СЕСТРЫ ЕЛИЗАВЕТА И ЕКАТЕРИНА УШАКОВЫ.

НАБРОСКИ ДУШИ К КАРАНДАШНЫМ ПОРТРЕТАМ…

 

1.

Сравнивая биографии этих двух сестер, очень дружных между собою, выросших в одном доме, под звуки одной и той же музыки и одних и тех же песен, читающих одинаковые книги, схожих характером, удивляешься про себя, насколько разнилась меж собой их судьба!

Младшая, Елизавета (9.09. 1810 г. - 21 09. 1872 г.) - живое очарование, с вздернутым слегка носиком и ямочками на розовых щеках, любительница оперы и музыкальных представлений, увидела своего будущего жениха в театральной ложе, в присутствии властной женщины, черноволосой и черноокой, с повадками хищной, но укрощенной тигрицы: примадонны Анти, которая, казалось, всецело поглощала внимание своего провожатого - гвардейца, не красавца, но приятной наружности – Сергея Дмитриевича. Киселева.

Прелестная Лизанька совсем не загадывала на него, ибо лучшие женихи Москвы посещали хлебосольный, веселый дом ее родителей Николая Васильевича и Софьи Андреевны на Пресне, хотя тогда место это считалось окраиною древней столицы…

M – lle Elise* (Мадемуазель Лиза, обращение к девушке. – франц. – С. М.) упорно скрывала свое чувство к гвардейскому полковнику, отдавшему душу в цепкие коготки капризной примадонны, «которая никуда его от себя не отпускала», но каким то образом он узнал о тщательно скрываемой любви, и с 1829 года, стал женихом «прелестной Сильфиды с румяными устами» (П.А. Вяземский). Она была несказанно счастлива.

30 апреля 1830 сыграли свадьбу. На ней веселый и галантный, как никогда, шутник - егоза Пушкин был поручителем жениха.

Что заставило Сергея Дмитриевича Киселева разорвать роковые тенета «тигрицы Анти», Елизавета Николаевна всю жизнь могла только - гадать, рдея от смущения щеками, и теша свои, глубоко затаенные, гордость и тщеславие, каковые, разумеется, имели место в ее скрытной натуре…

Терять же подаренное капризною Фортуною семейное счастие свое она никак не собиралась, ибо любила своего мужа глубоко и страстно. Да и о незадачливой судьбе родного брата его, блестящего генерала, наместника Валахии и Молдовы, Павла Дмитриевича Киселева, оказавшегося при живой красавице – жене Софии Потоцкой в сетях преступной страсти к другой – собственной свояченице! – была Елизавета Николаевна более, чем наслышана и не хотела видеть в собственной своей семье даже подобия этому!

Испуганная, немного наивная душа ее, всеми силами старалась гнать прочь от своей Судьбы былой призрак «дивы – тигрицы» Анти и всячески унимать грезы разыгравшегося, пылкого воображения.

Кое - как это, наконец, удалось, и далее в жизни прелестной madame Elise (* Госпожи Лизы – оттенок обращения к замужней даме, калька с французского. – С. М.) все намаслено покатилось по скучной, гладко – счастливой колее, когда каждое невысказанное желание было предугадано, сцены будущей жизни банально – ясны, а настоящее так и не стало прошлым, о котором хотелось бы ностальгически грезить. Да, в сущности, госпоже Киселевой , «мадам Кис – кис», как шутливо дразнила ее старшая сестра, никогда и не пришлось думать о том, что в ее жизни все значимые события остались в прошлом. Ей просто не дали к этому повода. Она терпеливо и трепетно хранила аккуратные, изящные девические альбомы, с золотым обрезом, в которых разбросаны были там и сям шутливые карикатуры Гения российской словесности, изобразившего ее будущее семейство в облике сытых и довольных котят, веселой и грациозной кошечки - хозяйки в чепце и с лорнеткою, и большого важного кота, дирижирующего лапкой семейным хором.

На карикатуры – рисунки эти будущие супруги Киселевы ничуть не обижались, сохранили все, сберегли, как и автограф чудесного пушкинского стихотворения : «Вы избалованы природой».

Обычный в те поры любезный светский мадригал был согрет такою неподдельною теплотою и очарованием, исходившим, казалось, от самого пера Поэта, что у Елизаветы Николаевны – адресатки тех искусно - незатейливых строк, по ее собственным словам, «дыхание перехватывало всякий раз, как читала его и слезы глаза туманили»..

