Поручение

 

День собирался стать жарким.

Солнце сияло на голубом безоблачном небе и стремительно высушивало траву везде, где яркому свету удавалось отвоевать новую часть покрытого росою газона.

Я положил в багажник нотебук, сумку с вещами и пакет с мусором. Затем отодвинул до упора назад пассажирское сиденье, наполовину откинул его назад, после этого накинул на сиденье старое детское одеяльце и вопросительно посмотрел на жену:

- Грузим? – спросил я.

Моя жена Саша, не доверяя сделанным приготовлениям, еще раз проверила подготовленное место, после чего кивнула и сказала:

- Пойдем, принесем.

После чего мы, пыхтя и отдуваясь, принесли из-за бани полутораметровую тую, растущую в большой полиэтиленовой кадке. Затем Саша, не допуская меня до работы с пушистой красавицей, упаковала ее в большой черный пакет и перевязала упаковку в двух местах. Дерево стало гораздо компактнее, но, все равно, в середине ствола оставалось еще достаточно широким.

- Я тебя очень прошу, - сказала Саша, - довези тую аккуратно, не поломай ей веточки. Видишь, какая красавица будет у нас дома расти.

- Может быть, эта красавица росла бы всем на радость на нашей даче? – слабо трепыхнулся я.

- Нет, на даче ей уже нет места, - твердо возразила мне Саша, - а во дворе как раз её нам и не хватает.

После этого я уже не спорил и только придерживал снизу кадку, пока Саша располагала ствол дерева на сиденье автомобиля. Туя полулежала в машине, упираясь кадкой в пол и стволом на спинку сиденья, но ветки ее были в порядке и земля в кадке не высыпалась на пол. Впрочем, земля еще была сырая после вечернего полива и не могла сыпаться до своего полного высыхания.

- Ты только поезжай осторожно, не тряси красавицу в каждой яме, ты меня понял? - строго сказала мне Саша.

- Понял.

- Когда домой приедешь, аккуратно ее вынь, занеси в дворницкую и распакуй, чтобы туя не задохнулась.

- Понял.

- Если дворницкая будет закрыта, зайди в ТСЖ и попроси у Нины ключ.

- Да понял я, ты все это мне уже говорила.

- А что толку? Тебе можно одно и то же говорить по сотне раз, а ты все равно сделаешь по-своему, - Саша обиженно поджала губу.

- Я сделаю все именно так, как ты сказала.

Саша посмотрела на меня недоверчиво и переключилась на другую тему:

- Я тебе в багажник ставлю два ящика с цветочной рассадой.

- Какой рассадой?

- Какая разница, какой? Тебе что пуанцетия, что бегония – все одно и то же. Ты тут же забываешь названия цветов, а наш сад видишь только на фотографиях, когда я тебя вынуждаю их рассматривать.

Я предпочел промолчать, тем более, что Саша кое в чем была права – я, действительно, не был в состоянии запомнить названия выращиваемых ею цветов.

- Что я должен с этой рассадой сделать? – попробовал я переключить Сашу на более прагматическую тему.

- Ты сразу, как только приедешь, первым делом достань рассаду и отнеси ее на балкон. Поставь ящики в тень. Рассада очень нежная и я боюсь, что она задохнется в багажнике от жары. Первым делом – достань рассаду.

- Понял.

- И обязательно встреть меня с поезда. У меня будет с собой тяжелый пакет с растениями.

- А увезти сейчас на машине этот пакет нельзя? Как же ты его дотащишь до поезда? – попробовал я возразить Саше.

- Вот если бы ты мог уехать часом позже, то ты бы его и забрал.

- Я не могу задержаться, ты же знаешь, что у меня суд, - тут же заметил я.

- Поэтому я растения выкопаю позже, а Миша посадит меня на поезд.

- Ты с ним договорилась?

- Да. Он придет за час до поезда, меня проводит до платформы и донесет пакет.

- Не забудь свой телефон на даче.

- Не забуду. Пока.

Жена чмокнула меня в щеку и пошла отпирать ворота.

 

Дорога от дачи до дома была не близкой, но я рассчитывал доехать за полтора часа. Обычно так оно и бывало, если только поездке не предшествовал ливень. После ливня последний, если считать от дома, и первый, если считать от дачи, не заасфальтированный двадцатикилометровый участок дороги покрывался ямами, которые очень быстро углублялись под колесами проезжающих машин, и в таком виде щебеночная дорога пребывала до очередного проезда грейдера. Грейдер быстро заравнивал образующиеся после дождя ямы, но последствия работы грейдера так же быстро исчезали, если погода вновь становилась ненастной. Говорят, что через три-четыре года эту дорогу наконец-то полностью заасфальтируют и она станет намного приятнее и быстрее. Однако сегодня дорога была сухой и, в общем-то, достаточно ровной.

