Как нельзя воспитывать детей

или "ЕДИНОЖДЫ ПРЕДАВ..."

 

«Как шашни со мной крутить за спиной у моей матери, так совесть его не мучила,

а как собраться и вместе уехать, так совесть проснулась! Поздно, дорогой... Раньше

надо было думать…

Нет, я действительно не считаю, что нам надо сесть и поговорить с ней, "как матери

и дочери». Не о чем нам говорить. Увидит отсутствие в шкафах вещей своего

«любовничка», сопоставит это с моим исчезновением и сама всё поймёт."

 

Вы не подумайте, у меня всегда была заботливая мать. Оригинальные вязаные

костюмчики, бантики, умопомрачительные черёмуховые пироги, бессонные ночи,

если я болела... Но у меня с малолетства всегда была своя жизнь, ни в каких

разговорах я не нуждалась и не нуждаюсь!

Когда я была совсем маленькой, мне откуда-то привезли и подарили

чудеснейшую игрушку: в пору повсеместного дефицита такой не было ни у кого.

Мягкая подушка с головой, бородой, ножками и ручками была для меня как живая! С

ней я играла и на ней же спала. Игрушка почему-то по-злому называлась Бармалей,

но я называла её Бармалеюшка, потому что никого ближе у меня не было.

Мама мне часто обещала, что если я буду помогать ей по дому, то тогда у неё

появится свободное время на то, чтобы, например, поехать вместе в парк Горького,

а потом сесть и поделать со мной разные поделки. Я верила и, с детским ожиданием

чуда , как могла, перемывала посуду, истребляла пыль, мыла полы во всей

квартире, даже от излишнего усердия подъезд мела. И... никакого чуда. Мама

всякий раз находила какую-нибудь причину, говорила, например, что уже поздно и

надо ложиться спать. Я в предвкушении счастья сладко засыпала, обняв своего

Бармалеюшку. Наконец-то наступало долгожданное утро. Но опять ничего

чудесного оно мне не сулило, потому что мама просто-напросто опять забывала о

своём обещании и, не обращая на меня особого внимания, садилась вязать

костюмчики в своё удовольствие, поскольку у неё, и правда, выдавалось свободное

время.

Другие детские воспоминания, врезавшиеся в цепкую детскую память, были о

невероятном стыде и предательстве... Уж не знаю, что в тот момент взбрело моей

матери в голову, каких педагогических книжек она начиталась, но однажды она

меня подозвала и сказала: «Доченька, а ты знаешь, что ты мне можешь рассказать

обо всём. Маме можно и нужно рассказывать все тайны, ведь она самый близкий

человек на свете и никогда тебя не предаст». Я выпучила глазёнки от такого

чудесного откровения. И ещё, не веря в такое счастье, переспросила: «Всё-всё- всё

на свете можно рассказать маме?» Мама заверила меня, что это не подлежит

сомнению, и что мамы существуют как раз для того, чтобы доверять им самые

страшные тайны. Я очень хотела чего-то щемяще невысказанного... наверное, это

было желанием доверительно поговорить с мамочкой, ведь мы никогда этого не

делали. У меня внутри всё просветлело от такой возможности. Я всегда знала, я

верила, что где-то на белом свете должен существовать кто-то , кому можно

безраздельно довериться! А сегодня я узнала, что этот «кто-то» и есть мама. Я

поверила. Я рассказала маме, как на духу, всё- всё. Я никому не рассказывала, мне

было стыдно, а маме рассказала. «Мамочка, мне снятся сны про голых мальчиков и

девочек. Они всегда голые. Иногда я вижу их в больнице, им там делают осмотры.