Ненадолго, всего на минуту, ибо жила она всегда - настоящим! А прошлое – уходило. Точнее, ей, счастливой жене и матери единственного баловня – сына Митеньки, просто не давали подумать о нем, прошлом… Она жила счастливо – сейчас - как в золотом сне.. И сокрушалась иногда, что проказник – Поэт ошибся лишь в одном - нарисовав вокруг нее множество веселых детей – котят. Желанный сын оказался, увы, единственным! А в остальном прозорливый егоза Пушкин - угадал все верно…

2.

В жизни же старшей сестры, Екатерины Николаевны, ( 3 .04. 1809 г. - 19 06. 1872 г.)все вышло совсем, совсем наоборот.. Она всю жизнь яростно гнала от себя прошлое, старалась ему не подчиняться на своей долгой, мучительно - томительной дороге Судьбы, а оно, прошлое это, все равно властно влекло ее за собою, уводило в гадательно – странные дали, под названием : « может быть», «возможно», «если бы».. Она знала, что так не бывает, она пыталась изо всех сил жить настоящим, скучным настоящим, но душа ее, пылкая и страдающая, не принимала суки и пыльной серости тягостных дней, омраченных беспрестанным ворчанием болезненно ревнивого и скупого супруга Дмитрия Николаевича, хлопотами о детях и доме, который не смотря на скудные деньги на хозяйство, пыталась содержать достойно, как пристало это стародворянской московской семье… Как то ей сие - удавалось. Вот только песен и музыки в доме слышалось все меньше и меньше.

От прошлого у Екатерины Николаевны в ее новой жизни не осталось почти ничего: ни писем, ни подарков, ни альбомов со стихами - счастливо уцелело лишь то, что было у сестры, благодарение Богу, что тогда их девические альбомы считались общими!

Иногда она с тоскою вертела в руках лорнет, в котором хранились еще крупицы пушкинского сердечного подарка, закрывала глаза, и все пыталась перенестись туда, в далекое и светлое время, где она слыла красавицей и была самою счастливою, какою никогда, наверное, более уже не была за всю свою долгую жизнь. В последнем она могла бы поклясться и на смертном одре!

3.

Вспоминала, грустя, Катенька Ушакова - Наумова, что свою первую и единственную настоящую любовь тоже, как и сестра, мельком увидела в театре, но уже не в ложе, а в театральном партере, окруженного огромной толпою друзей и почитателей. Это было вскоре после возвращения его из Михайловского, где пребывал он, не то в уединении строгом, не то в опале, которая завершилась - таки ничем: знаменитого Поэта России отпустили с миром и даже не привлекли по делу дворян – мятежников, что всех немало озадачило в то тревожное, «зимнее» смутное время !

Все светское и артистическое тогдашнее общество наперебой шумело о приезде Пушкина в златоглавую столицу, всяк стремился заполучить его к себе в гости, да и сам он жаждал светского блеска и толпы. Веселился от души, читал в салонах свои стихи, посещал знакомых и знакомился со всеми, кто желал того…

Сестер Ушаковых – грациозных и насмешливых певуний - представили Поэту впервые на бале в Дворянском собрании, а вскоре общий их знакомец и дальний родственник Ушаковых, Сергей Александрович Соболевский, и вовсе запросто привез своего давнего друга в уютный особняк на Старой Пресне.

Тотчас очаровавшись «сестрами – сиренами», Александр Сергеевич быстро стал завсегдатаем и любимцем дома.

И вскоре в уютной гостиной с пяльцами у окна и романами мадам де Сталь, Бенжамена Констана и Жанлис на софе, все стало напоминать о нем, даже в его отсутствие: на столе лежали его сочинения, на нотном пюпитре то и дело попадались листки модных его романсов «Черная шаль» и «Цыганская песня»; на фортепьяно лежал, дожидаясь своей очереди быть разученным, его волшебно - певучий «Талисман», в альбомах - стыдливо трепетали несколько листочков картин, стихов и карикатур, а на языке сестер беспрестанно, ненавязчиво вертелось имя Пушкина.

Они бредили его стихами, знали их наизусть, ревновали друг другу, шутливо сражаясь за место строчек в альбомах, подтрунивали над Поэтом – больше всех, конечно, шаловливая Лизанька, быть может,– чтобы скрыть робость перед мощью его поэтического Дарования и того странного обаяния, которое тотчас заставляло забыть о его некрасивости!