Восемьдесят километров в час для пыльной щебенки – скорость достаточно высокая. Работал кондиционер, в салоне было комфортно, и только в зеркало я мог видеть, как за машиной в душном безветрии жаркого дня поднимается желтая пыль.

До начала асфальта оставалось около пяти километров, когда руль начал вихлять и я услышал характерное хлопанье резиновой покрышки.

Не сомневаясь в том, что я мне предстоит увидеть, я остановился и вышел в жаркий летний день, наполненный звоном слепней, моментально слетающихся на автомобиль, как на какое-то большое, полнокровное животное.

Левое переднее колесо, двадцать минут назад радовавшее мой взгляд своей упругой накачаностью, теперь припало металлическим диском к дороге, распластав резину по каменистому щебню.

Искать причину не имело никакого смысла и я, отмахиваясь от слепней, полез в багажник за инструментами и запаской. Но, вначале, мне предстояло освободить место в багажнике.

Два ящика с рассадой, любовно собранные Сашей для нашего двора, я вынул и поставил в тень за машиной. Туда же отправился пакет с мусором. Свою сумку положил в салон. После этого достал запасное колесо, домкрат и баллонный ключ.

Когда я только начал пристраивать домкрат с левой стороны автомобиля, мимо меня промчался «Опель», и на десять секунд я оказался в густом пыльном тумане.

Ого, - подумал я, - если бы за ним шла другая машина, то она бы впилилась в меня на полной скорости.

Знак аварийной остановки я разыскал в углу багажника и поставил его в сорока метрах позади автомобиля. Теперь стало возможным сменить колесо.

О том, что у меня ничего не получится, я понял уже через минуту.

Домкрат, представляющий собой ромбовидную конструкцию из четырех реек, не желал работать, поскольку оказалась сорванной пластмассовая резьба в самом важном месте этого устройства. Других вариантов не было – вся надежда была только на проезжающие автомобили.

Первым проехал лесовоз, водитель которого ввиду старости грузовика и невозможности в одиночку сменить колесо, вообще пренебрегал таким устройством, как домкрат. Второй проехала древняя «шестерка», у которой в инструментах лежал такой же, как и сама машина, древний реечный домкрат, который мне, а точнее, моей машине, никак не подходил в силу ее конструктивных особенностей.

Третья машина пролетела мимо меня в клубах пыли, не заметив, или не желая оказывать помощь. Только через двадцать минут, около меня остановился видавший виды «Гольф».

- Что случилось, спросил водитель «Гольфа».

- Домкрат накрылся, можете свой одолжить на три минуты? – ответил я, пытаясь понять, какова будет его дальнейшая реакция и не придумает ли он отговорку, чтобы не ожидать завершения моей работы.

Водитель «Гольфа», не выражая никаких эмоций, полез в багажник и вытащил нормальный гидравлический домкрат, именно такой, который я уже давно собирался себе купить.

- Сами справитесь? – спросил он. Я кивнул, не поняв смысла его вопроса: Он что, готов был сам сменить мне колесо?

Водитель «Гольфа» закурил, а его спутница, скорее всего – жена, вышла из машины и стала рассматривать цветочную рассаду, стоящую в ящиках в тени моей машины. Слепни вились вокруг, норовя укусить сразу в нескольких местах. Я отмахивался от них, проклиная, сквозь зубы, жару, спущенное колесо, поломанный домкрат но, больше всего, этих противных насекомых.

- А вот это, с синими цветочками, - что это такое? – услышал я ее вопрос, но не понял, что вопрос адресован мне, поэтому промолчал.

Между тем муж любопытной пассажирки подошел к моему ящику и спросил ее:

- Вот этот?

Та кивнула.

Мужчина сказал:

- По-моему, бульбульденция, - и, уже обращаясь ко мне, добавил, - я правильно говорю?

Я пожал плечами, заворачивая последнюю гайку, но, понимая, что от меня сейчас ждут ответа, пояснил:

- Я не разбираюсь в цветах. Это у меня жена специалист, а я – водитель. Привезти, выгрузить, в крайнем случае – полить.

Супруги, только что интересовавшиеся цветами, посмотрели на меня с сожалением.

- Я что-нибудь Вам должен? - спросил, возвращая домкрат.

