Наступил август и опять я начинаю в свободное время колесить по округе, ночевать возле рек, озер и речушек, чтобы вдосталь насладиться видом иссиня-черного неба, по которому рассыпаны мириады ярких звезд, да полюбоваться утренними туманами, что поднимаются над поверхностью, закручиваясь в фигуры фантастические. Месяц звезд и туманов…

Ближе к полудню, перебравшись через брод узенькой речушки, что протекала вдоль села, впадая в Белую, надел легкий рюкзак и направился в дальний угол острова. Там, за высоким старым осинником, находилась речная коса, дугой охватывая большой плес.

Много лет прошло с тех пор, когда случайно наткнулись на это место, проезжая вдоль реки в поисках дороги, чтобы выбраться на трассу, ведущую в сторону города. Заметив просеку, решили посмотреть, что находится за лесом. Увязая в песке, нанесенном половодьем, кое-как проехали несколько десятков метров и остановились, оказавшись на краю пологого берега, где впервые увидели этот речной плес. Часто ездили сюда, чтобы насладиться его красотой и безлюдьем. Место, где уходят все заботы, исчезает тяжесть с души, словно унесенная чистой речной водой и здесь всегда найдешь время для раздумий, оставаясь наедине с природой.

Добравшись до косы, я медленно обвел взглядом плес и направился в дальний его конец, где кусты и деревья спускались до воды полукружьем. Там было наше место, где виднелись следы кострища, торчали металлические рогулины для котелка, и рядом лежал большой запас сушняка.

Присел на толстое бревно и по привычке осмотрелся, прислушиваясь к птичьему гомону, к бормотанью большого переката, что растянулся на многие десятки метров ниже по течению, тихому и веселому журчанию глубокого родника, в котором под напором воды поднимались и опускались мельчайшие частички песка. Раньше он был небольшим. В маленькой ямке пробивалась еле заметная струйка воды между крупным галечником, да узенький ручеек впадал в реку и все. Мы дали ему новую жизнь. Углубили, расширили и, не поленившись, сделали маленькие порожки к реке. И зазвенел наш родник, заиграл, словно колокольца малые в тиши зазвучали. И радовались случайные путники, забредшие сюда, утоляя жажду чистейшей ключевой водой. Никто не посмел осквернить его, никто. Ибо вода – это сама жизнь, дающая силы всему живому.

К вечеру, когда тени от деревьев легли на водную гладь, а последние лучи заходящего солнца осветили противоположный берег реки, заросший непроходимым лесом и в нем тоннель – устье реки Нугуш, что впадала в Белую, я услышал резкие щелчки кнута, хруст галечника и увидел, как к костру, где закипал котелок с водой, подъехал на скрипучей телеге, полной пахучей травы, дед Петро, житель села, которое недалече находилось.

– Тпру-у-у, милая! – хрипловатым, прокуренным голосом скомандовал он, осторожно слез, сбросил вилами несколько охапок скошенной травы поближе ко мне и только после этого повернулся, и сказал. – Здоров, Санько!

– Здрасьте, дед Петро, – ответил я, когда он подошел и присел рядом, взглянул на старика, продолжая чистить картофель. – Чего тебя на плес занесло? Уже вечереет, баба Груня потеряет, на поиски кинется, – я тихонечко хмыкнул, не отрываясь от дела.

– А-а-а, не беда, – отмахнулся старик, поправил кургузый пиджачок, скрутил цигарку, прикурил и выпустил большое облако едучего дыма. – Куда я теперича денуся? Мимо избы не проеду. Скинуть бы годков пятьдесят.… Эх, кровушка играла, еть твою медь! А сейчас.… Так, водичка… Что я здесь появился, говоришь? Так издали узрел, как ты шел. Враз скумекал, что с ночевьем явился. Травки тебе притартал, чтоб слаще спалося. Ух, хороша она в этом году уродилася! А пахучая! Вдохнешь, как стопку опрокинешь, еть твою медь. Душенька радуется. Ты это не поймешь. Городской! – сказал он, плюнул на заскорузлую ладонь, затушил окурок и бросил его в костер, – не уразумею, что в городе хорошего? Суета, да и только…

– Почему так думаешь, дед Петро? – я усмехнулся, зная, что старик сейчас начнет спорить о жизни, доказывать, что он прав в своих размышлениях.