Екатерине же Николаевне казалось, что вообще - то ее и не было, некрасивости, ибо пламенная живость его речи и вдохновенный взор, изысканная любезность манер чаровали и пленяли душу, волновали ее непрестанно так, что мысли о красоте лица казались просто банальностью рядом с Поэтом!

4.

И еще одно, на ее взгляд, было полным вздором - досужие разговоры о том, что Пушкин всячески дичился умных разговоров с дамами и пренебрегал их мнением.

Екатерина Николаевна могла держать пари с кем угодно, что к ее застенчивому впечатленью о своих стихах Пушкин - чутко прислушивался, и что то из ее восторгов и «милых критик» на его летучие строфы западало ему в сердце. Иначе не привез бы он ей однажды, в 1829 году из Петербурга, в качестве подарка, вместе с золотым браслетом на руку - очень тонкой работы - еще и книгу своих стихотворений.

А на ней сделал значительную надпись : « Всякое даяние – благо, всякий дар совершен свыше есть. Катерине Николаевне Ушаковой от А. П. 31 сент. 1829 г. Nec femina, nec puer»* (* «Ни женщина, ни дитя.» (лат) – С. М.) , с редкою точностью Гения угадав ее нрав: резвый, шаловливый и задумчиво – мудрый одновременно. Она вспыхнула от подарка и, против обыкновения, молчаливо и застенчиво поклонилась ему, прижав книгу к груди.

Московская, вездесущая молва все сватала их, настойчиво твердила, что русский Гений уже давно сложил к ногам красавицы с пепельными косами до колен свое сердце и до свадьбы ждать остается совсем немного. Кто - то всерьез держал пари на Ушакову, как настоящую невесту Пушкина, кто – то проигрывал бутылку лафита, взволнованно твердя о том, что Поэт никогда не женится, ибо Гении всегда принадлежат лишь Музе, а кто то - твердил о том, что Поэт вскорости должен уехать в северную столицу..

 

Но очевидным было одно: «Пушкин все пребывание свое в Москве только и занимался, что Ушаковой: на балах, на гуляньях, он говорил только с нею, а когда случалось, что в собрании Ушаковой нет, то Пушкин сидит весь вечер в углу, задумавшись и ничто уж не в силах развлечь его..» Все ждали предложения. Она и сама, таясь от себя, ждала его. А он написал ей в альбом прелестное, почти влюбленное: « Когда бывало в старину » и …. через месяц уехал в Петербург! Перед отъездом же был весьма мрачен и невесел. Катенька думала тогда, что из – за сочинительских своих споров с царскою цензурою: признавался он ей втайне ото всех, что опять не пропускают в печать несколько строк его из стихотворения «Андре Шенье». В публике оно ходило в списке под мятежным заглавием «На 14 декабря»..

Утешить Поэта Катенька ничем не могла, ибо понимала всю опасность для него в такое время вновь оказаться автором опальных строф! Упросила только маменьку Софью Андреевну в тот вечер спеть несколько дивных старинных русских песен. Знала, что любил Александр Сергеевич записывать их с голоса маменьки. Показалось ей, что будто отвлекла его от тоскливых раздумий дивным русским напевом..

Прощаясь, наговорил любезностей, написал в альбом стремительные каракули, начертил себя пером - автопортрет в монашеском клобуке с посохом - расцеловал руки, просил помнить и хоть иногда вздыхать о нем! Шутник, егоза, вертун, яркий, стремительный, живой, как река, чарующий.. Словом, весь - Пушкин.

Она рдела щеками, опускала ресницы, торопливо, смущенно крестила его уже на пороге.. А потом услыхала, что в Петербурге, ледяном и гранитном, Поэт ее не монашествовал, отнюдь! Танцевал, веселился.. Увлекался фрейлиною Двора А. О. Россет, сватался к Аннет Олениной..

Она, слыша разговоры в салонах, кусала в отчаянии губы, колола пальцы иглой писала и рвала, что то на листках бумаги, ломала перья, выучила наизусть почти весь «Бахчисарайский фонтан» «Кавказский пленник» и стихотворные пиесы, но тоска сердечная и досада не унимались. Было больно, а почему – не понимала сама.. Брату Ивану она писала, презрев всякую сдержанность тона:

 

«Нет, Jean, нет!