- Нет, ничего. Счастливо Вам и Вашей жене, - ответил водитель «Гольфа».

 

У меня еще оставалась возможность успеть в суд, если только на все сборы, связанные с переодеванием, умыванием и, самое главное, освобождением машины от растений я потрачу не более 30 минут.

С такими мыслями я ехал по асфальту московского шоссе. Позади уже осталась самая тяжелая часть дороги. На подъезде к маленькой деревушке, стоящей на московской трассе, я заметил скопление машин. Секундой позже стало понятно, что это – результат недавнего столкновения, не очень большого, после которого на дороге оставались куски пластмассового бампера одной из пострадавших машин.

Маневрируя между машинами и обломками бампера, я, разглядывая поврежденные автомобили, попытался оценить последствия аварии. В этот момент я почувствовал, что правое колесо моей машины наехало на что-то твердое, и, проехав не более пятидесяти метров, с чувством обреченности убедился, что у меня вновь возникли недавние проблемы.

Острый кусок бампера не просто проколол колесо. Пластмасса прорезала боковину покрышки, сделав очень сложным ее последующий ремонт.

Снаряд опять угодил в ту же воронку. И в суд я уже не успевал.

В принципе, можно было бы сейчас оставить здесь машину и добраться до города на попутных автомобилях. Потратить деньги, но – успеть, если бы не эти растения, которые сейчас ломали весь мой дневной график. Я посмотрел на тую, полулежащую на переднем сиденье и беззвучно ругнулся в ее адрес. Я чувствовал себя связанным, а, точнее, привязанным всеми этими стволами и побегами к моему неисправному автомобилю.

Впрочем, в том, что я не успею в суд, нет ничего непоправимого. Заседание, скорее всего, и так бы перенесли. Однако после суда у меня была запланирована масса других дел и ждать на дороге чуда попросту у меня нет времени. Надо что-то делать.

Я вновь полез в багажник, вынимая, вначале, ящики с цветочной рассадой, потом знак аварийной остановки, потом снятое с машины пробитое колесо. Проделав это, я рассаду опять поставил в багажник, выставил сзади знак аварийной остановки и запер машину.

Мой план состоял в том, чтобы доехать до большой деревни, находящейся километрах в пятнадцати от этого места, отремонтировать колесо и вернуться обратно. Мне помнилось, что в той большой деревне я когда-то видел вывеску «ремонт колес».

Останавливать легковушки утром в понедельник, когда у большинства багажники забиты разным дачным барахлом, дело бесполезное, особенно если у тебя в руках пыльное спущенное колесо. А я уже настолько вывозился в пыли, что в приличную машину стало неловко проситься.

Наконец около меня остановился непритязательный «Камаз».

- У меня такого запасного колеса нет, - пошутил водитель грузовика.

- Подбрось до Ушаков, там должен быть ремонт.

- Садись.

В жаркой, продуваемой июльским ветерком кабине, водитель полюбопытствовал:

- Что, без запаски катаешься?

- Да нет, второй раз спускает за полчаса.

- Бывает. Я как-то из Тосно зимой на «Волге» в Москву ехал, так, не поверишь, четыре раза по пути туда колеса менял.

- Может колеса были уезженные.

- Нет, колеса были новые. Щетки металлические, наверное, были старые.

- Какие щетки? - не понял я.

- Снегопад был накануне. Дорогу чистили, а машины, у них старые и с металлических щеток, которыми счищают снег, кусочки проволоки сыпались на дорогу. А на моей «Волге» все баллоны были с камерами, вот они и спускали при малейшем проколе. Была бы бескамерная резина – я бы до Москвы доехал без остановок.

Потянулись деревянные дома Ушаков. Где-то слева, как мне казалось, я выдел вывеску «ремонт колес». Кажется, это здесь. Точно.

«Камаз» тормознул, подняв пыль на обочине. Я вылез из кабины, прижимая к себе колесо, и благодарно махнул рукой водителю «Камаза».

 

Вокруг гаража, сложенного из белого силикатного кирпича, было подозрительно тихо.

Я уже не старался держать колесо подальше от своих штанов, а, напротив, прижимал его к себе, экономя силы в этот жаркий день. Подойдя к обшарпанной двери гаража, я свободной рукой смахнул каплю пота на виске и потянул за ручку двери. Дверь не открывалась.

Я потянул сильнее, потом, осознавая тщетность своих попыток попасть внутрь, забарабанил в дверь из всех сил. Внутри никого не было.

