Из цикла рассказов о Докторе Добронравове книги "Иркутские Истории"

— Слушай, Петя, как ты считаешь, какой предмет в мединституте может сравниться с сопроматом?

Однокурсница Нона Бессонова с интересом смотрела на Добронравова. Они первыми приехали после лекции на занятия по поликлинической практике в десятую иркутскую больницу на Синюшиной Горе, где размещался практикум кафедры госпитальной терапии.

— Почему с сопроматом?

— Не слышал разве, что все, кто учился в технических вузах, говорят: «Сдашь сопромат — жениться можно!» Знакомые ребята из политеха считают его самым трудным предметом.

— А ты что, замуж собираешься? — поинтересовался Добронравов.

— Слушай, тебя ни о чем спросить нельзя, сразу выводы начинаешь делать. Может, и собираюсь, да решиться не могу, — она улыбнулась. — Что, не возьмешь меня в жены? Да ладно, не напрягайся! Я пошутила, хотя... И все же, ответь мне на вопрос.

— Вообще я что-то слышал про сопромат. А у нас...

Петр задумался, вспоминая, какие предметы изучал. Впервые с трудностью сдачи коллоквиума (в мединституте не все как у людей, там все зачеты коллоквиумами называют) он столкнулся на гистологии. И хотя он сдал его первым в группе, но получилось только с пятого раза. Дотошный преподаватель Показов настолько скрупулезно спрашивал студентов, что они нередко забывали даже свое имя.

— Думаю, что гистология. А вообще, — Добронравов, прокрутил в памяти еще раз все предметы, вспомнив анатомию, оперативную хирургию, фармакологию, — лучше жениться после окончания мединститута.

— У, это еще целый год ждать, не выдержу! — Нона весело рассмеялась.

В практикум зашла полная светловолосая женщина в очках, преподаватель, которая добродушно спросила:

— Здравствуйте! А где все?

— Здравствуйте, Елена Иннокентьевна! Ребята немного опаздывают, а нам, — Нона посмотрела на Добронравова, — просто повезло, мы сели в автобус, который уже отходил. У нас до этого в основном корпусе на Ленина была лекция, которая немного поздновато закончилась, а перерыв всего тридцать минут, даже поесть некогда. Вот ребята и опаздывают.

— Знаю, знаю. Все мы через это проходили. Зато нам никто не помешает организационные вопросы решить. Вы уже взрослые, заканчиваете пятый курс, можно сказать, почти врачи. Сейчас в разгаре эпидемия гриппа, а специалистов не хватает, тем более, что участковый врач с шестого участка сам заболел и сегодня не вышел на работу. Поэтому мы на кафедре решили помочь и раскидать все вызовы между собой. Но я сама не могу, так что кто-то из вас двоих должен посмотреть больных на дому и сделать назначения.

— Кто, мы?! — Нона недоумевающе посмотрела на преподавателя. — Мы же ничего не знаем!

— Доучились до пятого курса и ничего не знаете — не поверю! Да и знать-то особенно ничего не надо. Я специально отобрала заявки с гриппом, надо просто посмотреть больных, открыть больничный лист, а назначения сделать только при крайней необходимости. Только если температура будет или кашель сильный. Знаете, как в сказке: «Нам бы день продержаться да ночь простоять!» Все запишите в карточку и принесите в поликлинику. Дежурный врач посмотрит и примет необходимые меры. Да, чуть не забыла сказать, кто пойдет, тот получит зачет автоматом.

— А когда идти? — нерешительно спросил Добронравов. — И сколько это по времени займет?

— Прямо сейчас. Четыре вызова, а по времени может занять несколько часов.

— А учеба как? Мы же пропустим занятие, потом отрабатывать? — спросила Нона.

— Ничего отрабатывать не надо, я же сама отпускаю.

— Нет, я все равно не смогу, — отрицательно помотала головой Нона. — Мне сегодня еще идти на заседание студенческого кружка, я не успею.

— Хорошо, давайте я схожу, — неохотно согласился Добронравов, — вы только, Елена Иннокентьевна, расскажите с чего начать.

— Ну, вот и хорошо. Пойдемте в регистратуру, там вам дадут амбулаторные карты и аппарат для измерения давления. Фонендоскоп-то, надеюсь, у вас с собой?

Добронравов молча кивнул головой. Получив информацию, взяв с собой все необходимое, он направился по адресам, по дороге вспоминая, что такое грипп и чем его лечат. Конечно, без пяти минут врачом Петр себя не считал, так как заканчивал только пятый курс, а в мединституте учатся шесть лет, и знания по особенностям лечения заболеваний дают именно на последнем курсе. А до этого он получил только общие представления о болезнях. Он неплохо знал механизмы развития заболеваний, имел представления о лекарствах, прошел сестринскую практику и мог при желании устроиться фельдшером, хотя практики не имел, не считая трех месяцев работы в токсикологическом отделении медбратом. Конечно, он немного побаивался. А если начнут жаловаться не только на простуду. Или вообще кому-нибудь станет плохо.

