слились в одну большую реку и выплеснулись на городской стадион. А там: грациозные парашютисты, отлаженные поединки разведчиков, крошащиеся на обломки кирпичи, на щепки – доски.

Через некоторое время ликующее море перевалило за оцепление и бушующими потоками расплескалось по городу, захватывая в свои русла цветочные лотки и встречных девчонок, опустошая пивные и водочные полки киосков.

К вечеру напор стих и удовлетворенные покачивающиеся «волны» растеклись по увеселительным площадкам, павильонам, закусочным, рюмочным, барам и кафетериям.

Нас ждал небольшой уютный ресторан «Перевал», которым владел бывший «афганец». Из уважения, близкие товарищи любя звали его Шурави*.

На это прозвище наш боевой друг отзывался охотнее, чем на собственное имя.

Он часто помогал нам в трудную минуту, но никто этим не злоупотреблял.

2-го августа водка в «Перевале» для «афганцев» выставлялась как «бакшиш»**.

Когда настало время третьего тоста, Шурави отозвал официанта и собственноручно вынес поднос с наполненными водкой хрустальными стаканами. Один из них был накрыт ломтиком черного хлеба. Подошел молча, угрюмо, в своем праздничном смокинге.

Лично поприветствовав каждого, он галантно расставил стаканы и, подняв свой, обозначил скорбный тост. Все молча выпили.

Из-за тяжелого ранения Шурави не мог правильно произносить свистящие и шипящие звуки.

- Мусжики, - обратился он к нам, - у нас праздник, но… В общем, одному из «наших» есть что сказать. Да и заработать желает по-честному.

- Не томи, - нетерпеливо прервал мой сосед по столику. - Пусть скажет, что надо.

- Я заменил вокалиста, - продолжал Шурави и показал на слабоосвещенную сцену.

Там на высоком стуле с гитарой в руках сидел молодой мужчина в темных очках. Прямая осанка выдавала напряжение. Он ждал нашего решения.

Шурави чуть заметно кивнул, и ударник движением палочек начал ритм.

Гитарист уловил его, и зазвучали аккорды мелодии.

Только тогда мы поняли, что музыкант был слеп.

Он запел. Запел не громко, но со всей своей душой, которая скопила столько невысказанной боли!

Через несколько секунд зал смолк. Все напряженно вслушивались в слова песен.

Мы слушали и видели афганские пески, беззвучные разрывы мин, остовы сожженных искореженных машин, силуэты обезображенных тел, обреченные стоны умирающих, боль оставшихся в живых, - все то, что видел певец глазами, которые отнял «афган».

По окончании его недолгого концерта, я положил берет на стол и все сбросились – кто сколько мог, вернее, - у кого что было. Но Шурави покачал головой.

- Я сшам, - прошипел он решительно и высыпал деньги на стол.

- Тогда вот это. Я протянул блестящую металлическую пластину. На «наших» торжествах она, как и незаменимый берет, всегда была со мной.

 

…Когда пришел в себя после оглушительного взрыва, пластина висела на моей груди, а рядом торчал остывающий осколок. С моего безвольного тела с трудом стащили бронежилет. Вырванную частицу брони я на долгие годы оставил себе.

 

- Отдай. Он поймет.

Шурави кивнул и исполнил мою просьбу.

Слепой музыкант принял подарок, бережно ощупал его и, сжав в руке, понимающе дважды кивнул в зал.

Мы увидели отблеск на его лице - едва заметная капля предательски сползла по щеке.

Тишина тянулась нестерпимо долго. Каждый думал о своем. Но все – об одном и том же.

Вдруг в зал ввалилась веселая компания крепко накачанных и оттого очень уверенных в себе парней. Самый беспардонный, не обращая внимания на присутствующих, повелительно крикнул:

- Маэстро, шансон!

Певец резко повернул голову в сторону вошедших.

Дружки не сразу сообразили, что произошло. Так дружно и решительно мы когда-то ринулись на «духов», которые пытались проскочить нашу заставу, поняв, что сдерживать их, кроме штыков, больше не чем.

