Ю.Гельман

 

СОЛНЦЕ НАД МОРЕМ

 

1

 

От жары старенькая лестница рассохлась, как брошенная лодка, и теперь каждой дощечкой оглушительно скрипела под ногами. Шаткие ступени не внушали доверия, как, впрочем, и прогнившие перила, готовые вот-вот отвалиться. Но Борис поднимался домой уверенно, не вслушиваясь в тревожные звуки под ногами, будто заранее знал день и час, когда это ветхое сооружение рухнет вниз.

 

Он жил в одном из дореволюционных домов, которых, не смотря на бурное строительство, сохранилось в городе еще очень много. Две-три одноэтажных или двухэтажных постройки под рыжей от времени черепичной крышей образовывали дворик, характерной особенностью которого было, как правило, то, что в нем всегда либо сушилось белье, либо ругались соседи. В домике, где жили Борис с матерью, было всего четыре квартиры, и соседи давно относились друг к другу терпимо и миролюбиво.

 

Стояли последние дни июля. Лето перевалило свой экватор, но солнце по-прежнему катилось за горизонт нехотя, вальяжно, допоздна брызгая в зашторенные окна прощальными лучами долгого южного вечера.

 

Деревья, истощенные чрезмерностью ультрафиолета, безнадежно опустили вялые листья, асфальт парил едким гудроновым чадом, а перегретые автоматы с газированной водой едва успевали отвечать на копеечные запросы разморенных прохожих.

 

Южный город жил своей колоритной летней жизнью, прокаленный степным зноем и просоленный горячим ветром с лимана. Этот ветер порой срывался безжалостно, вышибая стекла из раскрытых оконных створок, безобразничая густыми пылевыми вихрями, в которые втягивались обертки от мороженого, пустые пачки от сигарет, невесомые одноразовые стаканчики для воды. И тогда приезжие, наводнявшие город каждое лето, сплевывая песок и слезясь засоренными глазами, проклинали в сердцах этот вечный мусоросборник и обещали гостеприимной родне больше никогда не приезжать. Но в следующее лето, позабыв обиды и клятвы, снова тянулись к зною южного солнца, к прохладе желто-голубых пляжей, к душистым вязанкам вяленой тарани и клубнично-абрикосовым рядам многочисленных рынков.

 

***

 

– Мамуля, это я! – громко сказал Борис, снимая туфли в коридоре. – Не волнуйся.

 

– Боринька? – Мать вышла из комнаты и удивленно смотрела на сына поверх очков. – Почему так рано? Ты заболел?

 

– Нет, просто ушел на час раньше.

 

– А что случилось? У тебя дело?

 

– Сегодня у меня небольшой праздник, и я решил закончить свою картину. Получится очень даже символично.

 

– Какой праздник? Неужели Швуэс? Так я сделаю вертуту с пшенной кашей!

 

– Нет, мама. Просто день рождения Айвазовского.

 

– Здрасьте, – поджимая губы, произнесла мама. – Стоило ли из-за этого уходить с работы? Потом могут быть дела поважнее, а тебя уже не отпустят.

 

– Не волнуйся, мамуля, все будет в порядке. Давай лучше поскорее покушаем. Мне дороги закатные часы.

 

– Сейчас-сейчас, у меня давно все готово. Но лУчше, чем у нас есть, мы не покушаем.

 

Она засуетилась, накрывая на стол и искоса поглядывая на сына.

 

– Да, Соньку ты не встретил? Она уже два раза заходила. Не понимаю, что у вас общего, ведь ты на двенадцать лет старше.

 

– На одиннадцать, – поправил Борис.

 

– Большая разница – двенадцать и одиннадцать! Ладно, садись. Сегодня курочка просто прелесть. Она была одна на всем базаре, и я ее таки нашла! Твой папа – пусть земля ему будет пухом! – любил таких курочек: молоденьких и сладких.

 

Скосив глаза, она посмотрела на фотографию мужа за стеклом серванта и протяжно вздохнула.