 

«Она исчезла жизни сладость

Я знала все, я знала радость…»

 

Он уехал в Петербург, может быть, он забудет меня, но нет, нет, будем лелеять надежду, он вернется, он вернется, безусловно! Держу пари, читая эти строки, ты подумаешь, что твоя дорогая сестра лишилась рассудка; в этом есть доля правды, но утешься: это – ненадолго, все со временем проходит, а разлука есть самое сильное лекарство от причиненного любовью зла..»

(Из письма Е.. Н. Ушаковой брату И. Н. Ушакову. 26 мая 1827 года – С. М.)

5.

Так прошел почти год. Екатерина Николаевна уже меньше сердилась без причины, но все чаще швыряла в угол дивана надоедливо - длинную мадам Жанлис и все сильнее задумывалась над Абеляром и Элоизой, с сестрою же говорила только о Пушкине и его стихах.

Лиза на нее дулась, ворчала, отчитывала было, пыталась тормошить, но как – то - разрыдалась и пожаловалась маменьке, что «Катичка от своей любви совсем, как одурела, пора бы ее к доктору свезти…!»

Родители и сами безмерно тревожились за «милого ангела Катичку» и решились было внять советам, да совсем уж увезти ее в деревню, «прочь от шума городского». Она не возражала, сама словно задыхалась от летней пыли, но побывав на двух – трех балах у знатных московских барынь стала вдруг благосклонно поглядывать в сторону давно увивавшегося за нею светского бонвивана - князя Петра Долгорукого. Вскорости объявлено было о его с Катенькой Ушаковой помолвке.

Москва вся насквозь жужжала сплетнями, положив к ногам княжеской избранницы главную новость: в столице северной Пушкину – повесе от руки Олениной отказано напрочь!

Катенька же - и бровью не повела, казалось, вовсе - безмятежна…

Семья было вздохнула чуть свободнее, уже думала о приданном и венчальной фате, но тут громом и молниею, 29 сентября 1829 года, вернулся в Москву Пушкин. Приехал тотчас с визитом к Ушаковым. Рассказывал о Петербурге, о балах, раутах, стихах. Об Арзеруме, крепости, видах Кавказа, которые жаждал видеть и – увидел, наконец, и… о новой московской красавице - шестнадцатилетней Наталии Гончаровой.

Вскользь, мимоходом.. Тогда она не придала этому значения.

Екатерину Николаевну Поэт ни в чем не упрекал, покорно выслушав ее гневные тирады о непостоянстве сердца друзей, и только спросил, разводя руками:

- А я то с чем же остался ?

Она насмешливо отрезала:

- С оленьими рогами ! – и пожалела тут же о своем злоязычии, но Пушкин только расхохотался звонко и заразительно.

6.

После же - не показывался с неделю в доме Ушаковых, но однажды явился - мрачнее тучи, церемонно раскланялся с маменькой, сердечно его приветившей, и прямиком отправился в кабинет к папеньке, Николаю Васильевичу. Проговорили они с час..

Ушел Поэт также церемонно простившись, поцеловав руку хозяйки. Та не знала, что и подумать, настолько Александр Сергеевич был непохож сам на себя: серьезный, сосредоточенный, бледный!

После его ухода Николай Васильевич тотчас вызвал старшую дочь в кабинет и взволнованно сказал ей о том, что Александр Сергеевич конфиденциально сообщил ему сведения, очень порочащие честь князя – жениха и потому помолвка с ним «ангела Катеньки» должна быть немедля, тотчас же - расторгнута!

Сведения сии – надежны и верны, не доверять Поэту, человеку в вопросах чести щепетильному чрезвычайно - нет оснований, и потому, коли Катенька согласна, он сам, сию же минуту, напишет князю об отказе..

Екатерина Николаевна во все время отцовского монолога молчала, бледная, как стена, сцепив руки за спиною. Только тихо кивнула и спросила было папеньку, что же такое невозможное рассказал Александр Сергеевич ему о князе Петре, но отец побледнел, беспомощно оглянулся на дверь, пробормотал что – то невнятное, вроде : «девице сие знать не подобает!» и спешно послал Катеньку в буфетную, за стаканом доброго старого лафита….

Потом она поднялась наверх, и долго не могла заснуть, чувствуя себя разбитой, как после тяжелой болезни. Маменька пришла перекрестить ее на ночь, но расспросить ее Катенька тоже - не посмела, только молча поцеловала теплую и мягкую руку и заплаканные родные щеки.. Софья Андреевна все шептала : «Слава богу, не плачь, все устроится еще, какие твои лета!» но глаза Катеньки были странно сухи.. Она и сама себе тогда – удивилась.