Но опасения оказались напрасными, так как Елена Иннокентьевна точно определила заочно диагноз. Остался только один вызов. Пациент проживал на верхнем этаже пятиэтажного дома. Поднимаясь по лестнице, Петр почувствовал усталость. На третьем этаже он решил немного постоять, чтобы отдышаться. «Странное везенье выпало на мою долю, все вызовы оказались на верхних этажах», — подумал Добронравов. Немного постояв, он поднялся выше, отыскал нужную дверь и нажал кнопку звонка.

— Кто там? — спросил из-за двери грубоватый женский голос.

— Врача вызывали?

Дверь отворилась, на пороге стояла невысокого роста пожилая женщина с короткими седыми волосами. Она приветливо улыбнулась Добронравову, но ему показалось, что она разочарованно рассматривает его.

— Вы доктор? Проходите, пожалуйста. А наш участковый врач где?

— Она заболела, сегодня я вместо нее.

— Ну что ж, раздевайтесь.

Снимая пальто и отыскивая глазами ванную, где можно было помыть руки, Добронравов принюхивался. Он заметил, что каждая квартира имела свой запах. По нему он пытался сориентироваться, что можно ожидать от хозяев. Квартира была однокомнатной и напоминала антикварную лавку. Посреди комнаты стоял старинный круглый дубовый стол с резными ножками, покрытый плюшевой зеленой вышарканной скатертью. В правом углу — коричневый кожаный бочкообразный диван, возле которого стоял комод, накрытый ажурной белой салфеткой. На ней по краям, как часовые, стояли две высоко вытянувшиеся стеклянные вазы, а в центре — представительно большое квадратное зеркало, увенчанное старыми, слегка пожелтевшими фотографиями. В левом углу на тумбочке соседствовали два старых приятеля: телевизор «Енисей» и приемник «Аккорд». Рядом железная кровать с прикрученными к высоким спинкам шарообразными бубонами. А возле кровати трещал по швам переполненный вещами темно-коричневый дубовый шкаф. Добронравову показалось невероятным, что в комнате еще остались проходы для передвижения.

— Вы не удивляйтесь, — читая мысли Петра, сказал седой, лежащий на кровати человек, периодически чихая и кашляя. — Просто мы поменялись квартирой с внуком, недавно у него в семье родилась дочка, им стало тесно, вот мы и переехали сюда. До этого мы жили в своем доме. А эти предметы, — он оглядел комнату, — наши верные товарищи, которые делили с нами все горести и радости. В них наша молодость, наша любовь, наша жизнь. Вот мы и решили их привезти с собой, внуку они показались старым хламом.

— Странные мы, старики, правда? — спросил уже знакомый грубоватый голос. Добронравов оглянулся. Хозяйка за его спиной поправляла пеструю дорожку, завернувшуюся в углу. Она улыбалась, видно, радуясь новому человеку, с кем можно поговорить.

— Нет, почему же, — пробубнил Добронравов. «Это надолго, — подумал он. Не только разговоры его страшили. — Если начать «копаться» в болезнях стариков, можно позабыть, что такое здоровье».

— Ну-с, кто у вас болен? — спросил Петр, почему-то настраиваясь на старинный лад, как он до этого видел в кино.

— Да вот, Михаил Никитович что-то расхворался, — женщина показала глазами на мужа. — Мы с ним третьего числа пошли погулять, да в дождь и угодили. А тут еще ветер холодный подул. Весна, сами знаете.

— Выходит, он болеет уже больше недели? — Добронравов отыскал в объемистом портфеле амбулаторную карту. — А что раньше врача не вызвали?

— Думали, что само пройдет. Я его чаем с малиной пою каждый день, и аспирин он на ночь пьет. Просто так-то не удобно беспокоить людей. Вон сколько молодых лечить надо. Не до нас, стариков.

— Почему же, мы всех одинаково лечим, и старых и молодых. Нам все равны, — возмутился Петр.

— Ну не знаю, может, вы и добрый, не такой, как другие врачи. Всех одной мерой мерить нельзя, — видно, ей хотелось выговориться. Посмотрев на Добронравова, видя, что он ее внимательно слушает, не сдержалась: — Вон на днях похоронили Марфу Петровну, и не старая была, всего-то шестьдесят четыре года. Заболел у ней живот, пришла врач и дала таблеток. Она их пьет день, другой, а легче не становится. Снова вызывает, опять та же докторша. Правда, в этот раз она другие таблетки выписала. Все соседи с ног сбились, ни в одной аптеке не нашли. А Марфа Петровна за правый бок держится. Третий раз пришла на вызов та же рыже-очкастая. Тут уж мы стали участвовать. Все соседи просили ее, чтобы она в больницу увезла Марфу Петровну, а то ведь помереть может. А она говорит, что в больнице мест нет, и негласно вроде существует установка, что больных с возрастом свыше шестидесяти лучше в стационар не направлять, так как молодых лечить негде. Правда, пообещала, что медицинская сестра домой будет приходить и уколы ставить. Да только после третьего укола Марфа Петровна не дождалась четвертого. Да это что. Вот Сергей Иванович, наш дворник, рассказывал, что...