Часы показывали начало двенадцатого.

Может быть, - подумал я, - ремонт работает с одиннадцати и вот-вот откроется? Но для деревенских, с их привычкой начинать работу с рассветом, это показалось мне тщетной надеждой.

Пока я так размышлял, из-за соседнего дома на велосипеде выехал парнишка лет двенадцати.

- Послушай, - крикнул я ему, боясь, что он нырнет в проезд между домами и исчезнет, - ты не знаешь, ремонт сегодня работает?

Мальчишка заложил вираж и не торопился отвечать.

- Не-а, - наконец ответил тот.

- Почему?

- А его уже с пятницы нет, уехал куда-то.

- Ты точно знаешь? - мне не хотелось верить в очевидное.

- Мамка говорила, - велосипедист сделал еще один круг и нырнул в проезд между домами.

Я вслед крикнул:

- Здесь есть еще где-нибудь ремонт колес?

В ответ он мне что-то ответил неразборчивое и окончательно скрылся из вида.

Я потащил спущенное колесо обратно к дороге.

 

По всей видимости, в деревне больше нигде не было ремонта колес. Оставалось только ехать вперед, в Тосно, где, наверняка, был ремонт колес.

Но в Тосно надо умудриться попасть. Объездная дорога начиналась через два километра на выезде из Ушаков. Большинство автомобилей, особенно – грузовиков, шли по объездной и в Тосно не заезжали. Значит, мне надо на одной машине доехать до поворота на объездную, а после этого ловить попутку в Тосно и там уже ремонтировать колесо. Перспектива не очень приятная. В лучшем случае, часа три на все это уйдет.

Солнце, между тем, стояло в зените и нещадно палило. Мимо проносились легковые машины с плотно закрытыми стеклами. Внутри них сидели люди, обдуваемые прохладой из кондиционеров. Страшно хотелось пить.

Цветы, - подумал я, - они в багажнике совсем задохнутся. Саша оставила их мне в расчете, что через два часа они уже будут в тени на балконе. Уже прошло три часа, а до дома, самое малое, еще четыре. Мне представились вялые цветочные побеги с пожухлыми листьями и Саша, которая говорит, чтобы я отнес этот пакет с загубленной рассадой на помойку. Я не знал, что мне делать: ехать дальше или возвращаться обратно? А что делать, вернувшись обратно со спущенным колесом?

В это время около меня затормозила маршрутка с надписью «Любань». Из машины выбралась женщина. Я, повинуясь чувству, что эта подсказка мне послана не зря, подхватил колесо и забрался в салон машины.

- Через пятнадцать километров, слева, на обочине стоит серебристый автомобиль. Там выйду, - сказал я чернявому водителю.

- Пятнадцать рублей, - со среднеазиатским акцентом ответил мне водитель.

 

Первым делом я выпил минералки. Бутылка нагрелась, вода была горячая, но это была моя вода и это была моя машина. Заведя мотор, и включив обдув салона на полную мощность, я уже через полминуты сидел под струей прохладного воздуха.

Зазвонил мобильник. Прежде, чем ответить, я посмотрел на часы. Времени было без десяти минут час.

- Дмитрий Сергеевич, мы с Вами договаривались на два часа. Звоню, чтобы уточнить время встречи, - услышал голос одного из тех людей, с кем у меня были назначены деловые встречи.

- Извините, Виктор, сегодня не получится, я еще далеко от города, - ответил я вслух и про себя добавил, - и фиг знает, когда я в него сегодня попаду.

Я вновь подумал, что если бы не эта чертова туя и ящики с рассадой, мне бы сейчас ничего не стоило добраться до дома, переодеться, заниматься весь день делами, а не торчать сейчас на дороге в грязных джинсах. А завтра я бы приехал сюда с Витей, или с Сережей, или со Стасом – вариантов было много, чтобы отремонтировать колесо и забрать машину.

Я чертыхнулся и вылез в жаркое марево летнего дня. Воздух над нагретым асфальтом струился и дрожал.

Вначале я вытащил из машины один ящик, потом – второй и поставил их сзади, где была хотя бы небольшая тень от автомобиля. Между сиденьями, на полу, валялась наполовину пустая полулитровая бутылка Акваминерале без газа. Я нашел бутылку и, зажав пальцем горлышко бутылки, стал осторожно разбрызгивать воду на рассаду. В голову пришла мысль, что Саша, увидь она меня сейчас, наверное похвалила бы за догадливость.