 

Борис сел за стол и начал с аппетитом поглощать обед. Мать устроилась напротив, холмиком сложила морщинистые руки на столе. Она с удовольствием наблюдала за тем, как сын кушает. В такие минуты она забывала, что он – тридцатилетний мужчина, и ей вдруг начинало казаться, что Боринька все еще маленький послушный мальчик, доверчивый и беззащитный.

 

– Ты знаешь, – сказала она, заметив, что сын стал есть медленнее, – я сегодня видела Розу. Помнишь, мою школьную подругу? Так она мне сказала, что ее Фанечка еще не вышла замуж. Не понимаю, куда смотрят ребята? Аза шейне мейдале, умница, закончила институт. Замечательная девочка!

 

– Сомневаюсь, – ответил Борис, поморщившись.

 

– В чем? Что она девочка? Фу, как тебе не стыдно!

 

– Сомневаюсь, что ей нужен художник-оформитель.

 

– А-а, что ты понимаешь! – всплеснула руками мать. – При чем тут профессия? В двадцать девять лет найти еврейского мальчика – это счастье. Он улыбается…Что ты улыбаешься? Я тут записала телефон, и мы с Розочкой договорились, что ты позвонишь…

 

– Очень современный подход, – с иронией в голосе сказал Борис. – Они договорились.

 

– А что такое? Я давно хочу подтолкнуть тебя на сторону женитьбы. Я что-то плохо тебе делаю? Ну, скажи!

 

– Ладно, потОм, мама, – сказал Борис, вставая из-за стола. – Спасибо за обед.

 

– Вот, пожалуйста! Всегда “потОм”, всегда ”потОм” – и дотянул до тридцати лет!

 

Она тяжело вздохнула и принялась убирать со стола. Борис обнял мать за плечи, поцеловал в висок, давно припорошенный сединой.

 

– Мамуля, все будет в порядке, – пропел он с загадочной интонацией и скрылся в своей комнате.

 

Мать посмотрела ему вслед, уловив в голосе сына незнакомые нотки.

 

– У тебя что, есть девочка? – спросила она с нескрываемой надеждой, заглядывая к нему.

 

– Об этом еще рано говорить, – отозвался Борис.

 

– А зохен вей! – вздохнула мать, унося посуду на кухню.

 

2

 

Через час мать тихо вошла к сыну. Покосившись на мольберт, за которым стоял Борис, она дождалась, пока сын обратит на нее внимание.

 

– Тебе не слышно, Боринька?

 

– Что именно? – спросил он рассеянно.

 

– У Левитов…

 

– Что такое?

 

– Насколько я сумела расслышать, – полушепотом сообщила мать, – так Сонька собирается замуж. Наверное, сказала родителям. Так они на нее напали: зачем, мол, тебе этот гой?! Вот с чем она к тебе приходила – советоваться. Теперь я понимаю.

 

– Знаешь что, мама, – сказал Борис, поворачиваясь к ней, – чужие скандалы, даже если они так редки у нас во дворе, не стОит подслушивать. Это некрасиво.

 

– Нет, вы слышали? Он меня будет учить, что красиво, а что некрасиво! Посмотри на себя, шлимазл. Похоже, Сонька выйдет замуж раньше, чем ты женишься. А ведь ты на двенадцать лет старше!

 

– На одиннадцать, мама.

 

– Хорошо, на одиннадцать. Но когда ты уже приведешь, наконец, домой девочку и скажешь: мама, я хочу на ней жениться? Господи, неужели я этого так и не дождусь?

 

– Дождешься, мама, – ответил Борис с досадой. – Вот закончу картину и займусь личной жизнью.

 

– Вейз мир! Когда же этому придет конец?! Ты так похудел, так изменился! Работа есть. Зарплату получаешь. Что еще нужно? Так нет, возишься с этой своей картиной, как будто она изменит всю твою жизнь!..

 

– Изменит, мама, вот увидишь, – ответил он задумчиво и оглядел свою комнату.