Наутро проснулась Екатерина Николаевна Ушакова уже не княжескою невестою, а снова – барышнею на выданье. Подарки жениху - возвратили.

Позже, много позже, она узнала всю отвратительную правду о князе и о его мальчиках – пажах и сомнительных гвардейских пирушках, но это было тогда, когда прошлое в ее жизни тихо тускнело под гнетом стылого настоящего и никак не имело возможности подсластить горечь ее Судьбы…

7.

Она вспоминала потом, что все расспрашивала тогда тихо маменьку, как смотрит та на Александра Сергеевича, видит ли его женихом ее? Софья Андреевна смеялась, качала головою: « Голубчик, Катенька, да ведь он – Поэт русский, под надзором Императорским, беден, два имения почти что заложены, хоть род и древний, дворянский.. Чем жить станете, коли поженитесь? Семья, не детские задирания – дело серьезное..» А впрочем, ежели Катенька любит и понимает, кто такой - Пушкин, - продолжала тут же маменька, - они с отцом ее неволить не станут, приданное ей сыщут и благословят, он в их доме уже давно как родное, веселое дитя, которое беречь надобно пуще глазу.. За сердце его благородное только вечно признательны они должны ему быть, за то что уберег семью от бесчестья. И вот, опять же, Сергей Дмитриевич, жених Лизанькин, с какою похвалою всегда о Пушкине твердит, а он человек солидный, полковник Императорской гвардии, брат наместника Молдавского, зря не скажет!»

Екатерина Николаевна вспыхивала, благодарно целовала матери руки, и, ликуя, бежала в гостиную - встречать Пушкина. Сердце ее горело радостью, она ждала, дождалась и вновь надеялась!

В ее альбоме появились безобидные карикатуры на Аннет Оленину и едва уловимые, знакомые профили пером, исполненные нетерпеливою рукою Саши Пушкина… Она начинала называть его так про себя, а иногда и вслух, Он смеялся, качал головою, говоря, что так его звала только няня и изредка – мать.. Они виделись всякий день, переписывались по утрам, и эти странные пушкинские строки от которых горела голова и огнем жгло сердце были самою живейшею отрадою Екатерины Николаевны, самым упоительным ее счастьем: разгадывать, понимать мысль и настроения любимого ею человека – это было занятием почти целого ее дня.. Она достала растрепанные французские грамматики и словари, усердно переписывала в тетрадь экзерсисы и вока-булы, по полдня проводила в книжных и модных лавках. Будто бы выбирая приданное к скорой свадьбе Лизы, но не забывая при этом и себя. Лиза трунила над нею, но втайне радовалась тому, как расцвела Катичка, как зазвенел ее голос – она много пела по утрам, и чаще других - пушкинские строчки…

Когда же приезжал еще не объявленный никому ее сердечный избранник, она спешила к нему, пряча под насмешливою миною все свои истинные чувства, и продолжались вовсю их забавные розыгрыши, их задирания друг друга, вереница их альбомных экспромтов и карикатур – в том числе, и - на неприступных девиц Гончаровых, они сообща называли их - «Карсом» – крепостью турецкой, что славилось своею оборонною бронею - шутливая мазурка и кадриль на фортепьяно и пикировка эпиграммами.

Они с Пушкиным усиленно делали вид, что посмеиваются над тихим грядущим бытием Лизаньки с Киселевым и все подбирали для Поэта перчатки, в которых надлежало ему быть на венчании молодых, и шейную косынку – им в тон, а сами, Катенька была уверена, - втайне желали бы страстно оказаться на их месте! Или мечтала она - одна?... А Поэт - просто метался в поисках тихой пристани?!...

8.

Время медленно шло, а Москва опять нещадно полнилась слухами: «Пушкин отчаянно влюблен в меньшую из сестер Гончаровых, делал предложение, ему решительно отказано – мать невесты усомнилась в благонадежности Поэта!» Катерина Николаевна ничего не выпытывала, не упрекала, не плакала, лишь по ночам не спалось. Ворошила, перебирала письма. Верила и не верила, слушала отчаянный стук и плач сердца..