Так было всегда, с той поры, как с ним познакомились.

Я продолжал готовить похлебку, радовался встрече со стариком, и ждал, когда он начнет рассуждать.

Старая кляча понуро стояла возле костра, искоса посматривая на яркие языки пламени.

Достал хлеб из рюкзака, отломил краюшку и протянул ей. Всхрапнув, лошадь потянулась, щекотнула ладонь мягкими губами, ухватила хлеб и задвигала челюстями, перемалывая лакомство.

Дед Петро прикурил, натужно закашлялся, вытирая выступившие слезы и взглянув на меня хитроватыми глазами, задал любимый вопрос:

– Скажи-ка, Санько, кто больше пользы государству приносит: сельчане или городские?

– Ну, опять ты, дед Петро, за старое взялся…

– Всякому докажу, что мы главнее, а от вас вред один, как от сорняков. Любого профессора могу за пояс заткнуть. Ответь мне, кто живет в городе? Не-е-ет, милок, не люди, а лодырюги! Во, как, еть твою медь! – старик гордо взглянул на меня.

– Ну, дед Петро, скажешь… – рассмеялся, глядя на ершистого старика.

– Погодь, погодь, – перебил дед Петро, хлопнув в ладоши, – сейчас я тебя на лопатки раскладу. Взять моего сына, Ваньку. Да ты знаешь его, оглоеда. Приедут с жинкой и стонут, что они устали, много работают, а у самих рожи – во! Из-за стола не выгонишь, и помочь не дозовешься – отпуск! Они отдыхают… От чего, а?

– Не знаю, – пожал я плечами.

– Прямо скажу – от городского безделья, – старик с победным видом посмотрел на меня. – Живете, как у Христа за пазухой. Скока часиков в день тратите на работу, а, Санько? Угу.… Сбегали в свои конторы, восемь часов лясы поточили и все. Скока изделиев выпустите? С гулькин нос! А денюжки огромаднющие получаете, еть твою медь. В сельпо… тьфу! В магазины зашли – глаза разбегаются. Все есть, что душеньке угодно. И никто не пошевелит мозгами, откуда всяко-разная снедь взялась. А домой пришли, сразу на диваны завалились, телевизоры понавключали и цельные вечера в них таращитесь. Разве не так, Санько? Так! Солнце еще не закатилось, а вы уже спать укладываетесь.

– Дед Петро… – я хотел остановить его.

– Погодь, не перебивай! – старик шлепнул по коленке, обтянутой старыми засаленными штанами. – Скока вы, городские, имеете детишек? Одного, может, двух. Да и те, хиляки. Разве не так? Так, еть твою медь!

– Дед Петро, – не выдержал я. – Мы же в квартирах живем, в общагах. Да и деньги все улетают на детей и всякие расходы…

– Так сами же в города подались за легкой жизнью, – перебил меня старик, – как в муравейнике.… В нем хоть порядок, а у вас… тьфу, даже соседей не знаете. Был я у сына. По ступенькам поднимаюсь, а навстречу идет мужик. Я, как принято, с ним поздоровкался, а он зыркнул на меня глазищами, что-то пробурчал, может обматерил, я так его и не понял, и мимо прошмыгнул, будто у него милостыню попрошу. Разве это жизнь?

– Разные соседи попадают. – Стал я оправдываться.

