— Але, это Алла. Мы тут с мужем поспорили, что вы...

 

У каждой твари свой сезон. Птицы весной летят с юга на север. Люди наоборот. Начиная с мая, целые стада двуногих устремляются в теплые страны. А что им делать в том же Питере, когда над головой носятся пернатые эскадрильи, с ограниченным временем на выполнение физиологических потребностей? Разукрасят похлеще Поллака.

Позже, в августе, когда лето устанет от собственной жары, а у икающих перекормленных птиц не будет ни сил, ни желания отлеплять зады от семейных аэродромов, в парк вползут пенсионеры.

Хорошо им тут. Спокойно. Зелень вокруг, листья, травка. Почти как в раю. Лупоглазые ангелочки из колясок удивляются миру, спортсменки божественной наружности нарезают круги и километры, затянув в эластичные одежды всё, что мешает, болтается или отвлекает на нечестивые помыслы. Пыхтят сорокалетними паровозами начальники, носители тройных подбородков. Вон бежит — с таким даже разминуться на тропинке проблема. Осторожно, чтобы не расплескать, несёт он безразмерное содержимое живота своего. Сколько же затрачено здоровья, чтоб это здоровье угробить!?

— Поздновато молодой человек взялся фигуру исправлять. Побегает так пару месяцев и к кардиологу сдаваться пойдёт, — худощавый, высокий старик сочувственно посмотрел на толстяка.

— Такие складки таскать не каждый бегемот возьмётся, — согласился другой старик, сидящий рядом. — Нет, до кардиолога он своим ходом не доберётся, будет ждать катафалк.

Всех пенсионеров в парке что-то объединяет. Может быть, это разговоры об участковом враче, рецепты которого дают солидный шанс появиться перед райскими вратами досрочно. А может, мелодии утерянной молодости. Кармен, Иоланта... Кто-то слушал их из партера, кто-то со сцены, кто-то из буфета. Общие города, общие институты, общие жёны. У всех пенсионеров имелось нечто общее. У всех, кроме этих двух. Было просто удивительно видеть двух таких непохожих стариков рядом.

Первый длиннобородый, одетый в простую белую рубашку-толстовку, да и смахивавший чем-то на великого писателя, как будто светился изнутри. Роскошные седины над высоким лбом только в последнее время с боями стали отступать к затылку. Мозолистые пальцы, крепко сжимавшие трость, говорили о недюжинной силе, а привычка прикладывать ладонь к уху — о подступающей глухоте.

Второй — чуть помоложе, с шишковатой плешивой головой, маленький и подвижный. Нарядный тёмно-коричневый пиджак с чёрной бабочкой, кокетливая полоска усов под длинным носом и голос с искусственной хрипотцой выдавали в нем бухгалтера, претендующего на аристократизм.

Старик в толстовке продолжал следить за обладателем безразмерного живота, который остановился неподалеку от их скамейки, чтобы перевести дух.

— Да, сердце у мужика вдвое старше, чем он сам. Впрочем, диета и разумный спорт могут оказаться для него спасением.

— О чем вы говорите, сосед? Какая диета его остановит? — не согласился длинноносый. — Он же бежит только для того, чтоб быстрей добраться до холодильника. С ним в обнимку его и похоронят.

— Зато глянь вон туда. Видишь, какая красавица? Не идёт — парит. Хоть картину пиши.

— Парит не парит... Вы, главное, сами не парьтесь. Грешно-то в вашем возрасте. А эту красавицу-теннисистку весь город обсуждает за её желание заработать, неважно каким образом и местом. Недавно она снялась для обложки мужского журнала: из одежды — только кроссовки и теннисная ракетка. Разумеется, остальные претендентки тоже были не в кирзовых сапогах, но на обложку взяли именно её. Почему? Да потому, что она знала правило: хочешь быть телом поближе к народу, вначале побудь им поближе к главному редактору. О морали помнят только те, у кого нет покупателей. Вот, например, там на скамейке отдыхает престарелый богатырь.

— Бога... что? — не расслышал высокий.

— Бога-тырь!

— А! Правда, здоровенький дед. Лысей тебя будет, соседушка.

