Исход встречи, назначенной мне на другом конце города, стал мне известен через три минуты от её начала. На самом деле, я и сразу не пытал иллюзий, но – всё ж приехал. Еще и в лучшем костюме. И даже вышел на час раньше.

Так или примерно так я думал следующие минут сорок – когда кофе уже окончательно остыл, и предмет разговора стал не интересен нам всем. В таких случаях как раз находится куча занимательных тем и случаев из жизни, а участники встречи становятся почти что приятелями. Когда уже друг от друга уже ничего не надо.

За окном грустно смеялась Осень, улыбаясь прохожим последними теплыми днями. Она танцевала свой одинокий вальс между застывшими кавалерами осеннего леса и невзначай смахивала с них листья своей длинной вуалью, едва накинутой на плечи. Я любовался её грустной улыбкой, кудрями золотых непослушных волос, распущенных по плечам, пятнышками солнца вокруг озорных глаз. Мне чудилось, что я ловлю её взгляд и вижу отражение неба в глубине её глаз, слышу звон украшений из хрусталя осенних луж, шелест платьев, сплетенных с шумом крыльев улетающих птиц.

И вдыхал аромат Осени – запах утомленного леса и моих сигарет.

В кармане лежало маленькое электронное письмо – чей-то обломок чувств или желаний, скомканный до нескольких слов. Я почувствовал его в своём телефоне где-то в середине той никчёмной встречи, но Осень вскружила мне голову и я вспомнил об этом лишь теперь, сидя в своем автомобиле и слушая глухой шелест двигателя.

Но чувств в телефоне не оказалось. Не было и желаний, просьб, упрёков. Были лишь три коротких слова. Два из них идеально подходили друг к другу уже много лет. Третье же не подходило категорически к первым двум, диссонируя и нарушая их баланс, разрушая их от образа до простых букв, из которых можно сложить совсем другие слова. Впрочем – так и было.

«Лешка Кошелев умер»

Я тупо смотрел на строчку электронных букв и вдыхал сигарету. Потом закурил новую, и, положив руки на руль – снова стал смотреть на осень за окном, снова и снова прикуривая одну от другой.

Когда мы встретились с ним в первый раз – была тоже осень. В институте – шум и суета, гомон, топот сотен ног. Из аудиторий – гулкие голоса преподавателей, скрип и постукивание мела. Временами – тише – лекции.

Я брел по длинному коридору, вновь заблудившись в мудрёном и непривычном расписании, не в состоянии найти свою аудиторию. Хотя, от начала занятий прошло уже больше пятнадцати минут, и я не решился бы войти. Кажется, лекция была последний. Я размышлял на тему того, пойти ли сразу домой или сперва выпить кофе, дождавшись перерыва, чем приобрести шанс встретить кого-то из своих однокурсников и пойти хоть на вторую половину лекции.

- У тебя сигареты есть?

Возле окна двое – мой старинный приятель, и вместе с ним – высокий парень, глядя на которого невозможно было сразу и однозначно определить своё к нему отношение. Он будто бы умело был собран из противоречий, которые при этом в нем уживались и сплетались в некий образ, который можно было бы выразить, как mauvais ton возведенный до состояния bon ton. И двусмысленность, разбавленная непрактичностью. В его облике запросто сочетались черный анархический плащ, голубые американские джинсы, ботинки офицера советской армии и лукавый разрез мусульманских глаз за челкой длинных волос, постоянно падавших на породистый лоб. Он резко вздернул голову характерным движением и протянул мне руку.

- Леша.

Я представился, мой новый знакомый неожиданно хихикнул, смущенно отвернувшись и зажимая крылья носа своими длинными пальцами.

Мы вышли во двор. Закурив, мне стало ясно, что в институт я в этот день больше не вернусь. А вместе с этим стало так же понятно, что жизнь моя далее потечет немного иначе, приобретя эту самую двусмысленность и непоследовательность, которой Леша с удовольствием делился с близкими ему людьми.

Впрочем, я так и не узнал – был ли ему кто-то действительно близок.

Мы периодически встречались между занятиями, обрастая новыми знакомыми, чаще – приятелями. Иногда, сбившись в некое подобие компании – двигали за пивом после лекций. Потом, чаще – вместо.

Лёша принимал в этих акциях непременное участие, держась при этом немного особняком. Речь его была немногословна, но вплетая в чужую фразу свое уточнение, реплику или сравнение – это было всегда в тему.

Иногда он давал послушать интересные записи. Причем давал – очень избранно и лично, и потом, когда эти записи ходили по рукам, непременно сообщалось, что эту кассету «Леша дал», что являлось синонимом ценности записи и обязательности к прослушиванию.

За пивом и музыкой весело и бесшабашно пролетела осень. Наша компания представляла собой довольно пестрый конгломерат детей из хороших семей и выходцев городских окраин, соединенных, впрочем, одним учебным заведением, а так же противопоставлением себя и реальности, вместе с тягой к хорошей литературе и поэзии, выраженной в музыке. Мы не всегда точно помнили, как зовут одного из нас, что, впрочем, не мешало нам стрелять друг у друга сигареты и пить вместе пиво, обмениваясь кассетами.

Как следствие этих бесконечных тусовок, Новый Год было решено встречать в том же составе, для чего мы весело выдвинулись на дачу, прихватив с собой много спирта, гитары и записи.