Мальчики и девочки выступают голыми в цирке, и все на них смотрят...». По

выражению её лица я сразу поняла, что ничего хорошего она обо мне не думает. Я

не помню, что конкретно она мне на это сказала, но зато я отлично помню, что

было на следующее утро. Мать с моим, на тот момент, отчимом о чём-то

шушукались между собой. Он слушал её и поглядывал на меня внимательно,

улыбаясь в усы. Наверное, его отчасти смешили такие детские переживания. Но мне

смешно не было. Я сразу поняла, что речь идёт обо мне, и съёжилась. Мне хотелось

крикнуть: "Что же здесь смешного?! Зачем вы смеётесь надо мной!? Ведь это

сокровенное..." - но я, как обычно, промолчала. Мой отчим был очень хорошим, он

заменил мне отца, но мне всё равно было невероятно стыдно и неприятно, что

взрослый мужчина, пусть и такой положительный, теперь посвящён в мои самые

страшные тайны! Как она могла вот так взять и всё ему рассказать!? Ведь она

обещала этого не делать! Теперь между ними, видимо, шли педагогические дебаты

о том, насколько это нормально. Как же она могла меня предать?! Мать была

уверена, что я ни о чём не догадываюсь. Меня всегда удивляла поразительная

недалёкость взрослых, когда они думают, что ребёнок, маленький и глупый и не

понимает, о чём они там шепчутся. Какое же это заблуждение! Я не слышала из их

разговора ни слова, но я всё поняла. Я ПОЧУВСТВОВАЛА себя преданной... В

довершение, отчим начал осторожненько (опять же явно переоценивая свой

взрослый ум и недооценивая детское чутьё) интересоваться: «Доченька, а что тебе

снилось сегодня?» Он явно хотел лучше понять, что со мной происходит из

педагогических соображений.

«Да пошли вы, педагоги хреновы!» – хочется мне крикнуть и сегодня.

После произошедшего я, видимо, ещё больше замкнулась в себе. Мать делала

безуспешные попытки меня разговорить, но в этих попытках я постоянно

чувствовала её превосходство, как взрослого, и осуждение моей испорченности.

(Ещё бы! Мать не только чистосердечно считала, что в стране секса нет, но и

страшилась того, что не дай Бог (!), будет... А тут портится на глазах её собственная

дочь...) Тогда я ещё не знала слова "извращенка", но именно такой я себя

чувствовала.

Видимо, меня было решено показать детскому психологу. Зачем же я открылась

матери?! Я чувствовала себя очень плохой, а самое ужасное, что теперь о том, что я

такая плохая, знали взрослые, знал отчим. Как же я теперь смогу заслужить его

любовь? Как ужасно! Я теперь не смогу никогда от этого отмыться и стать хорошей.

Сейчас они привели меня к доктору, чтобы лечить, потому, что я - ненормальная.

 

Детский психолог первым делом удалила из кабинета мать и отчима, но я,

наученная горьким опытом, молчала как, Зоя Космодемьянская. Тогда врач

сменила тактику и сказала: «Я знаю, ты очень хочешь задать мне какой-то вопрос.

Задай. Я не расскажу, о чём этот вопрос никому. Я даю слово.» Я больше не

намерена была ничего секретного никому доверять, но у меня, действительно, был

вопрос, который не давал мне покоя. Я всё-таки решилась спросить, готовая

услышать о себе самое страшное :

- Я ненормальная!? Я очень плохая?!

На лице психолога отразилась неуместная улыбка, но её слова меня очень

обрадовали.

-Кто тебе наговорил таких глупостей? Ты абсолютно нормальная, запомни это! Ты

не одна такая, для твоего возраста - это естественно. Так проявляется детская

сексуальность, и тебе абсолютно нечего стыдиться. Повторяю, для твоего возраста

это норма. По мере взросления таких снов станет только больше, не надо этого

пугаться.

Я понятия не имела, что такое "сексуальность", но я была просто счастлива от

того, что она доверительно мне сообщила, что я такая не одна. «Значит, она

поведала мне сокровенную тайну, и с другими происходит то же самое... Я никогда-

никогда, никому-никому об этом не расскажу!» - дала я себе обещание. Психолог

очень внимательно посмотрела на меня и вдруг сделала странную для взрослого

человека вещь. Сев со мной на один уровень, почти на пол, и облокотившись на

коленки, она сказала: "Я даю тебе клятву! Если ты расскажешь мне всё, то я клянусь,

что никто и никогда об этом не узнает. Я клянусь! Мы вместе что-нибудь

придумаем, это обязательно тебе поможет.Ты слышишь, я клянусь! И клятву свою

никогда не нарушу!" Всё это выглядело очень серьёзно и даже торжественно.

Она принесла мне настоящую клятву!... Как же теперь было не рассказать ей про

Таньку, про свой позор и про то, что все теперь показывают на меня пальцем!? Я

поверила, может быть последний раз в своей жизни, поверила... и я рассказала.