— Лысей меня только биллиардный шар и Иосиф Кобзон, — не согласился короткий. — Так вот, работай этот мужик, скажем, на мясокомбинате — цены бы ему не было. Бычки, завидя его уголовную рожу, умирали бы от инфарктов и экономили электричество убойному цеху. Но дед этот решил, что электрический стул бычкам не противопоказан и что он, большой поэт, пачкать ручки на мясокомбинате не станет: "Мы — поэты, люди простые, но гордые, на сделку с совестью не пойдём". Вы бы видели, как этот гордый человек вылизывал задницу редактору районной газетёнки за возможность опубликовать свои вирши. До зеркального блеска, то есть.

— Совесть? — опять не расслышал высокий.

— Я говорю, что совесть он засунул в то место, которое лизал.

— Хм. А кто это беседует с ним? Вроде знакомое лицо.

— Композитор. Тоже звезда. Заставить бы его на том свете слушать всё, что он написал — лучшего наказания не придумать. Пора на ворота райские повесить амбарный замок, а святого Петра сократить за ненадобностью. Всё равно свежие поступления туда пока не предвидятся. Какой толк сегодня от церквей? Крестятся перед алтарём, просят у бога милости: "Бог, пусть у соседа сдохнет корова, а тёща его живёт дольше, чем он сам".

Высокий усмехнулся:

— Да, большой любовью к ближним ты похвастаться не можешь.

— А за что их любить? "Чем лучше я узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки" — кто это придумал? Правильно — сами люди. Второго потопа на них нет. Ты им говоришь: "Не возжелай жену ближнего своего", а тебе отвечают: "Какой же это ближний, когда он в командировке в Саратове?" После этого хочется зайти к тебе и напиться до...

— Я догадываюсь, к чему ты меня склоняешь. Мне твоя Алла утром позвонила и предупредила, что вы с ней поспорили.

— На какую тему? — разочаровано хмыкнул лысый.

— Что ты сумеешь уговорить меня сделать что-то против моей воли. Так вот, не уговоришь! Ты знаешь мои принципы.

— Почему? Уговорил же я вас прийти в этот парк.

— Не уговорил. Просто наши желания совпали. Другое дело, если ты сумеешь поставить меня в ситуацию, когда другого пути не будет. Вот с обстоятельствами никто и ничто не может справиться. Например, в "Откровениях" Иоанна говорится, что для того, чтобы начался Апокалипсис, должны собраться в кучу двадцать четыре старца, Агнец, сказочные животные и так далее. Тогда у Творца не остаётся выхода, он обязан нажать кнопку пуска. Впрочем, тебе религия не интересна, давай лучше о насущном. О семье. Как там Алла? Она иногда нам звонит, но в гости не зовёт. Всё перед зеркалом крутится, морщины разглаживает?

— Ага, утюгом. И ещё рога причёсывает, — длинноносый криво усмехнулся. — Некогда ей гостями заниматься. Она у нас всё хозяйство ведёт. Я уже забыл, когда последний раз к кастрюлям-котлам подходил, она сама там хлопочет, варит. Пообещал ей в качестве поощрения купить турпутёвку в Париж — пусть хоть по Елисейским Полям походит.

— А не боишься?

— Чего?

— Ну, в Поля её выпускать, Елисейские? Во Франции мужчины шустрые, хоть елисейские, хоть монмартовские.

— Наверное, вы хотели сказать монмартровские, — длинноносый покосился на своего величественного собеседника.

— Как хотел, так и сказал. Монмартовские коты — это звери. Попадись им весной — не посмотрят, что мужик. Считай домяукался, — высокий старик отвернулся и без надежды на успех попытался определить взглядом местоположение талии у всё ещё стоящего неподалеку толстяка.

Оба замолчали. Длинноносый достал из кармана плоскую фляжку.

— Как насчет коньячку?

— Нет, спасибо. Ушло то время, когда я не боялся за давление. Эх, где моя молодость — весёлые дни? Музыка какая! А девушки! Ты ей ромашку, она тебе улыбку. Оба счастливы.

— Зато теперь... Я как-то подарил одной красавице ромашку, а вместо благодарности услышал предложение на сорок слов, из которых только одно было не мат. Всех моих родственников вспомнила. Молодость... Одни болячки взамен. Слепота, глухота, четыре зуба на всю семью. Теперь вот и память стала подводить.

— Меня тоже ... — начал высокий.