 

Это был его кабинет, достаточно чистый для мастерской, но и в меру наполненный беспорядком для жилой комнаты. Широкое окно, выходившее на тихую улицу, до позднего вечера давало много света, поскольку низкое солнце беспрепятственным потоком перекатывалось через гладкий белый подоконник. Здесь, у окна, стояла картина, над которой Борис работал уже так долго. Он называл ее “Солнце над морем”.

 

Ничего особенного и выдающегося в ней не было: берег, овально уходящий вдаль, вода и солнце над горизонтом. Но вся тонкость состояла в том, что автор стремился так подобрать краски, чтобы зрительно невозможно было определить, закат это или восход. Нежную розовую дымку он пытался смешать с яркой контрастно-золотистой облачностью вдали, не нарушая при этом глубины пространственного восприятия. К тому же морская вода утром и вечером, как известно, тоже меняет свои оттенки, и над поисками необходимых цветовых сочетаний он бился уже около шести лет. Вечность бытия, по замыслу Бориса, должна была показать эта картина. Незримую грань между прошлым и будущим, между жизнью и смертью должна была показать.

 

Борис побывал в Феодосии, в Третьяковке, он видел почти все полотна Айвазовского, он учился у великого мариниста и, вместе с тем, не хотел ему подражать.

 

До сих пор Борис выставлял свои небольшие работы в художественном салоне, где их изредка покупали туристы из каких-нибудь северных областей. Но подобные успехи мало радовали художника. Ему, как и каждому служителю муз, вполне резонно хотелось широкого признания. И вот через несколько дней в городе открывалась большая региональная выставка, в которой Борис мечтал участвовать.

 

В этот вечер он засиделся допоздна. Время убегало журчащим потоком, как вода из крана, но Борис не замечал этого движения. Он работал. Он творил. Мало того, – он был близок к завершению.

 

Утром, окрыленный бурным ночным финишем, он поднялся, не чувствуя усталости, поделился радостью с мамой и после завтрака собрался уходить. Была суббота. Как правило, он проводил этот день дома.

 

– Спешу выполнить свое обещание, – бросил он на ходу.

 

– Ты о чем, Боринька? – спросила мать и замерла, прикрыв ладонью рот.

 

Было чудное тихое утро. Безоблачное небо вселяло надежду в осуществимость любой мечты.

 

3

 

– Светочка, фу, не бери с земли каку!

 

Девочка посмотрела на мать, выбросила окурок и, нетвердо переставляя ножки, сделала несколько шагов.

– Ну, так что ты решила? – спросил Борис после некоторого молчания.

 

Виолетта ответила не сразу. Она зачем-то открыла и закрыла свою сумочку, убрала волосы со лба, покрутила кольцо на пальце.

 

– Не знаю, Боря, – тихо сказала она треснувшим голосом и длинно вздохнула.

 

– Ну, сколько же мы будем тянуть? В конце концов, я люблю тебя, а девочке нужен отец!..

 

– Да, я знаю…Но…

 

– Что “но”? Почему в каждом нашем разговоре присутствует “но”? Что это за непременная ипостась такая?

 

– Боюсь…

 

– Не знаю, что и сказать. Ну, чего ты боишься?

 

– Я все понимаю, Боря. Но…боюсь. К тому же Сергей в последнее время изменился.

 

– Опять двадцать пять! И ты ему веришь? В который уже раз?

 

Женщина помолчала, глядя куда-то вдаль.

 

– А твоя мама? – вдруг спросила она. – Что она скажет?

 

– Мама? – Борис сделал паузу, будто подбирая слова. – Мама должна понять. Она у меня знаешь какая понятливая! Таких мам сейчас днем с огнем…

 

– Я не знаю, Боря…Как-то все…

 

– Слушай, Виола, знаешь что, мы не дети с тобой, нам нечего скрывать и таить. Давай пойдем ко мне. Я познакомлю тебя с мамой, и ты все решишь. Давай прямо сейчас, а?

 

Женщина нерешительно пожала плечами.

 

– С ней? – спросила она, кивая на дочь.

 

– А почему бы нет? Лучше все сразу, – ответил Борис, понимая, что это все же не лучший вариант.

