Что хочет автор. Литературные конкурсы

Подлинное рождение нового имени – это всегда рождение нового мира. Или – перерождение мира старого. Мы уже не в состоянии воспринять эту простую мысль буквально, поскольку больше не обладаем, как наши далекие предки, мифологическим мышлением. Зато мы научились говорить слово «метафора», порой наивно полагая, что этим отношения человека, слова и мира, в общем-то, и исчерпываются. Однако, несмотря ни на что, время от времени новые Имена все-таки возникают, порождая даже не мир, а – миры. Да, миры - идеальные, но – прорастающие в нашу повседневную реальность.

Подлинное Имя, становясь фактом языка, овеществляется, опредмечивается, реализуется в человеческих жизнях. Дальнейшая его судьба непредсказуема. Оно может застыть на какое-то время в своем существовании. Или - его «вещество» может исчезнуть, и тогда Имя-Мир тихо угаснет. Или – это Имя прозвучит так сильно и громко, что появится эхо – и не одно, и не два, и не три,.. а столько, сколько других миров будет готово, заслышав его, откликнуться, обновиться, родиться вновь.

Последний вариант – это судьба слова-имени «сталкер», отцами которого стали, как всем известно, братья Аркадий и Борис Стругацкие. Много лет назад родилось оно, но до сих пор продолжает создавать все новые и новые эхо-миры, порой просто не имеющие ничего общего со сталкеровским миром знаменитых фантастов…

* * *

На первый взгляд может показаться, что «Мир Сталкера» Владимира Коркина – своего рода очередная, хотя весьма и весьма добротная, поэтическая интерпретация повести Стругацких «Пикник на обочине», точнее – некоторых ее образов (хармонтской зоны, собственно сталкеров). Однако в действительности это не так. На мой взгляд, разумеется. Мир лирического героя стихотворения Владимира и мир, в котором живет и который носит в себе сталкер Рэд Шухарт, главный герой повести Стругацких, – это совершенно разные миры, несмотря на некоторые, казалось бы, общие приметы и детали (загадочные выкрутасы времени и пространства, пустота и глушь, «провешивание дороги» гайками и т.д.). Даже на уровне внешних описаний эти миры – разные:

У Владимира Коркина: «Мир плоский. Выцветший. Как старый фотоснимок».

У Стругацких: «А цветы снова цветут…»; «…площадка, заросшая разноцветными мхами…»; «здесь удивительно красиво…».

Впрочем, я нисколько не собираюсь делать какой бы то ни было сравнительный анализ стихотворения Владимира и повести братьев Стругацких или, например, фильма Тарковского. Не потому, что это не имеет смысла (как подойти!). А потому, что общего, как я уже говорил, мало, поскольку, на мой взгляд, автор создает своего Сталкера (не зря он пишет это слово с большой буквы), помещая этот образ в новый мир-миф. Так, может быть, и должен делать поэт, творящий нечто интертекстуальное.

* * *

Совершенно не случайна двухчастная композиция стихотворения. Это, своего рода, двоемирие лирического пространства: внутренний мир и внешний мир. Да, это части одного целого, но они не сливаются, хотя и перетекают один в другой.

Монолог лирического героя начинается с констатации определенной бессмысленности, нелепости, непонятности. С самого начала задана какая-то невозможная с точки зрения здравого смысла ситуация: «Здесь сумерки живут не по часам». Сразу же возникает образ тусклого, загадочного и непонятного, «здесь»-мира, существующего по одному единственному закону – закону случайности, непредсказуемости. Это пугает. Дальнейшее описание этого «здесь»-мира лишь усиливает его тоскливую сумеречность:

Мир плоский. Выцветший. Как старый фотоснимок.

Нет никого. Нет даже невидимок,

Которых узнавал по голосам…

Мир Сталкера… До одури пустой.

Не нужный мне, но мне принадлежащий…

Газетами забит почтовый ящик,

И телефон страдает немотой…

Здесь - все ушли, поставив крест на прошлом,

Ушли туда, куда мне хода нет…

Посмотрите, сколько слов и выражений с семантикой некоего отсутствия, не-явленности: «выцветший», «никого», «невидимок», «пустой», «немотой», «все ушли», «мне хода нет». Возникает ощущение словно бы омертвления души, которое испытывает лирический герой. И в то же время мы узнаем о том, ЧТО способно наполнить внутренний мир героя жизнью, а именно – присутствие другого человека, объемное, полноцветное, зримое восприятие, озвученность (в том числе и «чужое» слово), наполненность чем-то значимым, по-настоящему содержательным. А вместо этого – одна, совершенно не нужная мишура («газетами забит почтовый ящик»). И не только мир (такой мир) принадлежит герою, но и герой ему принадлежит. Он потерян, бесконечно одинок, заброшен в без-домность, в страдание без-логосного существования. Он запутался и заблудился. Он не знает не только куда идти, но и чего искать, где искать… В прошлом? Но оно ржавеет вместе со стареньким велосипедом. В будущем? Но герой не принадлежит к категории фаталистов («Так пошло все приписывать судьбе, // Играя с ней в игрушку-угадайку…»). Что же остается? Что надо сделать, чтобы вырваться из лап этой экзистенциальной черной (точнее – сумеречной, серой) дыры? Ответ есть: искать тропу к себе, очень осторожно, бросая гайку и выверяя верные направления (иначе можно ошибиться с дорогой роковым образом, и тогда – смертельно опасная «мясорубка»). Но почему – «к себе», и почему – «пока еще»? Да потому что мир Сталкера «до одури пустой», нет ничего и никого ни вокруг, ни внутри. В мире Сталкера нет даже – и это, пожалуй, главное – самого героя, как бы парадоксально это ни звучало. Потеряна не просто память. Потеряно собственное «я». «Я», которое не осознается, - это не мир, точнее, мир неполноценный, ущербный. И лиргерой не хочет, не может оставаться в таком мире, где от него, от его воли ничего не зависит, где он всего лишь случайная травинка, плывущая по бурной реке и хаотически крутящаяся из стороны в сторону.