Однажды у меня появилась кровь на трусиках от того, что я перепрыгивая через

блиндаж на школьном дворе, упала. Я так хотела его перепрыгнуть! Я взмыла ввысь,

как птица, но вдруг в последний момент испугалась, и мои крылья мне изменили. Я

камнем рухнула вниз, ударившись низом живота о выступающую балку. Потом я

долго сидела скорчившись, пока сильная боль не отступила, и никому ничего не

сказала, ведь мама мне велела не сметь прыгать через этот блиндаж. Потом я в

безуспешной попытке пыталась скрыть кровь на трусиках, которая появлялась там

несколько дней, сопровождая тупую боль в животе. Я испытывала смятение, стыд и

ещё какое-то непонятное чувство, которое заставляло меня стараться всё это

скрыть. Но случилось непоправимое: мать заметила.

-Что у тебя болит? - забеспокоилась она.

-Ничего! Ничего у меня не болит! - соврала я. Если б я знала, что своим враньём,

сделаю только хуже...

Мать куда-то засобиралась. Мне хотелось повиснуть на её подоле, только бы

она никуда не ходила. Я вцепилась в неё, лепеча в испуге: "Мамочка, мамочка, ты

куда? Зачем?!"

- Я к тёте Наташе. Я по своим делам, - ответом было подлое враньё.

Как же часто взрослые врут детям, даже не задумываясь?... Неужели они и вправду

верят в то, что дети не чувствуют их лжи?!

Мать ушла. Мне хотелось кричать ей вслед: "Ну ты же взрослая! Неужели же ты не

понимаешь!? Это же сек-рет-т!!! Зачем же его кому-то рассказывать, пусть даже

взрослой тёте, неужели же это не может остаться только между нами!? " Я

почувствовала давно существующий заговор взрослых против детей. Да пошли вы

все, воспитатели дырявые!

Оказалось, что мать хотела поинтересоваться у тёти Наташи, матери той самой

Светки, что же ей делать со своей дочерью "скороспелкой", у которой уже в восемь

с половиной лет пошли месячные... Вести в больницу, потому что это ненормально,

или стеречь от мальчиков, раз уже такая взрослая?... Тётя Наташа ничего дельного

матери не посоветовала, зато при их разговоре присутствовала Светка, которая

была старше меня. Она разболтала обо всём всем своим подружкам. Я знала, я

догадывалась, что с этой кровью на трусиках был связан какой-то женский стыд, но

никто мне ничего не обьяснял. И однажды весь груз и жгучесть этого стыда я

испытала в полной мере. Светка, нарочно улучив момент, когда мы играли всем

двором вместе с мальчишками в "Казаки-разбойники", громко сказала: "А я видела,

как ты с пацанами пряталась. У тебя же уже ребёночек может быть, ну

у тебя же уже эти... самые..." После этого Светка со своими подружками подло и

мерзко захихикали, а все взоры устремились на меня.

Самым лучшим выходом в тот момент для меня была бы мгновенная смерть. Но

жизнь ко мне милосердной не была, и я не умерла. Я осталась стоять в своём дворе,

у всех на глазах... Самые младшие из нас, возможно, ничего не поняли, но были и те,

кто всё понял. Я не могла умереть, к сожалению, я не могла и провалиться сквозь

землю, поэтому, сорвавшись с места, я бросилась вон из двора. Мне было так

невыносимо стыдно, что я из всех нормальных детей самая ненормальная: я не

ребёнок - я изгой и урод что, видимо, я убежала, куда - и не помню. Счёт времени я

тоже потеряла. Поздно вечером я прокралась через двор в свой подьезд, а дома

получила от матери нагоняй за то, что она волновалась, долго не зная, где я

пропадала. Ну и пусть орёт! Я обняла своего Бармалеюшку и опять заплакала.

 

Скорее всего мой теперешний нестройный рассказ состоял из потока

междометий и прочих невнятных слов, перемежающихся всхлипываниями. Понять

меня было трудно. Но врач слушала меня не только ушами... и она всё поняла... Уж

не знаю, из педагогических соображений ли или человеческих, она посадила меня

на колени, обняла и поцеловала в макушку. Мы долго-долго беседовали, обо всём.

Она говорила со мной, не подбирая слов, как иногда делают взрослые, разговаривая

с детьми. Психолог беседовала со мной, как с человеком; маленьким человеком,

который не глупее взрослых, потому что если и чего-то не способен понять, то

способен почувствовать.