К тому времени, я стал понимать, что учёба в таком ритме не совсем совместима с данным образом жизни и благополучно уйдя «на повтор», обеспечил себе большое количество свободного времени, небольшой доход ночного сторожа автомобильной стоянки и возможность практиковаться в игре на гитаре под руководством моего сменщика и бывшего одноклассника.

Уже не помню почему, но мы с гитарами прибыли на дачу несколько позже основного состава, прихватив с собой заранее настоянные на облепихе и клюкве яркие емкости неизменного спирта.

На даче царила суета приготовлений, прерванная, вдруг, нашим приходом. По напряжению и лицам я понял, что не все меня узнали, и мы познакомились вновь. Наверное, с этого момента и началась наша компания. Я запомнил этот момент по запаху дешевых сигарет «Пегас» - как раз Леше поручили купить сигарет, и он, решив сэкономить и при этом, обеспечивая необходимое количество, купил «Пегаса». Много.

Стоит ли говорить о том, что было дальше?

Думаю здесь – что-то вроде прерывистой строчки, джинсового шва. Точки и тире из прошедшего времени и давнишнего алкоголя. Тарелки, стаканы, студенческий стол. Потом чьи-то ноги. Вот я страшно лажаю в песне, впрочем этого почти не слышно за общим ором. Потом – перевернутый винегрет на голубые джинсы. Следы на снегу, скомканные вещи в доме, чьи-то руки. И мороз хрустальной новогодней ночи, и жаркое удушье натопленной бани, смешенное с запахом еды и алкоголя, с запахом дешевых сигарет.

Кстати, те голубые джинсы с винегретом – это были его джинсы. Была у нас такая строчка, «в белом кафтане, в розовых джинсах» - поэтому он и стал Кондратием. Или – для краткости – Кондрат.

А потом всё закружилось в суете дней. Сонные лекции с утра, и тесные кухни вечером. На автобусе до первого контролёра с утра и как наследные принцы вскладчину вечером. И всё сложнее лекции, а встречи – всё пафосней. Заслушанные кассеты всё чаще сменялись зачитанными книжками.

Однажды – я прочёл и его книжку. Верней тетрадь. Несколько страниц красивым и странным подчерком, где слезы смешались с цинизмом, резким, как выстрел, и тонким, как шелк. Иногда – нежные, всегда - глубокие. И даже - немного про нас, и чуть – про себя, и еще… кажется… но – не помню…

И мы всё дальше уходили от того новогоднего вечера. А заодно – немножко уходили и друг от друга. Многозначительные «Сегодня я не смогу». А наутро мятые рожи и смущенные взгляды в сторону, куда-то вдаль. Мы просто взрослели.

А еще позже – редкие телефонные звонки, «давай встретимся», дорогие напитки вечером по чуть-чуть и спортзал утром. Звонки, письма, встречи, дела, короткие стрижки, резкие взгляды, уверенный подчерк, дорогие сигареты, копеечные зажигалки.

Да нет, конечно, мы помнили друг о друге. Помнили, когда покупали новый телефон и переносили туда контакты. Помнили, когда день рождения - в телефоне записано. Помнили вечером, после третьего чуть-чуть, но звонить поздно, а завтра вставать, и дома все спят, да и там, наверное, тоже, а если и нет – то даже еще хуже.

Мы разрезали пространство города своими машинами с кондиционированным воздухом, где кожа обивки пахнет хорошим табаком и капельку чьими-то духами. Но в плеере иногда – та кассета, где название написано шариковой ручкой через большую «Ы».

А потом мы продаем ту машину и покупаем новую. И дней через десять, как то утром, вспоминаем про ту кассету. Но звонить уже поздно, да и неудобно. Да и – зачем? Тем более, что есть радио и чейнджер на 20 дисков.

И так по капельке уходило из нас прошлое. Толкиен давно на полке. Концерты – на CD, но не слушал ни разу. Феньки – не помню. Джинсы – на даче. XO в бокале на тонкой ножке, дорогой сыр. Наутилус – распался. Янка – пропала. Погиб Цой, разбилась Пивоварова. Летов – умер. Кто остались – построили хорошие дома, и тоже пьют XO.

А он – он остался где-то там. Где Цой еще ехал по пустому шоссе за городом, Наутилус играл концерты, Аквариум – творил, Чистяков – пил. А он – писал свои стихи в тонких тетрадях, слушал старые кассеты, носил длинные волосы и голубые джинсы.

Периодически мне рассказывали о нем. Будто видели, и даже – в том же чёрном кожаном плаще. Я сам встретил его пару раз. Но – «прости, я бегу, давай созвонимся, вот мой номер на визитке» - потом суета, и тишина. Или на конечной станции метро: он уезжает в пустом вагоне в пустой тоннель депо, а я – опаздываю на самолёт.

Я искал его взглядом на эскалаторах метро, но видимо бываю там слишком редко. Или он.

Не думаю, что он действительно умер. Мне кажется понятие смерти не может быть связано с ним. Он – просто растворился в этом осеннем лесу, заблудившись в переплетении осеннего парка, сплетении тонких веток, запутавшись в них длинными полами своего пальто, оставляя нитки своего свитера на черных сучках. Голые ветки, тонкие пальцы, обнаженные чувства, четкие рифмы. Он остался дымом от своих сигарет из не совсем открытой пачки. Стал своим рок-н-ролл-бугги на оголенных проводах, в записи на кассете, зажеванной магнитолой твоей старой машины.

Но если выпустить струйкой дым в осеннее небо – он смешается с его, и можно поверить в то, что он всё еще жив.

Даже – вопреки смс-ке.