 

– Ты думаешь? – теряя основания для отказа, спросила Виолетта. И вдруг решительно встала со скамьи, поправила платье и позвала дочь. – Что ж, пошли!

 

От неожиданного поворота Борис несколько растерялся, потом тоже встал, посмотрел женщине в глаза, пытаясь отыскать в них причину столь внезапной перемены. Но не найдя в них ничего кроме лукавой искринки, сказал:

 

– Ну, пошли.

 

4

 

Всю дорогу Борис силился придумать первую фразу. Но когда отскрипели ступеньки лестницы, и отворилась дверь, а из квартиры донесся знакомый и родной клекот оладьев на сковороде, – все приготовленные слова вылетели из его головы.

 

– Мама, – сказал он, когда та вышла навстречу, повязанная фартуком, с испачканными мукой руками, – мама, знакомься, это моя невеста Виолетта.

 

Должно быть, у матери подкосились ноги, потому что она прислонилась к дверному косяку с явным намерением упасть и молча переводила взгляд с незнакомой женщины на сына, потом на ребенка и снова на незнакомку. Как будто не замечая этого, Борис продолжил:

 

– А это моя дорогая мамочка, Вера Абрамовна.

 

– Здравствуйте, очень приятно, – сказала Виолетта, лучезарно улыбаясь.

 

– Очень…приятно, – в два приема ответила Вера Абрамовна и мелкими шажками, как танцует ансамбль “Березка”, уплыла в кухню.

 

– Извините, оладьи горят! – послышался оттуда ее голос.

 

– Ну, проходите, – облегченно вздохнув, сказал Борис. – Чувствуйте себя, как дома.

 

Водрузив на стол купленный по дороге торт, он предложил Виолетте стул. Та присела, держа подле себя дочку, и с любопытством оглядела комнату. Борис со смущенной улыбкой следил за тем, как Виолетта переводит взгляд с одной настенной фотографии на другую, как останавливается на репродукциях. Затем внимание гостьи привлекла массивная древняя люстра, чуть ли не прогибавшая перекрытие потолка. С люстры взгляд гостьи опустился на пол, где ровными лоскутами лежали пестрые дорожки ручной тряпичной вязки.

 

– По-моему, твоя мама не в восторге, – осторожно сказала Виолетта. – Впрочем, этого и следовало ожидать. Еще бы: сын привел какую-то женщину, да еще с ребенком, и с порога заявил, что это его невеста. Хороша невеста!

 

– Виола, не надо! Разве я сделал что-нибудь не так? Ведь нет же. Ты пришла знакомиться с мамой. Что же, я тебя должен был как-то иначе представить?

 

– Ну, хорошо, Боря, а что дальше? Честно говоря, мне кажется, что мы поторопились…

 

– Да нет, я думаю…

 

Он не закончил фразу, потому что в комнату вошла мать.

 

– Ну, вот, они уже и торт купили! – сказала она. – А я как раз чайник поставила.

 

Не снимая фартука, Вера Абрамовна села напротив Виолетты и бесцеремонно уставилась на нее. Виолетта опустила глаза и начала разглаживать складки своего платья. Борис молча наблюдал за обеими, готовый в любую минуту прийти на помощь своей избраннице.

 

– А это у вас…простите, Виолетта, из крокодиловой кожи прямо сумочка? – вдруг спросила Вера Абрамовна.

 

– Что вы! Обыкновенная сумочка из магазина. За тринадцать рублей.

 

– Хм, вы даже и цену запомнили?

 

– Просто на днях купила, вот и запомнила.

 

– А я по магазинам редко бываю, – сказала со вздохом Вера Абрамовна. – Все больше на рынок. Там хоть и дороже возьмешь, но зато без изъяна. И посмотришь, и потрогаешь. Моей пенсии, конечно, не хватало бы, да вот Боринька помогает. А вы на рынок ходите?

 

– Почти нет. Просто времени не хватает. Только так, по необходимости. Да и потом, на мою зарплату и алименты много на рынке не накупишь.

