Все началось с телефонного звонка Ирины. Ее вызвал начальник конструкторского бюро и велел собираться в колхоз. Говорила она это дрожащим голосом и кажется собиралась плакать. Мы только три месяца были женаты, и гигантская разлука длинной в целый месяц казалась нам обоим вечностью. К счастью, мы тогда работали на одном предприятии, только в разных отделах, она в конструкторском, а я в отделе разработчиков. Поэтому, после недолгого размышления, я направился к своему начальству и вызвался ехать в колхоз добровольно. Начальство жутко обрадовалось моей просьбе, потому что поиск желающих поехать в колхоз был вечной головной болью, и вопрос был мгновенно и положительно решен, о чем я тут же отзвонил сразу повеселевшей жене.

 

Место, где мы оказались, называлось так: Ленинградская область, Лодейнопольский район, совхоз "Оятские пороги", дер. Харевщина. Был июль месяц. Сенокос. Деревня с нежным названием Харевщина располагалась на берегу широкой и судоходной реки Свирь. Деревня была довольно большая. Вокруг деревни были луга и поля совхоза, а уж дальше начинался лес, старый, местами просторный, как парк, а местами дремучий. Деревня стояла на равнине, которая неожиданно резко падала к реке. Это создавало странную иллюзию, что пароходы, которые довольно часто проплывали мимо, по пути в Онежское Озеро, идут прямо по земле. А на другом берегу Свири куда ни глянь стоял лес. Название совхозу дала река Оять, приток Свири, которая впадала в Свирь выше нашей деревни. Оять была неширокая, извилистая и чистая и там было много рыбы, а еще водились раки и было их там видимо-невидимо, поэтому некоторые местные мужики даже занимались их добычей всерьез. Я познакомился с одним таким добытчиком, который их отвозил прямо в самый шикарный питерский ресторан "Астория".

 

Всех нас поселили в общежитии для «шефов», коими мы здесь именовались. Однако всех, да не всех. Я набрался наглости и попросил бригадира поселить нас, как молодую супружескую пару, отдельно.

Бригадир, как ни странно, проникся и направил нас в одну обычную избу в конце улицы, велев сказать, что от него. Дома был мужичок небольшого роста и невыразительной внешности, который выслушал нас довольно равнодушно, но поселиться разрешил. Место, которое нам выделили, представляло собой угол, отделенный от хозяйской комнаты занавеской, в котором находилась широкая, продавленная кровать, пара табуреток и столик. А что нам еще надо. Все лучше, чем в общежитие. Мы мигом смотались за вещами и поселились на новом месте.

Вставали мы рано, быстро умывались и уходили к своим, в общежитие. Там завтракали и уходили на работу. Косили, как правило, совхозные, а нашим делом было ворошить, сушить и стоговать сено. Это было для нас, горожан, нелегко, но здорово. Перекусывали мы взятым с собой молоком и хлебом. А уже вечером шли после работы снова в общагу, там то ли ужинали, то ли обедали и, наконец, уже когда темнело, шли домой, к Варущевым, такая была фамилия у наших хозяев.

 

Жили они вдвоем, два их сына учились в школе–интернате в Лодейном Поле и приезжали только на каникулы, поэтому и пустил нас Вася к себе на постой. Неплохой Вася был мужик. Все умел по хозяйству. Да и незлой был, только вот была у него хроническая российская болезнь. Пил он пока было чего пить или пока не падал. Да и не он один так. Почитай почти все мужики после получки по крайней мере неделю, а то и две на поле не появлялись. А Васина жена, Рая, была дояркой. Да не простой, а передовой. Чуть ли не Депутат Сельсовета. Труженица была великая. Еще до рассвета Рая уходила на первую дойку, потом приходила домой, со своим хозяйством управлялась и снова уходила на ферму. А Вася все больше отдыхал, то с перепою, то с недопою. Зато однажды я видел как Вася работал на сене. Маленький, сноровистый, на вилы такие вороха сена подымал, я бы умер, не поднял. Заметил, что я смотрю. Вечером гордо так, с форсом спрашивает: "Видел, как я мятал?" "Видел", говорю, "здорово!" "То-то и оно", сказал Вася, очень довольный признанием его таланта. Когда выпивка у Васи кончалась, он мог выпить что угодно. Однажды приходим домой с работы, а Вася ждет нас с виноватым видом на крыльце. "Ирушка, ты уж на меня не серчай. Я твой дезик того, выпил на хрен. Ну и дрянь, жуткое дело." Самое страшное, что когда Вася был пьян, то есть почти всегда, он не мог спать и, более того, ему казалось, что я тоже пил и мне тоже плохо. Тогда он, среди ночи приходил к нам за занавеску, тряс меня за плечо и говорил: "Яшуха, выстань, испей простокваши, полегшает." "Вася", говорил, вернее стонал я, "это ты пьяный, а я сплю и мне вставать скоро". Как Вы понимаете, в моем тексте пропущены некоторые слова. Но Вася не впечатлялся совершенно и продолжал нудить про простоквашу, от которой мне полегчает. В конце концов я с воем вставал и пил его чертовую простоквашу. "Полегшало?", спрашивал он. "Да !!!", орал я и падал в кровать. А утром Вася как ни в чем не бывало встречал нас, сидя на крыльце с папироской и приветствовал Ирину на свой манер: "Ирушка! Итить твою, здравствуй!" И эти слова сопровождались такой искренней и лучезарной улыбкой, что злиться на него было невозможно.