– А-а-а, не мельтеши, – отмахнулся пренебрежительно дед Петро. – А теперь возьми сельчан…. Они сызмальства к любой работе приучены. Уходят затемно и вертаются, когда звезды высыпают на небе. Зри на мои руки. Как кирза! Столько пахал да тяжести таскал, думал, жилу надорву. Ан, ничего, выдюжил. В избу вернусь, надо еще за своим хозяйством присмотреть. Ну, там, курятки с гусятками, коровки, овечки да с пяток свинок. Всех надо накормить, напоить, навоз убрать из сараюшки, молочка сдоить да на сепараторе перегнать. А картошка – тридцать соток? Да еще сена животинам наготовить. Скока на это уйдет времени? У-у-у, не просчитать, еть твою медь! Так мы еще успевали полную горницу ребятни настрогать. И никто не жалился, что устал. Потому как силушку нам землица – матушка дает. А вы, городские, силу зазря по пустякам тратите. Вот такая моя философия, Санько! Как я вас разделал под орех? По-моему и вышло. Значит, мы больше пользы приносим, чем вы, городские.

– Дед Петро, а кто для вас делает комбайны, косилки, тракторы, а? – засмеялся я, глядя на разгоряченного разговором старика.

– Тю! – с превосходством посмотрел дед Петро на меня. – Поставь заводишки возле сел – деревень и мы будем сами их мастрячить. И работать не по восемь часов станем, а сутками. Вот еще от нас прибыль будет. Вот такая тактика и стратегия, еть твою медь! Получается, зря вас государство кормит. Переводите добро на… кхе, кхе… навоз. Такая моя политика жизни, Санько. Ладно, засиделся с тобой, – сказал он и, закряхтев, сел в телегу, – кости ломит. Выяснило небо. Кутайся теплее, Санько. Утро будет росным. Ну, покелева. Но, милая! Пошла, старушка…

Давно затих колесный скрип и голос деда Петра, понукающего старую лошадь. Я вычистил котелок, подбросил в костер сушняка, разложил привезенную траву, поверх нее расстелил спальник и улегся, вспоминая старика и наш разговор. Смотрел на яркие звезды, что горели на иссиня-черном небе, на темный загадочный лес на другой стороне реки и на золотистую дорожку костра, что пролегла на ровной глади ночной реки.

Лежал, вдыхая духмяный запах подвядшей скошенной травы. Глядел на язычки пламени, что плясали в ночной мгле. Прислушивался к редким шорохам, всплескам хищной рыбины, нарушающей темную речную гладь, взбалмошным крикам птицы, что спросонья не удержалась на дереве, и думал про старика, про его размышления о жизни, где все должно делаться во благо человечеству, несмотря на затраченное время и силы.

Черные тени деревьев легли на предрассветную серую поверхность реки, где клочкастый туман завихряясь на быстром течении, поднимался над рекой, образуя фантастические фигуры, которые скрывались вдали, и на их месте появлялись другие – туманные стражи духа речного. И там, внутри, раздался первый сонный всплеск крупной рыбины, извещая о приближении нового дня. Поблекшее небо начало постепенно окрашиваться в бледно-розоватый цвет, трава и сено, что лежало на земле, покрылось росным матовым налетом, обещая хорошую погоду.

Пора и мне собираться. Поднявшись, поеживаясь от утренней прохлады, подкинул немного в затухающий костер веток, чтобы подогреть чай в котелке и налив в кружку, начал пить небольшими глотками, посматривая на часы. Скоро появится брательник, обещавший за мной приехать. Но еще много раз мы будем сюда возвращаться – в ночное царство тишины и раздумий. Лежать, смотреть на звезды, ждать рассвета, чтобы полюбоваться августовскими туманами, и каждый раз к нам будет приезжать дед Петро, курить свой самосад, неторопливо и размеренно рассказывать про ту жизнь, которой должен жить человек. А мы, удобно устроившись на духмяном сене, будем слушать умудренного опытом и прожитыми годами старика, слова которого всегда задевают за живое и заставляют смотреть на жизнь его глазами, его взглядом на насущные проблемы. Взглядом потомственного крестьянина…