— О вас я вообще молчу! — прервал его длинноносый. — У вас её никогда и не было. Из-за этого даже дворничиха вашу биографию не знает, каждый раз излагает по-разному. А помните, как вы краны забыли закрыть? Тогда не только этаж под вами затопило — до нас вода дошла, моей Алле все котлы позаливало, вместо жаркого суп получился.

— Сколько раз тебе можно повторять, что не забыл я тогда? Не за-был! Мне Махмуд-электрик конец света устроил своим коротким замыканием. А я в темноте не то, что краны, ширинку не найду. Я ещё подумал тогда: до чего же мы все зависим от электриков.

— Это точно. Он одно время и у меня работал. Постоянно жёг пробки. Старый, что с него возьмешь? Однажды, я сказал Алле:"Конец света, Алла, х... с ним", а электрик не дослушал и стал повторять: "Конец света! Аллах с ним!", — длинноносый отхлебнул наконец свой коньяк, но закрывать пробку не спешил. — Эй, спортсмен, коньяк будешь? — обратился он к мужчине напротив.

Толстяк, собравшийся было уходить, с жадностью ухватился за фляжку и начал, захлёбываясь, пить, даже не поблагодарив.

Под музыку группы "Аквариум" на полянку въехал автобус. Дверь распахнулась и оттуда строем выгрузились старички.

— Неужели дом престарелых вывезли на прогулку? — удивился высокий.

— Однополчане. Правда, от полка их осталось только девятнадцать человек. В газете писали о том, что у них тут сегодня пикник.

— Ну, они хоть знали за что кровь проливали, а те, что живут подо мной... Ох, портиться стал народ, — высокий старик уперся лбом в скрещенные на трости ладони, — только и делают, что размножаются. Как им там места хватает? Я уж подумываю, может, они научились плодиться по-рыбьи, икрой? "Забыть", что ли, закрыть краны опять, чтоб дисциплину вспомнили, или позвать Махмуда - конец света устроить?

— Обратите внимание, про конец света — это вы сами решили, я вам только про потоп говорил.

Вынырнувшая из-за кустов овечка подбежала к высокому и ткнулась носом в ноги. Какой-то шутник прицепил к её голове кулон с голубыми камнями, от чего казалось, что у овечки семь глаз.

Высокий старик на секунду замолчал, недоуменно посмотрел на животное и побледнел. Но потом провел взглядом по поляне и хитро сощурился:

— А ведь ты меня чуть не купил. Сосчитал, правда, плохо. Девятнадцать ветеранов, плюс поэт с композитором, плюс вы с толстяком, специально задержанным для кворума. Согласен, сердце у него столетнее. Но ты забыл, что меня считать нельзя. Итого вместе - двадцать три деда.

Динамики продолжали нашёптывать песню:

 

Тебя там встретит огнегривый лев,

И синий вол, исполненный очей,

С ними золотой орел небесный...

 

— Вы забыли о водителе.

В этот момент из автобуса донеслось:

— Конец света! Аллах с ним! - и на поляну выпрыгнул весь седой, но улыбающийся Махмуд.

Длинноносый поднялся.

— Ну ладно, мне пора. Пойду выполнять свою часть Апокалипсиса.

— Фу, — высокий поморщился, — что-то серой запахло.

— Сероводородом, — поправил его второй старик, — нельзя уже мне жирное перед сном.

— Не забудь сказать Алле, что ты победил.

— Это она победила. Я спорил, что не сумею вас перехитрить. Но она выяснила, где собираются ветераны, обнаружила, что композитор и поэт ошиваются тут каждый день. И про толстяка она знала. И кулон свой на овцу нацепила. И, разумеется, Махмуда с музыкой тоже организовала она. Я же был скован обстоятельством "играть честно", — Длинноносый повернулся и зашагал к выходу, где весёлый лохматый лабух наигрывал на скрипке глупенькую балладу:

 

Фланелькой промокнув очки,

Без целей и идей

Сидели в парке старички,

Глазели на людей.

Один без добрых дел не мог,

Другой был зол и горд.

Был первый дед обычный бог,

Другой обычный чёрт.

 

Длинноносый старик криво усмехнулся и бросил музыканту в шапку несколько мятых купюр. Потом посмотрел вверх и произнёс:

— Кажется, дождь начинается. Точнее, конец света.

И, как будто в ответ, только что беззаботно сиявшее светило вздрогнуло и стало темнеть.