 

Когда Васе нужно было опохмелиться или, как говорят иногда, "поправиться", приходилось ему смирять гордыню и обращаться к жене. Все эти диалоги были конечно слышны и нам. Начиналось это с грозного Васиного "Слышь, кобыла, дай маленькую." Следовало долгое молчание, после чего Рая выдавала ему на полный ход, про то, чтоб он сдох, ирод, и про жизнь загубил и про то, что у других мужья, как мужья, а ты сволочь и пьянь. Теперь Вася немного сбавлял тон и говорил почти дружелюбно: "Ну Раюха! Ну дай маленькую. Ну есть же у тебя". ( Это-то он был прав, у любой самой бедной бабы на селе всегда припрятана водка). Рая снова начинала его крыть почем зря. И тут Васин голос начинал источать елей: "Ну Раюшка! Ну дай маленькую христом богом прошу, а то ведь помру". "Вот бы и помер лучше, ирод". Но после этих слов Райка их сама пугалась, плевала в сердцах и приносила ироду маленькую. И счастливый ирод начинал приходить в себя.

 

А время шло. Погода стояла прекрасная, мы косили, стоговали, но не только. Мы еще и загорали, ели ягоды, они уже поспели. Единственное, что нас немного удручало, так это еда, она была очень скудной и есть хотелось все время. И вдруг все переменилось. Меня и еще двоих мужиков послали косить на другую сторону Свири. Перевез нас дядька на лодочке и велел точно в четыре быть на том же месте. Где косить нам объяснили. Бросили свои авоськи с завтраками в тенек, под дерево и начали. Часов в двенадцать сели перекусить. Тут мне понадобилось по известным делам зайти в лесок, который был совсем рядом. Зашел и забыл зачем пришел. Красные, то бишь подосиновики, стоят стеной. В жизни столько не видел.Сорвал несколько. Чистые, как сахар. Ну и все. Бросили мы свои косы и пошли грибы рвать. А собирать то не во что. Поснимали рубахи и в них. Где-то за час рубахи были полны, надо бы обратно, к косам. А куда обратно? В грибном угаре не заметили, как заблудились. Один говорит туда идти, другой туда. Я, правда, помалкивал, потому что в лесу не ориентируюсь вообще. Решили слушать реку. Через какое-то время услышали гудки вроде пароходные, ну и пошли. Из оврага в овраг, из буерака в буерак. Грибы, однако не бросаем . Вышли, наконец, к реке. Да где? Выше километров на пять, к СвирьГЭС. Да - да. Той самой. Лампочка, так сказать, Ильича. Но нам тогда было не до лирики. Как могли быстро, уже вдоль берега пошли обратно. Когда пришли, уже было темно и никакого перевозчика не наблюдалось. Орали, орали. Слава богу услышал он нас. Перевез. А наши-то уже не знали куда мы подевались. Но когда увидели грибы, восторгам не было пределов. С этого дня наше голодное существование закончилось. Каждый день отряжали двух человек в лес, и они за пару часов приносили грибов столько, что хватало на всю бригаду из 15 человек. И жарили, и парили, и тушили. По всякому вкусно. Спрашивается, чего мы раньше не смотрели. А чего смотреть, была только середина июля, просто нам повезло попасть на слой колосовиков.