Безысходность, которую испытывает лирический герой в первой части стихотворения, не связана с судьбой какой-либо конкретной страны (например, России) или народа. Эта безысходность (и одновременно желание найти себя, свой мир, обрести себя в мире) – принадлежность общечеловеческой природы. Именно такая мысль возникает, когда читаешь вторую часть стихотворения.

Я – Каспар Хаузер* всех сталкеровских зон,-

Дух странника в телесной оболочке.

Ваш мир - театр, а для меня – перрон, -

Из пункта А и далее – до точки:

Я захожу в парижское бистро,

Беру газету в лондонском киоске,

Спускаюсь на Васильевском в метро,

И выхожу в Москве - на Третьяковской…

Но все впустую: кто я здесь? Зачем?

Что обрету в метаниях бесцельных?..

«Найди себя… В себе найди Эдем…

…or not to be…» - как приговор со сцены…

Вечное внутреннее странничество неизбывно. Оно повсюду. Оно преследует. И лишь усугубляется постоянством дороги во внешнем мире.

Сталкер Стругацких знал о своем призвании. Сталкер Коркина не знает о себе даже того, что он – сталкер. Он всего лишь Каспар Хаузер, некто. Тот, кто не может выговорить себя в этом мире. Но, тем не менее, он обладает одной особенностью, которая делает его даже более реальным, чем людей, умеющих себя выговаривать: лирический герой не играет. Он отказывается участвовать в шоу, создаваемых людьми лишь затем, чтобы имитировать жизнь. Сталкер-Хаузер жаждет не имитации, а самой жизни.

Но метания действительно оказываются бесцельными. Во вне Эдема нет нигде – ни Париже, ни в Лондоне, ни Питере, ни в Москве, - говорит автор. Ни на Канарах, ни в собственном Боинге, ни в лучших голливудских ресторанах, ни в постели с Мадонной и т.д., - можно продолжить этот ряд. Эдем где-то внутри тебя самого, говорит нам Владимир Коркин. Но можно ли до него добраться, чтобы обрести настоящий, а не сталкеровский мир, чтобы обрести счастье? Автор оставляет этот вопрос без ответа. Но в последних строках звучит приговор: неизвестно, найдет ли человечество свой потерянный рай, но оно обречено на его вечный поиск. И если этот рай вообще существует, то он существует одновременно внутри человека и вокруг него. Рай как двоемирие. Потерянное двоемирие.

* * *

Самое интересное, что о стихотворении «Мир Сталкера» можно продолжать и продолжать говорить. Выше я лишь штрихами набросал свои первые мысли и ощущения от прочитанного. Но остается еще много нераскрытых мной, но, тем не менее, присутствующих в тексте, моментов. Например, гамлетовские аллюзии, многозначность образа подбрасываемой гайки (ведь у Владимира гайка не бросается, как у Стругацких, а именно подбрасывается, как монета, когда мы, пытаясь сделать какой-либо выбор, отдаем себя в руки судьбы… И это притом, что лиргерой в судьбу не верит). Или, скажем, присутствующие в тексте (вольно или невольно, не знаю) намеки на философские высказывания Сократа… Также можно было бы сравнить образ лиргероя «Мира Сталкера» с образом Агасфера… Неплохо было бы поподробнее исследовать мифологему «вечного возвращения», так или иначе присутствующую в тексте, в том числе и на уровне символов… Наконец, можно было бы порассуждать на тему, кто же это в конце стихотворения выносит такой приговор (ответ на этот вопрос не выглядит столь уж однозначным)…

Много чего еще можно было бы прочитать и попытаться интерпретировать здесь. Правда, для этого потребовалось бы на порядок больше времени и вордовских страниц. А у меня все-таки другая задача. Тем более что я еще ни словом не обмолвился о технической составляющей этого произведения. И вот предлагаю буквально несколько замечаний на эту тему.