За два дня до свадьбы сестры Лизы писала брату Ивану – исповеднику и преданному другу:

«В Москве новостям и сплетням нет конца, Она только этим и существует, не знаю, куда бы я бежала из нее и, верно, не полюбопытствовала, как Лотова жена. Скажу тебе про нашего самодержавного поэта, что он влюблен ( наверное, притворяется, по привычке) без памяти в Гончарову меньшую, здесь говорят, что он и женится, другие даже, что он женат, но он сегодня обедал у нас и, кажется, что не имеет сего благого намерения, но ни за что поручиться нельзя»* (* Из письма Е. Н. Ушаковой – брату И. Н. Ушакову. 28 апреля 1830 года ). Она еще убеждала себя в чем то, но уже не поручалась. Чуткою и нервною душою своею чувствовала, видела тайными очами сердца, что Поэт неслышно уходит, ускользает от нее, что душа его постепенно «огончаровывается» и сделать теперь она уже ничего не в силах! Она и не пыталась что - либо делать….

9.

Почти месяц спустя после свадьбы сестры Екатерина Николаевна написала грустное письмо брату Ивану, где как бы заранее подводила итог своей грустной жизни, итог всегда молчаливым терзаниям сердца и души. Прогнозы ее мрачны в этом послании, несмотря на поверхностно - шутливый тон.

Что же делать, простим ей горький сарказм над самою собой. Она знала, что теряет Любимого человека. Теряет навсегда.

«Скажу тебе про себя, что я глупею, старею, и дурнею; что еще годика четыре, и я сделаюсь спелое дополнение старым московским невестам, то есть надеваю круглый чепчик, замасленный шлафор, разодранные башмаки, и которые бы немного сваливались с пяток, нюхаю табак, браню и ругаю всех и каждого, хожу по богомольям, не пропускаю ни обедню не вечерню, от монахов и попов в восхищении, играю в вист или в бостон по четверти, разговору более не имею, как о крестинах, свадьбах и похоронах, бью каждый день по щекам девок, в праздничные дни румянюсь и сурьмлюсь, по вечерам читаю Четьи – Минеи или Жития святых отцов, делаю 34 манера гран – пасьянсу, переношу вести из дома в дом, не нахожу ни одной хорошенькой, по середам и пятницам ем постное, (перед обедом и ужином пью по рюмке ерофеичу) и наконец, при всякой трогательной истории разливаюсь горькими слезами… Вот, любезный Жан, что я подразумеваю под именем Старой Девушки, и, представь, что половина столицы наводнена этими тощими пиявками. Ежели я доживу до этого праздника, (чего - боже упаси!) то позволю тебе меня посадить в кибитку и отправить в какой тебе угодно монастырь. На мой взгляд, нет ничего более отвратительного, чем старая дева - это бич человеческого рода»…. (*Из письма Е. Н, Ушаковой брату И. Н. Ушакову 26 мая 1830 года. Сохранены орфография и стиль подлинника.)

10.

 

Она отпустила Пушкина восвояси. Навсегда. Она все понимала. О том, как ей было больно, можно только догадываться. Она по прежнему ревностно следила за его творчеством, заучивала наизусть все его новые строфы, И, быть может, даже и - отозвалась на них, каким то письмом, но история не донесла до нас живейший отклик ее ума, души, ее горячего сердца. Остались немым подтверждением догадкам только вот эти чарующие строки Пушкина :

 

Я Вас узнал, о мой оракул!

Не по узорной простоте

Сих неподписанных каракул,

Но по веселой остроте,

Но по приветствиям лукавым,

Но по насмешливости злой

И по упрекам… столь неправым,

И этой прелести живой.

С тоской невольной, с восхищеньем

Я перечитываю вас

И восклицаю с нетерпеньем:

Пора в Москву, в Москву сейчас!

Здесь город чопорный, унылый

Здесь речи – лед, сердца – гранит;

Здесь нет ни ветрености милой,

Ни муз, ни Пресни, ни харит.

А. С. Пушкин «Ответ». 1830 год. СПб.

 

Он послал их ей из Петербурга в Москву. Положил к ногам очаровательной женщины с добрым, преданным ему сердцем. А преданность он умел ценить, как никто.