— Да хватит тебе, Маруся! Что ты к человеку привязалась со своими сплетнями. Человек же на работе находится, его еще люди ждут, страдают.

— Да нет, ничего. Вы у меня последние сегодня, — неуверенно проговорил Добронравов.

— Ну, все равно. Семья же есть, жена, дети ждут. Врач ведь тоже человек.

— И то верно, — Мария Даниловна опять заулыбалась, глаза ее подобрели. — И что я к вам прицепилась? Видно, человек вы хороший, раз выговориться мне захотелось. Да и скучно нам, старикам, поговорить не с кем. Вот и рады новому человеку. Вы пока осмотрите Михаила Никитовича, леченье назначьте, а я чай поставлю. Чаем с малиной вас напою. Малина у нас душистая, сами выращивали. А то вы и вправду замучились, наверное, по квартирам ходить. Вон какие бледные.

И Мария Даниловна, засуетившись, скрылась за стенкой.

— Вы не обижайтесь на нее, — проговорил хозяин. — Знаете, не думаешь о смерти в молодости, живешь, разбрасываясь годами направо и налево, и все для тебя впереди, все в будущем. А время так стремительно летит вперед, неизбежно приближая человека к старости, но ты его не ощущаешь. Все какие-то заботы, интересы. Впервые замечаешь, что состарился, когда тебя «почетно» на пенсию спроваживают. И в этот-то момент ты начинаешь понимать время, каждая прожитая секунда отдается в сердце. И это ощущение остается до конца жизни. Вот отсюда-то и бессонные стариковские ночи с ранними пробуждениями, тяжелые думы. Эх, если бы раньше научиться понимать, так, кажется, что не так бы прожил. Поэтому и хочется это понимание молодым передать, чтобы не транжирили попусту свое драгоценнейшее время. Отсюда старики и любят советовать, учить. Но это никто из молодых слушать не хочет, думают, что мы из ума выжили.

Михаил Никитович высморкался, затем прокашлялся, попил воды и продолжил:

— Вы знаете, на пенсии так одиноко. Чувствуешь себя оторванным от людей. Все же коллектив — великая сила. В коллективе можно легко любую беду перенести, поделившись частью ее с товарищами, да и радостей больше. Чувство одиночества, наверное, самое тягостное чувство. На пенсии и болеть начинают чаще, уходят в себя. Делать нечего, вот и думают, и думают. А о ком? О себе, о своих болезнях. И чем больше думают, тем больше болеют. А чем чаще болеют, тем чаще и думают о болезнях. И никак этот порочный круг не разорвать.

— Ну а что же вы тогда на пенсию пошли? — Добронравов, несколько замявшись, продолжил: — Ну, если даже и «попросили», на другую бы работу пошли, вахтером, например. Там люди потоком идут, и поговорить всегда с кем найдется.

— Пока можно было, мы так с Машей и делали. Я проработал до семидесяти пяти лет. А она и сейчас работает.

— Дак, а сколько же вам сейчас-то? — изумленный Добронравов прикидывал в голове возраст старика, который на вид более шестидесяти пяти лет не тянул.

— Восемьдесят второй пошел.

— Да что вы, — искренне удивился Петр.

— Любовь сохранила! — Мария Даниловна, закончив свои кухонные приготовления, улыбаясь, нежно поглядывала на своего мужа. — Правда ведь, Михаил Никитович? Или я не права?

— Конечно, моя милая, права, — он нежно посмотрел на жену, — очень даже права! Ты, небось, накрыла уже на стол, а то я товарища доктора замучил разговорами.

— Нет, что вы, мне было очень интересно с вами поговорить, очень интересно. Ну-с, дорогой Михаил Никитович, поднимите рубашку, — и раскрыв портфель, Добронравов достал фонендоскоп, важно вставил концы трубок в уши и сосредоточенно, глядя сквозь больного, стал вслушиваться. Сердце у старика работало ритмично. А вот в легких была масса сухих хрипов. В амбулаторной карте Петр написал: «Хронический бронхит в стадии обострения». Написав назначения, он шумно закрыл ее и положил в портфель. Рядом кашлял знакомый грубоватый голос. Он оглянулся:

— Мария Даниловна, а может, мне и вас заодно послушать? Вы, наверное, тоже простыли, вон, как кашляете.