 

– Да-да, конечно, – сочувственно вздохнула Вера Абрамовна. – Что же у вас так получилось, что алименты?.. Вы извините, Виолетта, что я вот так прямо расспрашиваю, но сами понимаете…

 

Виолетта пожала плечами, мол, спрашивайте, конечно.

 

– Да так, знаете, – помедлила она. – Я вам лучше в другой раз расскажу, ладно?

 

– В другой раз? – Вера Абрамовна подняла брови. – Ах, да, конечно, в другой раз, конечно, в другой раз.

 

Она многозначительно покивала головой, перехватила умоляющий взгляд сына, но продолжила допрос.

 

– А родители ваши, конечно, переживают, да? Но хоть помогают теперь?

 

– У меня нет родителей, – помедлив, ответила Виолетта. – Я выросла в детском доме.

 

– Что вы говорите! Извиняюсь, – сказала Вера Абрамовна. – Ой, кажется, чайник!

 

С этими словами она умчалась на кухню. Виолетта облегченно вздохнула и посмотрела на Бориса.

 

– Ты мужественно держалась, – сказал он, не замечая, как из ее глаз выпрыгивают лучики усмешки.

 

В это время раздался стук в дверь.

 

– Боринька, открой! – крикнула из кухни Вера Абрамовна.

 

Борис пошел к двери, а Виолетта обняла дочурку, притихшую рядом, и поцеловала ее.

 

Заплаканная соседка Сонечка, по привычке не дожидаясь приглашения, решительно вошла в комнату и остановилась, увидев незнакомую женщину. Борис вошел следом и, глядя на Виолетту, развел руками у Сонечки за спиной.

 

– Извините, – сказала незваная гостья. Она оглянулась и размазала слезы по щекам. – Боря, мне крайне необходимо с тобой посоветоваться!

 

– Соня, но…прямо сейчас?

 

– Ради Бога извините, – снова повернулась к Виолетте Сонечка. – Только одно его слово, ладно?

 

– Сколько угодно, – ответила Виолетта, с любопытством глядя на девушку, которая уже перестала плакать.

 

Обрадованная Сонечка, взяв Бориса за руку, повлекла его в другую комнату.

 

– Кто это приходил? – спросила Вера Абрамовна, входя с чайником и деревянной подставкой в руках. – А где Боринька?

 

– Там…какая-то девушка пришла, – ответила Виолетта, показывая на прикрытую дверь Бориной комнаты.

 

– А, это, наверное, Сонька, – сказала Вера Абрамовна. – Вот еще вертушка, Бориньке покоя не дает!

 

Она подошла к Виолетте вплотную и, вглядываясь поверх очков в ее лицо, которое не оставляло никаких сомнений, все же заговорщическим голосом спросила:

 

– А как ваша фамилия?

 

– Иванова, – ответила Виолетта. – Так записали в детском доме. Правда, я не знаю, настоящая ли это фамилия.

 

– Конечно, настоящая, какая же еще! – удовлетворив любопытство, заверила Вера Абрамовна.

 

Она отошла к серванту, достала чашки и блюдца, потом снова приблизилась к Виолетте.

 

– А что, Боринька вам в любви признавался?

 

– Вера Абрамовна…– смутилась Виолетта, – он у вас очень хороший и добрый. Он так тепло о вас говорил…

 

– Да? А что он говорил?

 

– Что вы его всегда понимаете и еще…

 

– А зохен вей, – пробормотала Вера Абрамовна.

 

– Что? – спросила Виолетта.

 

– Ничего-ничего. А где вы работаете?

 

– В детской поликлинике. Я педиатр.

 

– Да? Надо же! А квартира у вас есть?

 

– Однокомнатная.

 

Дальнейшим расспросам Веры Абрамовны помешали Сонечка и Борис. Девушка выглядела уставшей и сосредоточенной, а Борис был явно смущен и растерян. Поздоровавшись с Верой Абрамовной и еще раз извинившись перед Виолеттой, Сонечка ушла, незаметно для всех показав Борису в коридоре большой палец.