Когда вода в бутылке закончилась, я сделал окончательный вывод, что обречен добираться домой только вместе с этими двумя ящиками рассады и с туей, которая ждала своей очереди, полулежа на переднем сиденье автомобиля. Как только я себе это сказал, мне стало легче и свободнее, а глухое раздражение, комом стоявшее в груди, стало стремительно таять.

Но, вначале надо было сделать несколько звонков, отменить несколько встреч, предупредить, что меня сегодня не будет, поставить опять ящики в багажник и доползти полсотни метров до ближайшего деревенского дома.

 

Хозяйка ярко-желтого домика с выкрашенными в белый цвет резными ставнями легко согласилась с тем, что моя машина до завтрашнего дня постоит около ее забора. Я вытащил рассаду и тую, оставив их около шоссе, а сам сел за руль и продолжая медленное движение на трех колесах вырулил с обочины на отведенное мне место.

Когда я вернулся на шоссе, около моих ящиков стояла вишневая «Ауди».

- Это Ваши цветы, - спросила меня стильная женщина, сидящая на пассажирском месте.

- Мои.

- А бульбульденция у Вас в какую цену?

- Извините, она не продается, - ответил я.

- А что же Вы их выставили? – недоумевая, продолжала пытать меня женщина.

- У меня сломалась машина, - я махнул рукой в сторону, - и сейчас попробую доехать на перекладных.

- Что же, удачи, - сказала она и их машина тут же рванула с места.

Я посмотрел на невзрачные кустики с маленькими синими бутончиками. Что это все бульбульденцией интересуются?

 

Легковые машины, которые мчались мимо, я даже не пытался останавливать, но пять из них остановились сами, интересуясь только моими растениями, выставленными как будто на продажу.

Большегрузные автомобили мне бы подошли, поскольку в их кабине оставалось достаточно места, чтобы поставить и тую, и ящики с рассадой, но их водителя даже не пытались притормозить и я перестал на них реагировать.

Основной мой интерес был сосредоточен на небольших грузовиках, особенно если у грузовика был закрытый кузов. Завидев издалека «Газель», или такие же грузовые «Фольксваген», «Форд» и так далее, я старательно привлекал внимание их водителя, размахивая руками и мысленно уговаривая его остановиться.

Некоторые останавливались, но, почти всегда, кузов у них был полностью занят перевозимым грузом, и я опять оставался на дороге, с грустью провожая взглядом только что даривший мне надежду грузовичок.

Через час около меня остановился видавший виды белый«Фиат «Дукато».

Водитель, лысоватый мужчина в черной майке и с двухдневной щетиной на лице выслушал меня, кивнул и сказал:

- До поворота на Пушкин довезу, а дальше тебе придется еще кого-то ловить. В Павловск не заеду. Понимаю, что туда - обратно минут сорок уйдет, понимаю, что денег дашь, но не могу, извини, время поджимает.

Я сразу согласился доехать хотя бы до пушкинского поворота, так мне надоело стояние на одном месте. Я погрузил своих зеленых попутчиков в полупустой кузов и мы поехали.

- Ты эти цветочки откуда везешь? - вынимая сигарету из черной пачки «Петра первого» рукой, украшенной татуировками, спросил меня водитель «Фиата». Татуировки синели еще на его груди и плечах.

- С нашей дачи. Жена вырастила рассаду, теперь возле дома в городе собирается посадить.

- И куст тоже вырастила?

Я засмеялся.

- Нет, это не куст. Это дерево, туя. Оно таким кустом растет, но это дерево. – И, кивая на его разукрашенные руки, спросил, - Богатая биография у тебя?

Он, как бы впервые видя, посмотрел на свою руку и согласился:

- Богатая.

И, помолчав немного, добавил:

- Две ходки. Три года и семь лет. Пятнадцать лет назад вернулся, но, все одно, чувствуешь себя не таким как все. Через это с работы чуть не турнули, хорошо, что Петрович отстоял, дай ему Бог здоровья.

- А почему чуть не турнули?

- Так я работал водителем на маршрутке, на «Газели». Ну, представляешь, две смены подряд по шестнадцать – восемнадцать часов. Целый день в салоне шум, гам. Водитель ведь сидит в автобусе практически среди пассажиров. Маршрут у меня был денежный, но – тяжелый: сплошные пробки, остановиться негде, все это на нервах. И вот однажды садится ко мне в автобус бабка, причем располагается на переднем сиденье, которое развернуто ко мне спиной. И оказалась эта бабка прямо у меня за правым ухом. Как только она села, тут же на весь автобус начала всякую чушь нести.