— Да я-то что. Я здорова. Миша бы не болел только, и все будет хорошо. И я буду счастлива, а значит, и здорова.

— А если вам станет хуже? Вы же постесняетесь второй раз врача вызывать. Так что давайте уж я посмотрю и вас.

— И то правда. Раз уж настаиваете...

Мария Даниловна начала торопливо раздеваться. По лицу было видно, что ей от внимания врача одновременно и неудобно, и приятно. Осмотрев ее, Петр обнаружил кроме хрипов в бронхах еще повышенное артериальное давление. «Вот тебе и живенькая старушка! При таком давлении другие голову оторвать от подушки не могут, а она еще бегает. Да, крепкие старики», — подумал он.

Чай пили на кухне, половину которой занимал старинный светло-желтый сервант.

— А у вас есть кому за лекарствами сходить? — заботливо поинтересовался Добронравов.

— Да кто же пойдет, если мы вдвоем живем. Сами и сходим, — потягивая чай из блюдца, оживилась Мария Даниловна. — Продукты же сами покупаем.

— А не тяжело, все-таки пятый этаж?

— Поначалу тяжело было, а сейчас привыкли.

— А дети у вас есть? — осторожно поинтересовался Петр, накладывая в чашку с чаем варенье и размешивая маленькой ложечкой. Он периодически вытирал капельки пота на своем раскрасневшемся лице.

— Ну а как же без детей-то. У нас их трое: две дочери и сын. Хотите посмотреть? — Мария Даниловна стремительно вышла из кухни и принесла два объемных, тяжелых на вид альбома.

— Часто у вас-то бывают, или все поразъехались? — спросил Петр, разглядывая фотографии.

— Почему поразъехались, все здесь в Иркутске живут. Куда они от нас денутся. Одна дочь так через дорогу живет. В окошко ее часто, чуть не каждый день видим, когда на работу идет. Мы ведь встаем рано, делать нечего, вот и смотрим, и смотрим в окно, — у старушки накатились слезы. — Они у нас хорошие.

— Да хватит тебе плакать, Маша! Конечно, хорошие. Все выученные, не пьяницы. А то, что редко ходят, так их понять можно. Молодые, все хочется успеть. А мы живем себе, не торопимся.

— Да, это конечно, — примирительно заговорила Мария Даниловна. — Сами такие же в молодости были, — и немного помолчав, добавила: — такие, да не такие. Стариков уважали раньше, не то что сейчас. Я вон маленькая была, помню, дед у нас жил, все больше на печке лежал. Дряхленький такой, и в чем жизнь держалась? Его вроде и не замечал никто. А когда нужно было решить какой-нибудь серьезный вопрос, так без его совета не обходились. Он еще и наказать мог.

— От воспитания зависит это, — вмешался в разговор Михаил Никитович. — Вот маленький ребенок бегает по дому, вроде ничего и не понимает, а ведь все примечает, как взрослые промеж собой разговаривают, к кому с уважением относятся. Сеют неуважение, его и жнут.

— Да это точно! — согласился Добронравов. — Просто диву даешься, как это в странах Востока законы предков поддерживают. А на Кавказе как старших уважают! У меня однокурсник есть, мы с ним в одной группе учимся, так, когда к нему старший брат приезжал в гости, он беспрекословно исполнял его просьбы. А ведь он выше на голову старшего брата и шире в плечах. Не на страхе, видно, уважение держится.

— А, может, зря религию в школах не изучают? — заговорила Мария Даниловна. — Ведь раньше учили добру. Науки всякие изучают, а о человеке забыли, о стариках. Ведь ни одной книжки о стариках в школе не учат, а ведь то не понимают учителя, что сами стариками станут.

— Спасибо вам за чай, Мария Даниловна, Михаил Никитович, — Петр поднялся из-за стола. — Очень вкусное варенье у вас и вообще очень уютно. Можно я к вам буду приходить иногда, просто так, без вызова?

— Это вам спасибо за все. Столько времени нам уделили, поговорили со стариками, нам от этого легче стало. Может, и за лекарствами бежать не придется, — Мария Даниловна улыбнулась открытой и доброй улыбкой. — Конечно же, приходите к нам, когда захотите. Хотя, впрочем, когда же вам ходить-то, больных вон сколько.

— Ну, почему же, — пробурчал Добронравов, прощаясь и закрывая за собой дверь.

Он отчитался в поликлинике, сдал аппарат для измерения давления. Практикум уже был закрыт, так как давно рабочий день у студентов и преподавателей закончился. Добронравов, не торопясь, пошел на остановку. Автобус не заставил себя долго ждать. Светло-желтый «Икарус» с прицепом быстро наполнился пассажирами и тронулся.