 

5

 

Когда Борис проводил Виолетту с дочерью домой и вернулся, мать уже ждала его. Он понял это еще с порога, увидев, как она приготовилась к встрече.

 

Посуда была перемыта, остатки торта спрятаны в холодильник, и теперь мама сидела за столом, просматривая газеты. Очки ее были сдвинуты на кончик носа, палец ездил по строкам, опережая глаза, но сосредоточенности во взгляде не было – она просто делала вид, что читает. Мысли женщины были далеко от газетных статей.

 

Увидев мать, Борис понял, что предстоит разговор. Впрочем, об этом нетрудно было догадаться.

 

Раздевшись до пояса и умывшись, он присел напротив, сложив руки замком, и пытаясь прочитать справа налево и вверх ногами заголовок статьи, что будто бы интересовал маму.

 

– Я слушаю, – сказал он через несколько секунд, изображая на лице покорность.

 

– Слушаешь? Очень хорошо. Так вот, что это за представление? – Вера Абрамовна поправила очки, отодвинула “Известия” и прямо посмотрела на сына.

 

– В каком смысле? – слегка обиженно спросил Борис.

 

– Кого ты привел?

 

– Мама, не надо в таком тоне! Ты совсем не знаешь человека!

 

– Это Я не знаю? А ты знаешь? Я не знаю, он знает. Нет, как вам это нравится! Боринька, послушай маму: это совсем не то, что тебе нужно. Я уже не говорю про ребенка.

 

– Мама, это такое дело, знаешь…Ну, не повезло ей в жизни.

 

– Шлимазл, слушай сюда. И не говори, что это предрассудки. Скажи, пожалуйста, как она попала в детский дом? Не знаешь? А я знаю: ее оставили в роддоме. Ну, что, мама ошибается?

 

Борис молчал. К таким замысловатым умозаключениям он не был готов.

 

– Нет, ты ответь! – настаивала Вера Абрамовна. – Скажи, нормальная мать ребенка оставит? Нет! Значит, ее мать была а шикерте, пьяница! Понял, наконец? Или того хуже…А гены, знаешь, передаются…Ты разве не читал об этом?

 

– Ух, мама, куда тебя занесло! Гены…

 

– Нет, он еще улыбается!

 

– Но ведь ты мне сама уши прожужжала: женись, приведи девочку. Что, не так?

 

– Вейз мир! Там, где ты выбирал, других что – не было?

 

– Не было! Я ее люблю!

 

Борис встал и зашагал по комнате, не расцепляя рук. Некоторое время мать следила за челночными перемещениями сына, потом в сердцах высказалась:

 

– Он меня в гроб загонит! Нет, вы только посмотрите на этого жениха! Он ее любит! – Она оглянулась на фотографию мужа. – Исак, слышишь, он меня в гроб загонит. Я скоро приду к тебе!

 

– Мама, перестань! Терпеть не могу эту болтовню!

 

Борис ушел в свою комнату. Вера Абрамовна посидела одна, пожевала губами, потом, просунув палец под очки, смахнула слезу. Посидела еще немного, встала, постучалась к сыну.

 

– А что от тебя Сонька хотела? – спросила она, входя.

 

– У Соньки проблемы. Она любит парня, и у нее будет ребенок. Но парень настаивает, чтобы она делала аборт. А родители вообще чуть ли не гонят ее из дому.

 

– Как вам это нравится! У Соньки – ребенок! А за гройсе цурес на эту тихую семью! И что ты ей посоветовал?

 

– Посоветовал рожать. А потом сведу ее с Виолеттой. Она же врач – всегда поможет.

 

– Опять эта Виолетта! И что за имя такое! Она не из варьете?

 

– Мама, перестань! Иди спать, уже поздно.

 

– Ладно, ладно, уже иду. Что остается маме?.. – И, уже выходя, повернулась в двери и добавила с надеждой и нежностью в голосе: – Ты все-таки подумаешь?..

 

В эту ночь она не сомкнула глаз. Впрочем, лампа у Бориса на письменном столе тоже горела до утра.