Потасовка получилась буйная, но не долгая.

Заранее разбросанные по всему городу мобильные группы ОМОН, прибыли быстро.

Силовикам особо не сопротивлялись.

Я с соседом долго не мог успокоиться, из-за чего ухватили только нас двоих.

Остальных оттеснили к стене и отпустили, после того, как нас затолкали в патрульную машину.

Спустя некоторое время, несмотря на поздний час, прибыл начальник райотдела. Первым вызвал меня. Дежурный доложил суть и причины конфликта, взятые из показаний работников заведения и, в первую очередь, от Шурави.

Осмотрев остатки моей формы, начальник спросил:

- Где служил?

- Афган.

Взглянув на тельняшку, уточнил:

- Десантура?

- ВДВ, - поправил я.

- Пил?

После того количества, что оказалось во мне за день и вечер, можно было догадаться, не спрашивая.

- Как полагается, - ответил.

- Тогда мы с тобой в разных категориях.

Я это мог заключить и без идиотских вопросов. Однако вывод состоял в другом. Майор достал из сейфа бутылку коньяка и две серебристые стопки.

- Уравняем, - тихо, но твердо сказал он и, наполнив, пододвинул одну из них ко мне.

Коньяк – баловство, не то, что привычная белая, но - аргумент солидный.

Выпили.

Заметив наколку парашюта на плече, майор спросил:

- Парашютно-десантные?

Я утвердительно кивнул.

- Уважаю! А я в 81-ом в рязанское не прошел. Медики зарубили. Но на срочной в десант пробился.

Достав еще одну стопку, налил вновь.

-Итак, - вздохнув, подытожил он, - оружие было?

Я вопросительно посмотрел на него.

- Понятно. Жертв среди гражданского населения?

- Зачем? Свои все-таки.

- Вот и ладно. Подпиши.

«Что можно было подписывать? - подумал я. – Показаний не давал, протокол не составлялся».

Майор черкнул несколько слов и пододвинул лист.

«Чистосердечно раскаиваюсь за нарушение общественного порядка, обязуюсь впредь не допускать», - прочел я.

- Раскаиваешься?

- Раскаиваюсь, - с улыбкой согласился я и почувствовал, как лопнул рубец заживающей губы.

- Где там «земляк»? Приму покаяние и от него. …Только не доказывайте впредь своей правды тем, кто не слышал пуль снайпера над головой, прикрываясь выступом камня или прикладом АК***. Они не поймут, а правда от этого хуже не станет.

- А Вы слышали? – съязвил я.

Майор не спеша стащил галстук, расстегнул ворот и показал глубокий шрам у левой ключицы.

- И даже пробовал, - сдержанно ответил он.

- Где? - не унимался я.

- Там это называлось ущелье Ниджраб.

- Как было?

- Как у всех везучих. Тогда, в 83-ем, их оказалось немного.

Майор поднял трубку телефона и через минуту дежурный втолкнул в кабинет моего взъерошенного товарища, еще не остывшего от недавнего «боя».

- За ВДВ, – негромко произнес начальник, показывая взглядом на третью стопку.

От такого поворота друг оторопел. Однако реакция десантника не позволила долго размышлять, а коньяк быстро привел его в чувства.

 

Вот таким мне запомнился юбилейный День ВДВ.

А «бои»… «Бои» еще долго продолжались. «Непокорные праздники» - то была не только бравада, прошедших огонь войны, отчаянных крепких парней, но и обида на непонимание одних чиновников, политические интриги других, и выплескивающаяся, скопившаяся боль от десятков смертей своих друзей и сослуживцев, погибших за… Стыдно сказать за что. Они погибли, честно выполняя приказ, присягу Родине и свой долг. Не пожалев самого дорогого.

 

*шурави – советский военнослужащий в Афганистане.

**бакшиш – подарок.

***АК – автомат Калашникова.