Я заливала слезами её халат и платье, а она всё говорила и говорила... Я вдруг

поняла, что никакого стыда во всём этом нет, а тем более мне нечего стыдиться. А

ответ на вопрос "откуда берутся дети", по словам врача, вообще не постыдное, а

самое удивительное чудо, которое обязательно ждёт меня в моей взрослой жизни,

когда я найду своего единственного мужчину. Я так себя никогда не чувствовала,

мне хотелось теперь улыбаться и даже смеяться, несмотря на своё зарёванное

лицо. Моя новая и взрослая подруга посадила меня напротив вентилятора, а сама

села рядом; мы сушились. Я глупо и заискивающе улыбалась... я так хотела, чтобы

наша дружба продолжилась, ведь у меня совсем не было подруг. Я и раньше была

замкнутым ребёнком, а теперь и вовсе стала изгоем. Потом она обмолвилась, что в

следующий раз у нас опять много работы и наши встречи будут регулярными. Я так

обрадовалась! Когда она вывела меня из кабинета, по моему лицу и её

платью, мать и отчим ни о чём не могли догадаться. Потом настала их очередь

зайти в кабинет. Но пробыли они там недолго и вышли весьма разочарованные.

Когда я увидела их лица, я почувствовала, что мой доктор не состоит с ними в

одном заговоре всех взрослых против всех детей, потому что она меня не предала,

хоть и педагог!

Возвращяясь домой с родителями, в их присутствии, я опять почувствовала себя

"преступником". Мать, видимо, давно догадывалась, что в наших с ней отношениях

что-то не так, поэтому очень надеялась на результаты моего "допроса" с помощью

психолога. Разговор с врачом её разочаровал, так как она не получила быстрого

результата и теперь считала, что выкинула деньги на ветер. Она предпочла не

услышать самого важного из сказанного, того, что психолог настаивала на

необходимости встреч не только со мной, но и, главное, с ней. Теперь дома вовсю

обсуждалась тема никчёмности детских психологов для пользы воспитательного

процесса. Когда я сказала, что хочу опять пойти к тёте доктору, мать странно на

меня посмотрела и сказала, что мы обойдёмся без этих "новомодных

нововведений" и что жили без всяких психологов и дальше проживём. Я ушла в

свою комнату, обняла своего Бармалеюшку и, посадив его на коленки, поцеловала в

макушку. А ещё я дала себе слово, что когда я вырасту и стану большой, каждый

предатель, каждый обманщик получит по заслугам!

 

К моему сожалению, когда я чуть повзрослела, мать развелась с моим отчимом,

который всегда относился ко мне по-отечески. Потом последовали долгие годы

полного её и моего одиночества, хоть и жили мы с матерью вместе. И вдруг в её

жизни появился Вадим. Высокий, импозантный, для своего возраста очень

красивый и невероятно обаятельный. Мать влюбилась в него, как

шестнадцатилетняя. По прошествии полугода стабильных отношений, он переехал

жить к нам. Помнится, как мать помолодевшая и влюблённая, порхала по квартире,

не касаясь пола, от счастья. Я своими собственными ушами слышала, как он клялся,

что любит её и сделает счастливой, а сам буквально раздевал меня глазами. А-а-а,

ещё один предатель(!) и клятвопреступник! Я стала ждать, что из этого выйдет.

Через некоторое время стало понятно, что "любовничек" не прочь поработать на два

фронта, он чётко дал это понять, намекнув, что я и он могли бы встречаться. Вот же

двуличный подлец!

Сказать матери?... Нам с ней говорить не о чем. У меня собственный мир, я

давно уже разговариваю по душам только сама с собой. Не я начала эту игру.

Тогда... почему бы и нет? Да, пожалуй, я сыграю в жмурки с этим похотливым

козлохвостом! Но только, чур, не он меня, а я его...