- И что за чушь?

- Наверное, она была не очень здоровый человек, потому, что ругала всех, без исключения. И Чубайса, и депутатов, и цены, и автобус, на котором едет. Причем она, я думаю, еще и слышала плохо, потому, что не говорила, а именно орала. Тут я уже не выдержал.

- Высадил бабку?

- Нет. Я подрулил к тротуару, там как раз свободное место оказалось, открыл бардачок и достал оттуда нож.

Водитель протянул руку и открыл свой бардачок. Сверху лежал большой складной нож.

- Вот этот? – спросил я?

- Вот этот. Обычный складной нож. Я им колбасу и хлеб режу. Значит, достал я этот нож, раскрыл его и бабку за плечо трогаю. Она повернулась, нож увидела и сразу замолчала. Ну и в автобусе, сам понимаешь, тишина. А я и говорю ей так спокойно, а когда спокойно, то еще страшнее бывает: «Ты бабка сейчас замолчишь, и всю дорогу будешь молчать. Поняла?» Она смотрит на нож, кивает и молчит. Так молча до конечной и доехала. А через день в парк малява пришла, что я пассажиров ножом пугал. Ну, меня Петрович, начальник эксплуатации парка, к себе вызвал, поговорил и пересадил на эту раздолбайку. Спасибо, что не уволил.

- Хороший у тебя Петрович, - согласился я с владельцем ножа.

- Петрович - он мент бывший. А менты знают, что тот, кто жил по понятиям, тот слово держать умеет и крысятничать не будет. Мы с Петровичем поговорили, и он меня понял. Так что извини, друг, что до Павловска не могу доехать, я должен до пяти в парк успеть, а если я что-то обещаю, то всегда это выполняю.

Жаркий ветер врывался в открытые окна, но мой собеседник, продолжая управлять машиной, виртуозно прикуривал очередную сигарету. Наш разговор еще бы мог продолжаться, если бы не поворот на Пушкин – последняя точка нашего с ним совместного маршрута.

Он остановился, я выгрузил тую, ящики, свою сумку с нотебуком и приветливо махнул ему. Он, глядя в зеркало тоже махнул рукой, высунув ее из окна, а старый «Фиат» обдал меня на прощанье клубом сизого дыма.

 

В два приема я перетащил свое хозяйство на другую сторону дороги, туда, где начинался последний участок моего сегодняшнего пути.

От расположенного неподалеку придорожного кафе пахнуло шашлыком. С нашего завтрака прошло уже восемь часов, в другой ситуации можно было бы и перекусить, но я поглядел на мающуюся на солнцепеке рассаду, погладил упакованную в полиэтилен тую и решил, что поем дома, закончив выполнять данное мне поручение.

Оставалось только поймать подходящую машину и продолжить путь, поэтому я вновь принялся высматривать соответствующий грузовичок.

Наконец около меня затормозила белая «Газель» с грузовым, без окон, салоном. Я открыл пассажирскую дверь и спросил, показывая на тую и два ящика цветочной рассады:

- То Павловска с этим добром подвезете?

Водитель «Газели», мужчина лет пятидесяти, с обильной проседью в густых волосах и такими же, наполовину седыми и аккуратно постриженными усами, задумчиво посмотрел на моих зеленых спутниц и сказал:

- Думаю, что подвезу.

Он вышел, открыл заднюю грузовую дверь своей машины и я увидел, что салон «Газели» аккуратно заставлен упакованными в картон плоскими, одинаковой толщины предметами. Предметы эти стояли на стеллаже, собранном из пятисантиметрового бруса и выглядели как картины, упакованные для их перевозки. Немного места оставалось у самого края салона, но именно этого места было для меня достаточно. Я, не веря своему везению, погрузил свое добро в «Газель», а сам забрался на пассажирское сиденье, положив сумку с нотебуком на колени.

Водитель «Газели» не пытался расспрашивать о перевозимых мною растениях, он молчал и аккуратно вел машину, притормаживая перед малейшими неровностями дороги. Мне же было очень любопытно узнать, а что он такое везет в своей машине. Наконец, я не выдержал.

- У Вас какой-то странный груз в кузове. Такое впечатление, что упаковки у Вас не заводского производства.

- Да, - ответил он, - это не заводские упаковки, я их сделал сам. И стеллажи, на которых они стоят – тоже сам.

Дольше я терпеть не мог.

- А в упаковках то что? – наконец спросил я его.

- Картины, - спокойно, почти равнодушно, ответил он и, заметив мое изумление, пояснил, - Мои картины. Я художник.

