Сергей ДЕНИСЕНКО (г. Омск) К ВОПРОСУ О ДЯТЛАХ (Триптих) 1. Как много парадоксов он таит — Великий беспредел миропорядка!.. Что голова у дятла не болит — Есть для меня великая загадка. Я долго этот подвиг созерцал, Им поглощён уныло, но всецело. А он — стучал, стучал, стучал, стучал... И у меня вдруг сердце заболело. 2. Дни напролёт — весёлый этот звук. И даже — годы. Даже — век от века. Прислушайтесь, как радостно: “Тук-тук!” (То не топор, однако, дровосека). Завидую тебе, о дятел мой! Судьба — и без сучка, и без промашки: Всю жизнь о стену биться головой — И кайф ловить от пойманной букашки!.. 3. Он бился головой что было сил, И явно не брала его усталость. “Скажи мне, дятел, — дятла я спросил, — Мне сколько лет прожить ещё осталось?” Но он проигнорировал вопрос, Из древа выковыривая мушек... Зима была. Трескучий был мороз. И не было окрест меня кукушек. АКТЁРСКАЯ СКАЗКА Меч тяжёл. Не ощущаю рук. Бутафоры явно постарались. Змей-Горыныч рухнул, оскандалясь, Без голов (в количестве трёх штук). Дом покинув, выйдя за порог, Не мечтал я выжить. Думал — сгину. Пот солёный разъедает спину. И чугунна тяжесть у сапог. Ждать подмоги? Да прожди хоть век! Это — то же, что добыть лекарства В тридевятых-трипроклятых царствах, Где цари не нюхали аптек. Под мужские “ух” и бабьи “ах”, Под фольклорный юмор песен Кима — Я разил чудовищ и кикимор В наизадремучейших лесах. Сказка? Бросьте! Чёрный адский труд! Отдых по звонку — он был как милость. Ибо ночь бессонная вместилась В десять перекурочных минут. И никто не знает — где я был, Чьи в меня впечатались румяна... Как ты засмеялась, Несмеяна, Когда утром я заснул без сил!.. А потом... Какой тяжёлый меч!.. Предо мной, коленопреклонённы, Выли туполобые Додоны, И валились головы их с плеч! Кто-то мне шепнул: “Угомонись! Али захотелось криминалу?..” Оттого, наверное, к финалу Глупости большие начались. Я подонков с миром отпустил, Распахнул я в царский закром двери... Но народ (народ!) в меня поверил! Это я к финалу ощутил. Я, ребята, сделал всё, что мог. Правда, выжил Змий один зелёный. Всё, ребята!.. Только пот солёный. И чугунна тяжесть у сапог. Цацки — в море! В небеса — картуз! Наплевать, что их нигде не купишь! Пальцы левой — складываю в кукиш, Пальцы правой — подношу ко рту, — И не степь, не поле, а века Оглушаю троекратным свистом!.. Надо быть талантливым артистом, Чтоб сыграть Ивана-дурака. БАЛЛАДА О ВТОРИЧНОСТИ Когда стихий шальная сила В февраль вносила перелом, Он доставал свои чернила И долго плакал за столом. И только строчки Пастернака Шептал в звенящей тишине: — “Февраль! Достать чернил и плакать!” Как просто!.. Боже! Дай же мне!.. И вот уже перо строчило, И он пытался дрожь унять: “Когда дряхлеющие силы Нам начинают изменять...” И замирал, мрачнее тучи, Как будто в зыбком полусне. И грустно улыбался Тютчев С фотопортрета на стене. “Всё — было! Я себя ославлю!..” — Стучало бешено в висках. Но полусон кончался явью, И вот опять — перо в руках. Он жалок был в порыве яром — Поэтов будущих “предтеча”, Заблудший среди сотен строк: “Скажи-ка, дядя, ведь недаром...”, “В одной давильне всех калеча...”, “Когда не в шутку занемог...” Впадал он в пессимизм глубокий, Себя вторичным сознавая — Душою, мыслями, судьбой... “Белеет парус одинокий...”, “Люблю грозу в начале мая...”, “Бери шинель, пошли домой...” И раздавался смех утробный. Смеялся в пух, и в прах, и в дым Великий и четырёхстопный Ямб над приверженцем своим. ...Судьба, которая с изъяном, Всегда у юмора в долгу... Пусть он смешон. Но графоманом Назвать его я не могу. Чужие строчки — как оковы, Пред ними был он нищ и гол. Но он искал. Свой стиль. И Слово. Всю жизнь искал. И не нашёл. Так не судите очень строго Того, чей горестен удел. Тем паче, Вы — нашли дорогу. Свою. А он вот — не сумел. ...Раскрытый томик Пастернака, Страница номер двадцать шесть: “Февраль! Достать чернил и плакать!..” Кончаю. Страшно перечесть. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