Я интуитивно и безошибочно выбирала, а потом талантливо отыгрывала

единственно верную на данный момент очередную роль. Фантазией меня Бог не

обделил. Я страстно желала, чтобы мой гарпун вошёл не только в его похотливое

мясо, но и намертво застрял во внутренностях! Запудривание мозгов старому

козлу внесло азарт и оживление в мои мысли и в мою жизнь. Теперь, когда мы

оставались наедине, он смотрел на меня преданными щенячьими глазами и не мог

на меня ни надышаться, ни наглядеться. Мать потеряла сон, она чувствовала, что у

её Вадима появилась «другая». Эта "другая" занимала все его мысли. Я стала часто

видеть её слёзы. Старый негодяй всякий раз норовил распустить влюблённые нюни

при моём появлении, и мать могла это заметить раньше времени. Я стала бывать

дома как можно реже, а она, давно смирившаяся с тем, что я с детства "сама по себе

у себя на уме", не обращала более на это никакого внимания, потому что теперь ей

самой было очень больно от того, что горячо любимый мужчина предавал её в своих

мечтах каждый день. Спектакль пора было завершать: он готов был бросить к

моим ногам всю свою жизнь.

Когда я была маленькой, я часто мечтала убежать из дома куда-нибудь, хоть

на край света... Я предложила Вадиму уехать, о чём мать, конечно же, ничего не

знала. Но тут, у него вдруг, начала просыпаться совесть по отношению к той, кому

он клялся в любви сразу после своего переезда. Он стал говорить, что не может

уехать вот так, по-подлому, что для матери это станет настоящим потрясением,

предлагал нам сесть и поговорить "как матери и дочери"... Ах, оказывается, что он

не только клятвопреступник, но ещё и трус, пытающийся переложить тяжёлый

разговор на наши плечи! Раньше надо было думать, дорогой! Я решила, что пора

"закрутить гайки", поэтому капризно и властно топнув ножкой, я пригрозила ему, что

завтра уеду без него и он, всё бросив, помчался за мной на край света.

Думала ли я в это время о матери? Да, думала. Не я начала эту игру. Поэтому,

подстрелив одним выстрелом двух зайцев, я ни о чём не сожалела. Её горе меня не

трогало... пусть. Я сдержала своё слово. Возможно, это даже к лучшему, ведь я

навсегда избавила её саму и её дом от подлого предателя.

Что было потом с Вадимом? В то время только открывалась возможность

свободно уехать из страны за рубеж. Повинуясь моим капризам, Вадим щедро

раздавал взятки, чтобы побыстрее получилось покинуть страну. Оказавшись за

границей, я просто бросила его, предварительно обобрав до нитки и шепнув:

"Посиди в уличном кафе за кружечкой кофе, а я по своим женским делам..." Он

оказался один в чужой стране, без знания языка, без денег, с разбитым сердцем.

Вадим дожидался меня до утра, пытался распрашивать всех и каждого,

возвращался и постоянно звонил в наш отель, где явно плохо понимали, что ему

надо; потом бежал обратно на эту улицу и метался по ней в немом отчаянии. Я

спокойно наблюдала за происходящим сверху из другого кафе. Утром, совершенно

измотанный и потерявший надежду на то, что я всё же появлюсь там, где

потерялась, он поплёлся в гостиницу. Я позвонила ему в номер и холодно озвучила

свой приговор: «Раньше надо было думать, дорогой, когда ты, после всех своих

клятв, мать мою предавал. ЕДИНОЖДЫ ПРЕДАВ...", помехи в гостиничном

телефоне. Это были мои последние слова.

Думала ли я потом о нём? Да, думала. Я знала - он будет жестоко страдать...

пусть. Мне было его не жаль. Возможно, он заявит в полицию или скорее всего не

заявит... мне было всё равно. Я сдержала своё слово.

 

Сегодня я уезжаю путешествовать по миру без обратного билета. На другом

конце света, где меня никто не знает, я смогу начать новую жизнь. Эта жизнь будет

другой, потому что на самом деле я сама всегда хотела быть совсем другой. Я знаю,

я надеюсь, что где-то на белом свете должен существовать кто-то, кому можно

безраздельно довериться. Я обязательно найду этого "кого-то"... этого своего

единственного мужчину... Когда-то в детстве, одна женщина, словам которой я

верю до сих пор, мне пообещала, что после этого меня ждёт удивительное чудо...

Мы будем подолгу сидеть обнявшись с моим мужчиной и разговаривать обо всём,

он будет держать меня на коленях, как маленькую девочку, и нежно целовать в

макушку. А я... я хочу, чтобы он просто знал: я сдержу своё слово и никогда-никогда

его не предам!