Их дороги никогда более не пересекались. Сергея Дмитриевича Киселева, зятя Екатерины Николаевны, Поэт, напротив, встречал не раз, беседовал с ним, приглашал к себе. Говорили ли они в этих своих беседах о Екатерине Николаевне, неизвестно доподлинно. Вот отрывок из письма Сергея Дмитриевича Киселева - жене о нечаянной встрече с Пушкиным в Санкт – Петербурге, на Фонтанке, 19 мая 1833 года: (Письмо, несомненно, читала и Екатерина Николаевна, и неизвестно, какие чувства обуревали в тот момент ее душу) :

«Под моими окошками… проходят беспрерывно барки и разного рода лодки, народ копошится, как муравьи, и между ними завидел Пушкина (при сем имени вижу, как вспыхнула Катя!).

Я закричал, он обрадовался, удивился, и просидел у меня два часа. – Много поговорили об новом и об старинке , и окончили тем, что я зван в семейственный круг, где на днях буду обедать..»

 

 

 

11.

 

Последние крупицы драгоценной и памятной сердцу «старинки» Екатерине Николаевне пришлось уничтожить по грубому требованию жениха. Золотой браслет был разломан на части, камень из него - отдан ювелиру; кольцо же с камнем впоследствии намеренно - потеряно Из остатков браслета сделали тот самый злосчастный лорнет, разбитый позже Дмитрием Николаевичем Наумовым, припадки ревности которого были постоянны, смешны и безумны одновременно.

А бесценные альбомы с рисунками Пушкина были варварски обезображены вырванными и сожженными в камине листами… И их коснулась непросвещенная рука старого ревнивца!

Позднее замужество, уже после смерти Поэта, за человеком много старше ее, вдовцом, брюзгой и скупцом, не принесло Екатерине Николаевне настоящего, полного счастья.

Разве что лишь малую толику душевного покоя и удовольствия она нашла в воспитании, пестовании детей своих, которых очень любила.. Дети платили ей взаимной теплой привязанностью.

О расторгнутой же, несбывшейся помолвке Екатерины Николаевны с Первым Поэтом России Александром Пушкиным уже в позднюю пору ее жизни повсюду рассказывали легенды. Якобы причиною разлада меж влюбленными стала гадалка Александра Кирхгоф, предсказавшая Поэту скорую и страшную гибель от собственной жены его, а чуткая, впечатлительная Екатерина Николаевна в этом случае не посмела взять на себя крест такого звания только из горячей любви своей к Поэту..

Екатерина Наумова слушала все эти были - небылицы и улыбалась легко про себя, обещая дочери, что «когда – нибудь напишет истинную правду о Пушкине и обстоятельствах женитьбы его»* (*Л Майков.). Она была слишком умна, чтобы верить всяким гадалкам, и, кроме нее, это отлично и твердо знал еще один человек. Но он уже ничего не мог сказать …

12.

Еще одна легенда неразгаданной Судьбы сложилась только после ее смерти и ее она не слыхала. Рассказывал ее пушкинист – баснописец П. И. Бартенев, со слов неизвестного лица. Будто бы, перед смертью своей, Екатерина Николаевна Наумова позвала к постели дочь и велела ей сжечь письма Пушкина из заветной шкатулки. Дочь умоляла ее не делать этого, но Екатерина Николаевна была непреклонна, говоря: « Мы любили друг друга горячо, это была наша сердечная тайна, пусть она и умрет с нами..»

Хоть она и не слышала этой легенды, но под последними ее словами могла подписаться всею душою и всем сердцем!

Все свершилось так, как она хотела. Тайна ее большого чувства умерла вместе с нею. Никаких писем Александра Пушкина к Екатерине Ушаковой действительно - нет. Они исчезли в пламени ее памяти и сердца. Если были. Навсегда. Остался лишь зыбкий, туманный, чарующий полузабытый след волнующий Тайны. И, удивляющая нас до сих пор, разница судеб двух сестер Ушаковых…

Одна из них жила лишь настоящим, рассыпая в руках золотую пыль прошлого, другая, озябнув под ледяным дыханием этого самого настоящего, хотя бы и невольно, но все старалась удержать в руках прошлое, живое и сладостное, чарующее и яркое, несмотря на тяжесть давних воспоминаний.

Чья жизнь была лучше, ярче, богаче, полнее, достойнее, судить лишь читателям этой новеллы – очерка. Надеюсь, суд сей будет – искренним и благожелательным….

___________________________________________________________

6 – 10 января 2005 года.Princess.

 

* В подготовке данной новеллы - очерка использованы материалы личной библиотеки и веб – архива автора.

** Письма и документы, использованные в тексте, цитируются по книге В. Кунина «Друзья Пушкина» т. 2. стр. 374 – 390. М. Изд. «Правда». 1988 год.