- А… а зачем Вы их перевозите? – спросил я, тут же добавив, – извините за любопытство.

Водитель, который оказался художником, кинул на меня быстрый взгляд, как бы оценивая, достоин ли я его ответа и, после небольшой паузы, пояснил:

- Я в середине зимы всегда уезжаю в деревню. В Тверской области у меня есть дом. Там я работаю, а летом у меня, как правило, различные выставки. Я не люблю оставлять картины в одиночестве, вот и вожу их с собой. Здесь новые работы и немного старых. Вот и машину купил, - художник нежно погладил руль, - удобную для перевозки картин.

- А что зимой можно делать в деревне?

- Я пишу, главным образом, пейзаж. Любимое время года – на рубеже зимы и весны. В это время деревья, околица, старые дома, голые скворечники удивительно пластичны, а мартовский снег, например, он не просто голубой, он глубокого розового цвета, а тени, напротив, лазурные и все это вместе дает неповторимый колорит.

- Так Вы певец родной природы, - ляпнул я и тут же пожалел о сказанном.

Художник вновь кинул на меня быстрый взгляд и поморщился.

- Вы говорите штампами, как иногда любят писать журналисты, для которых что живопись, что футбол, например, всего лишь очередная тема, за которую им заплатят деньги, - сказал он беззлобно. - Вот недавно один из них в очередной раз написал, что мои картины написаны с любовью к родной природе. А что, разве есть художники, которые пишут с ненавистью к родной природе?

Он посмотрел на меня, и я засмеялся.

- Хорошо же Вы их зацепили. А меня, пожалуйста, извините за сказанные слова. Вот если бы я клал текст на бумагу, то никогда бы не выразился так банально, - извиняющимся тоном произнес я в ответ, - Любой человек говорит хуже, чем его же мысль, изложенная на бумаге. Вот скажешь что-то, а потом думаешь, что сказал не так, что лучше было бы сказать другими словами и, вообще, лучше бы сказать не эту, а совсем иную мысль. А над бумагой, или за компьютером, можно долго сидеть, формулировать мысли, подбирать слова, оттачивать предложения. Написанный текст - он всегда лучше сказанного экспромтом.

- Вы писатель? – спросил он, снова глянув на меня.

- В основном – нет, не писатель.

- Что значит, «в основном»?

- В основном я юрист, занимаюсь сутяжничеством, а служенье муз, знаете ли, не терпит суеты. Вот и занимаюсь не тем, чем хочется, а тем, чем приходится.

- Ну а та, не основная, как Вы говорите, часть Вашей жизни, извините меня тоже за любопытство, - настойчиво продолжал он, - имеет какое-то отношение к литературе?

- Я пишу, главным образом, на специальные темы. Но у меня написано и опубликовано около десяти рассказов, вот это, я надеюсь, уже художественная литература.

- Любопытно, - заметил художник.

- Вы знаете, - я решил перевести нить разговора на его творчество, - у меня есть вопрос, над которым нередко задумываюсь. Вот когда Вы заканчиваете работу над картиной, у Вас не появляется желание к ней вернуться и что-то исправить? Как долго продолжается это состояние, как часто картины подвергаются последующим переделкам. Когда картина для Вас становится законченной?

Он помолчал, потом, не спеша, ответил:

- Это всегда по разному. Когда картину видело уже много людей, то и художник на нее смотрит по-другому. Картина становится как бы не его личным произведением, а общим достоянием и воспринимается им иначе. Это известный феномен, художники меня поймут. Чтобы такую картину тронуть кистью, нужны очень серьезные основания. Например – повреждение холста, но это особый случай.

Он опять замолчал на некоторое время, потом продолжил.

- А оконченную картину, но пока она еще твоя, я стараюсь повернуть холстом к стене и оставить на некоторое время. – И, после паузы, он добавил, - Хотя не всегда это удается.

Однажды я у себя в деревне писал натюрморт, - неспешно продолжил он свой рассказ, - потом вернулся в город, и поставил картину на мольберт, чтобы снова посмотреть на нее. И в городской мастерской она мне показалась гораздо хуже, чем в деревне. Краски, которые виделись золотыми, стали серыми, пластическое решение тоже было не то. В общем – стал я ее дописывать. Там добавил, тут добавил - в результате, как мне показалось, вышел дизайн.

- Что вышло? - не понял я.

- Я называю это дизайном. Когда работа яркая, сочная, но – безжизненная. Красивая, но без души. Мне бы тогда не торопиться, переждать, посмотреть свежим взглядом. А я взял флакон «пинена» и вылил на холст.