 

6

 

– Мамочка, держи!

 

– Что это, телеграмма? – спросила Вера Абрамовна, принимая из рук сына сложенную пополам открытку. – Наверное, от Яши из Бердянска.

 

– Это пригласительный билет на выставку.

 

– Лучше бы это было приглашение на твою свадьбу, – вздохнула мать.

 

– Родители на свадьбу приходят без приглашения, пора уже знать, – парировал Борис и, поцеловав мать, ушел к себе.

 

“Откуда мне знать с таким шлимазлом?” – подумала Вера Абрамовна, провожая сына глазами. Не прошло и минуты, как она уже спрашивала:

 

– Боринька, а кому ты еще дал пригласительный билет? Такая богатая открытка!

 

– А что?

 

– Нет, я просто спрашиваю.

 

– Виолетте и Соньке, кому же еще.

 

Мать посмотрела на сына поверх очков. В ее выцветших голубых глазах мелькнуло разочарование.

 

– И что, они тоже пойдут? – уронила она сквозь зубы.

 

– Обязательно, мама! За Соньку, правда, не ручаюсь, а Виолетта сказала, что придет.

 

– И ты, конечно, бросишь мать, и будешь водить под ручку эту свою…

 

– Мама, но ведь она моя невеста! И вы будете на выставке рядом!

 

– Все, тогда Я не пойду! – решительно заявила Вера Абрамовна, принимая воинственную позу.

 

– Ну, начинается! – вспылил Борис. – Что это за торговля: пойду, не пойду? Не порть мне нервы, пожалуйста.

 

– Ой вей, Исак, ты слышишь, я ему порчу нервы! – обернулась она к портрету мужа. – Привел домой какую-то шиксу мит киндер, а я ему порчу нервы. Гевалт! Гевалт!

 

– Мама, все равно я женюсь на ней! – отрезал Борис и, взяв в руки газету, всем своим видом показал, что разговор окончен.

 

Мать вышла из его комнаты и села перед телевизором. Борис оставил газету и долго ходил из угла в угол. Наконец, что-то решив, он вышел в коридор.

 

– Куда ты уже уходишь? – примирительным тоном спросила мать.

 

– Я скоро, – бросил он на ходу.

 

Лестница жалобно скрипнула под ним.

 

7

 

Лифт не работал, и Борис пешком поднялся на восьмой этаж. Несколько минут он стоял у двери, приводя в порядок дыхание. Потом позвонил. Когда дверь открылась, в нос Борису ударил сочный запах картошки жареной на сале.

 

По дороге он репетировал первую фразу. В его голове роились сомнения. Ему казалось, что Виолетта…Хотя, впрочем…

 

“Знаешь, – хотел сказать он, – наверное, ты была права, и мы действительно поторопились. Извини, что так получилось, это я виноват…” Но теперь он отступил назад и вообще позабыл все слова. Или не позабыл – слова будто приклеились к языку, отказываясь вылетать изо рта.

 

– Вам кого? – спросил мужчина в плавках. В его руке Борис заметил красочную открытку.

 

– А…– начал Борис. – Мне…

 

– Ты что, пьян, что ли?

 

– Сережа, кто там? – раздался из комнаты голос Виолетты – веселый, звонкий. А потом появилась она сама, наспех запахивая коротенький халатик.

 

В первое мгновение, когда их глаза встретились, женщина действительно растерялась, засуетилась, отыскивая место рукам.

 

– Боря, я потом тебе все объясню, – скороговоркой произнесла она.

 

И тягучая пауза, как сигаретный дым, повисла в воздухе.

 

– Зачем? – спросил он глухо. – Уже не надо. Спасибо тебе…за все.

 

Потом Борис повернулся и пошел вниз.

 

– Это он? – спросил Сережа, не поворачивая головы и провожая Бориса глазами. В его голосе мелькнула унизительная насмешка.

 

Виолетта молчала.

 

А Борис медленно, как будто считая ступеньки, спускался по лестнице.

 

Через два часа он был дома.