 

Приближался конец нашей смены. Поскольку я знал, что денег Вася за наш постой не возьмет, я решил его отблагодарить так, чтобы ему было хорошо. Чтобы сделать Васе хорошо, долго думать было не надо. Я купил три (нас же двое!) бутылки водки, отварил картохи и попросил Ирину покинуть расположение части до особого распоряжения, что она с удовольствием и исполнила, уйдя на этот вечер к девчонкам. Вася, увидев мои приготовления, посветлел лицом и принес к нашему с ним столу сала и копченого леща, огромного и круглого, как сковорода, ну и еще конечно лука, куда ж без него. Райки в тот вечер тоже не было, что было просто прекрасно. Ну мы и начали, благославясь. Надо сказать, что к этому времени мы с Васей здорово сдружились. У меня, честно говоря, и раньше довольно легко устанавливались хорошие, иногда даже душевные, отношения с деревенскими жителями. Не знаю почему. Вероятно потому что они сразу чувствовали полное и абсолютно искреннее отсутствие какой либо фанаберии с моей стороны, а во-вторых, и это опять же было так, заинтересованность в их делах. Поэтому всегда, когда я оказывался в деревне, а это бывало часто, особенно в вузовские годы, когда мы с концертной агитбригадой забирались в самые забытые богом и властями уголки Ленобласти, я оказывался в роли слушателя всевозможных деревенских баек, сплетен и т.д. Вот и теперь Вася после нескольких рюмок рассказал мне трагическую историю взятия его в вытрезвитель в Ладейное Поле прямо из дому. "Не заливай, Вася", возразил я. "Прав таких не имеют, из дома человека забирать". "Ну не совсем из самого из дома. Пошти што. Я как раз у кума был. Около клуба, да ты знаешь. Ну посидели с ним немного. Все чин чинарем. Пошел домой, по дороге, правда, немного развезло меня, но я откуда хошь домой завсегда дойду. И дошел ведь! В калитке только споткнулся, видать, ну и лег, половина дома, а другая на улице. А в это время, как назло участковый Алексей, гадючье племя, мимо проезжал на мотоцикле. Так не поленился, курва, с мотоцикла слез, выволок меня всего на улицу и "на законном основании" увез в Лодейное в вытрезвитель. Дак еще Райка, дура, не верила, когда я назавтра к вечеру домой добрался, что был в вытрезвителе. Думала, что я опять к Маринке, на СвирьГЭС утек. Вот дура." Ну после этой жуткой истории надо было срочно поправлять настроение, что мы и сделали.

 

Когда мы две бутылки уговорили и уже были, во всяком случае я, хороши, пришел дядя Миша, с которым с выпивкой было закончено, как потом выяснилось временно. Дело в том, что за третьей бутылкой Вася договорился с дядей Мишей, который жил в соседней деревне за полем, купить у него кобеля, что надо было делать почему-то немедленно. Вечерело, собирался дождь, но дело есть дело, и мы пошли. Короткой дорогой, через поле. Там-то нас и застал дождь. Помню, как сидели мы с Васей на меже, в обнимку, под дождем и плакали. И так нам было хорошо. Куда дядя Миша делся я сейчас точно сказать не могу. Однако пришли. И опять пили. Вот как вернулись домой не помню совсем. Что интересно, с кобелем вернулись. Ирка только рассказывала, что спал я одетый, поперек кровати. Она попыталась меня переложить, но, говорит, что я был такой тяжелый, как колода, не сдвинуть. Пришлось ей к девчонкам и ночевать идти. Наутро, когда я немного в норму пришел, простоквашей той самой и отпивался. Вася услыхал, что я встал, торжественно так ко мне подошел и сказал: "Спасибо тебе за вчерашнее. Уважил". Мне было приятно. Райку тоже не обидели. Ирина ей красивый платочек на шею подарила. Так бы все наше расставание благостно и кончилось, если бы Вася вдруг не спросил меня, кем это я на своей работе работаю. Не чувствуя подвоха, я ответил, что инженером. Вася неожиданно изменился в лице, посмотрел на меня ненавидящими глазами и сказал: "Знал бы, ни за что к себе не пустил. Начальство ненавижу!" Сколько я не уговаривал Васю, что никакое я не начальство, он был непреклонен и мнения своего не изменил. Назавтра мы уехали домой и больше в деревне Харевщина никогда не были.