- Что вылили, - вновь не понял я.

- Растворитель. Вылил я тогда на картину флакон растворителя и тряпкой стер все с холста. – Он опять помолчал, - Я ответил на Ваш вопрос?

- Ответили, спасибо. А могу я спросить, как Вас зовут?

- Павел Александрович. Николаев Павел Александрович. Хотя, если Вы не следите за сегодняшней живописью, Вы вряд ли знаете мое имя.

- Честно говоря, не помню, к тому же Ваше имя в России не столь уж редко встречается, что не способствует его быстрому запоминанию.

- Фамилия родительская, они у меня вологодские, там много исконно русских фамилий.

- У Вас с деревне, Павел Александрович, наверное, тихо, речка, банька, красота…

- Вы знаете, все так, но не совсем. И красиво, и речка, и банька, но тишины маловато, хотя на холсте этого не видно. – Художник улыбнулся. – У меня рядом проходит железная дорога, а от нее бывает шумно. Как-то раз у меня гостил приятель, он приехал на машине, железку не видел и думал также, как и Вы. Дело было весной, окна еще не открывались, поэтому в доме тихо, мы выпиваем, закусываем картошечкой с капусткой, а в это время на станции за деревней останавливается товарный состав с танками. Они почему-то на платформах стояли не зачехленными, причем из-за деревьев виднелись только танковые башни со стволами. Я сижу напротив окна, все это вижу, а он, значит, и говорит: «Как у тебя тихо, только шелест какой-то». А я ему отвечаю «Бабочка, наверное, проснулась и шелестит между окон». Он стопку выпил, посмотрел в окно, тут у него челюсть и отвалилась.

Мы приближались к Павловску.

- Вы где-то недалеко живете? - спросил я.

- Я живу в Гатчине, но люблю домой ездить через Павловск.

- Вас радует Павловский дворцово-парковый ансамбль?

Павел Александрович вновь поморщился от моего вопроса.

- Парк, честно говоря, я почти не вижу – дорога мимо проходит. Хотя Павловский парк и считается пейзажным, но я, все же, не люблю искусственную красивость, маскирующуюся под естественную. Хотя, любая красота – это дар Божий. Просто дорога через Павловск на Гатчину идет по очень красивым местам, там временами такой вид открывается – просто дух захватывает. Ни в какое сравнение это не идет с киевским шоссе. Я вас часом не обидел?

- А меня-то как Вы могли обидеть? - удивился я.

- Я сказал, что не люблю искусственную красивость, а Вы или Ваша жена, наверное, занимаетесь садовым дизайном, вот и я подумал, что мои слова могли показаться Вам обидными.

- Ландшафтным дизайном, действительно, занимается моя жена. Я же в этом процессе присутствую, главным образом, как потребитель. Но меня, честно говоря, очень радует та красота, которая получается в результате ею труда.

- Конечно, конечно, - согласился художник, - просто пластика природы несколько иного свойства.

- Как подлинное искусство и дизайн, о котором Вы недавно говорили?

- Ну… не совсем так, но где-то эти аналогии можно применить. А вы в Павловске живете?

- Да. Вам практически по пути, если Вы едете в Гатчину.

Около дома, где я выгрузил свой груз, Павел Александрович, закрыв грузовую дверь «Газели», спросил:

- А Вас как зовут?

- Дмитрий Сергеевич. Расин Дмитрий Сергеевич.

- Надеюсь увидеть Ваше имя на обложке новой книги, - сказал он, крепко пожимая мне руку.

 

Полуторами часами позже, приняв душ, перекусив и переодевшись я уже стоял на платформе Павловского вокзала. Поезд тормозил, силуэт жены мелькнул у закрытой пока двери вагона и я поспешил к готовой открыться двери.

Первым делом я взял пакет с растениями и поцеловал теплую щеку жены.

- Как твои дела? - спросила она меня.

- Все в порядке, - ответил я, - а ты все успела?

- Ну, почти. Еще бы часа два – и точно все бы закончила.

- Значит ты довольная?

- Конечно, только устала немного и ножки болят.

- Лапа, - спросил я жену, - а что такое бульбульденция?

- А почему ты спрашиваешь? – Саша посмотрела на меня смеющимся взглядом, - Многолетник такой, мелкими синими цветочками цветет. Ты сегодня его вез домой.

- Я тебя люблю, - вместо ответа сказал я и обнял жену свободной рукой.