 

– Вейз мир, Боринька, что с тобой?! – воскликнула Вера Абрамовна, увидев его. – Что случилось? Ты выпил?

 

– Да, мама, – угрюмо ответил он, с трудом снимая туфли.

 

– Как же это? Что же это? – суетилась вокруг него Вера Абрамовна. – Это же первый раз в жизни!

 

– Да, мама, – сказал он и внезапно упал на колени, схватил руки матери и принялся их целовать. Слезы сами текли из его глаз.

 

Мать стояла над ним, боясь даже коротким словом нарушить его плач. Одной рукой она гладила его по голове и плакала сама. Когда он успокоился, мать отвела сына в его комнату, помогла раздеться и уложила на тахту. Ничего не спрашивая, она направилась к двери.

 

– Мама, – тихо позвал он.

 

Вера Абрамовна обернулась.

 

– Мама, она меня…Я ее так любил…

 

– Я знаю, – ответила мать и вышла из комнаты.

 

Борис лежал на спине, упершись взглядом в потолок. В голове его, затуманенной и тяжелой, мелькали какие-то отрывочные мысли и воспоминания. Сосредоточиться на чем-то он не мог, и только в сердце слабо и уныло шевелился угасающий огонек, и тлел, и колебался долго-долго, как фитиль старой керосиновой лампы, опущенный до предела.

 

8

 

На следующее утро Борис вышел к завтраку, как ни в чем не бывало. Мать мельком взглянула на него, и оба приняли молчаливое согласие не поднимать больную тему и даже не вспоминать о ней.

 

– Боринька, как ты думаешь, какое платье мне лучше одеть?

 

– Я думаю: то синее, с брошью.

 

– Я тоже так решила, – сказала Вера Абрамовна. – Нужно его достать, проветрить и погладить. Я его сегодня приготовлю, чтобы в четверг только одеть. А ты в чем будешь?

 

В это время в дверь постучали. Вера Абрамовна пошла открывать. На пороге стоял незнакомый ей молодой человек с бородкой. Вид у него был растерянный.

 

– Борис Гесин здесь живет? – спросил он срывающимся голосом.

 

– Да, здесь, – горделиво ответила Вера Абрамовна, разглядывая незнакомца. – ЗаходИте. Вы тоже художник?

 

– Да, в некотором роде, – ответил гость. – Мне бы Бориса…

 

– Боринька, к тебе! – крикнула мать.

 

Борис вышел на порог.

 

– А, Игорь, заходи! – сказал он, пожимая руку гостю.

 

– Да нет, тут такое дело…– сказал Игорь и, наклонившись к уху Бориса, прошептал несколько слов.

 

– Что?! Не может быть!! – вскрикнул Борис и помчался одеваться.

 

– Что случилось, Боринька? – испуганно спросила Вера Абрамовна, увидев, как сын мечется по комнате.

 

– Где мои серые брюки? – крикнул Борис.

 

– У тебя в комнате, где же еще. – Мать вышла на порог. – Послушайте, что вы ему сказали, если Боринька потерял контроль над собой? К нам приехал Брежнев? Или воскресили этого Айвазовского?

 

– Понимаете, – сказал Игорь, – ночью в помещении, где хранились работы для выставки, случился пожар. Там почти все сгорело, остались одни скульптуры.

 

– Вейз мир! – Вера Абрамовна, обхватив голову руками, ушла в комнату. – Ну, почему мы так наказаны?!

 

***

 

Вечером они молча сидели рядом. Мать обняла Бориса, а он положил голову ей на плечо, и седая прядка ее волос щекотала ему лоб.

 

Он вспомнил себя маленьким мальчиком, когда вот так же сидел, поджав ноги, возле матери, и она тихо и напевно рассказывала ему древние сказки. Было тепло и уютно, мир казался огромным и светлым, а жизнь впереди – простой и ясной. И он готовился войти в эту жизнь с мамиными сказками, где предостережения всегда опережают зло и где все кончается удачно. Но где в конце пути у людей все же появляются седые волосы и еще многое из того, о чем они не хотят говорить…