* * *

Стихотворение написано пятистопным ямбом – одним из любимых размеров Бродского. Рифмовка первой части – кольцевая (абба), второй – перекрестная (абаб). То, что в рамках единого размера в каждой части стиха свой способ рифмовки, на мой взгляд, имеет вполне определенную смысловую нагрузку (выше я уже говорил на тему «два в одном», поэтому не буду здесь повторяться). Замечу лишь, что для философского монолога, для поэтической рефлексии размер выбран вполне удачно. Единственное, что для меня осталось некоторой загадкой, - самая первая строка Владимира: «Здесь сумерки живут не по часам». Я не зря упомянул Бродского. У него есть одно замечательное стихотворение, начинающееся строкой «В деревне Бог живет не по углам». Ладно бы только размер, но ведь и само синтаксическое построение, согласитесь, похожи. Что это – случайное совпадение? Поскольку больше ничего общего у этих стихов нет, то всякие там аллюзии, реминисценции и т.д. я исключаю. Впрочем, здесь я ничего утверждать не могу, так как не знаю, читал ли Владимир Коркин именно это стихотворение Бродского. А совпадения бывают еще и не такие!

Еще одно замечание, связанное с ритмическим рисунком стиха. Так, для меня осталось непонятной логика изменения системы клаузул (то есть окончаний стихотворной строки, определяемых количеством безударных слогов после последнего ударного) в третьей строфе первой части стихотворения.

Здесь сумерки живут не по часам (мужская клаузула)

Мир плоский. Выцветший. Как старый фотоснимок. (женская клаузула)

Нет никого. Нет даже невидимок, (женская клаузула)

Которых узнавал по голосам… (мужская клаузула)

Мир Сталкера… До одури пустой. (мужская клаузула)

Не нужный мне, но мне принадлежащий… (женская клаузула)

Газетами забит почтовый ящик, (женская клаузула)

И телефон страдает немотой… (мужская клаузула)

А в следующей строфе вдруг возникает непонятная перемена в клаузульном чередовании (если бы я не споткнулся на этом месте, я бы даже не заикался о ритмическом сбое. Но, к сожалению, я споткнулся… И, кроме того, как уже мной говорилось выше, никакой внутренней необходимости делать в четырехстрофной части стиха именно третью строфу ритмически выпуклой я не обнаружил):

Здесь - все ушли, поставив кресс на прошлом, (женская клаузула)

Ушли туда, куда мне хода нет… (мужская клаузула)

Ржавеет на стене велосипед… (мужская клаузула)

Жалеть о будущем? О несвершенном? Пошло! (женская клаузула)

Система чередования клаузул в четвертой строфе – такая же, как и в первых двух.

* * *

Есть у меня еще несколько сомнений.

Первое связано с фразой «Ваш мир – театр, а для меня – перрон». Возможно, со мной многие не согласятся, но мне видится здесь какая-то грамматическая корявость (точнее – некорректность), смешение. Если «ваш мир», то напрашивается антонимически продолжить – «мой». Если «для меня», то и «для вас». С другой стороны, здесь, возможно, очень тонкая смысловая игра: «они» действительно живут в своем мире-театре, а лиргерой вовсе не противопоставляет «им» свой мир-перрон; возможно, он говорит о том же самом мире, возможно, он живет в том же самом мире, но воспринимает его не как театр, а как перрон. В общем – сомнение.

Второе сомнение связано с фразой «Которых узнавал по голосам». Перечитаем всю строфу:

Здесь сумерки живут не по часам.

Мир плоский. Выцветший. Как старый фотоснимок.

Нет никого. Нет даже невидимок,

Которых узнавал по голосам…

Последняя строка как будто апеллирует к некой предыстории мира Сталкера, который все-таки был не безгласый, а значит – не пустой. А значит – вовсе и не мир Сталкера, а какой-то другой мир. Но эта деталь в стихотворении не прорисована. В стихотворении перед нами, по сути, довольно статичный мир, с четкими определенными характеристиками, показанный без какой-либо динамики развития, без истории. Мы не видим, как этот мир возник. Он просто есть, он – констатируется. И одной из главных его черт, как неоднократно подчеркивается самим же автором, является немота. А тут вдруг «которых узнавал по голосам…». Сомнительная, в общем, строка.

Наконец, третье сомнение. На мой взгляд, в «Мире Сталкера» - перебор с многоточиями (используются аж 15 раз). Я понимаю, какую важную роль они здесь играют, создавая многочисленные паузы в неспешных раздумьях лирического героя, как будто это тяжелые вздохи. Но с такой логикой можно вообще после каждого предложения ставить многоточие. В общем, как минимум в пяти случаях я бы смело заменил многоточия на обычные точки. В каких? А вот, ради интереса, не скажу: задачка-то простенькая.

А вот другой аспект авторской пунктуации я с энтузиазмом приветствую. Речь идет о разбивке относительно больших предложений на короткие, порой в одно слово: «Мир плоский. Выцветший. Как старый фотоснимок», «Я выхожу. Подбрасываю гайку. Ищу тропу. Пока еще – к себе…» и т.д. Это словно шаги по маленькой, едва заметной тропке в каком-то опасном, неизвестном месте. И перед каждым следующим шагом – остановка. Лирический герой медлит, сомневается, набирается духу и, наконец, решившись, делает следующий шаг. Вот отличный пример того, как графически выраженная интонация, как особая пунктуация могут работать на общий замысел и передачу читателю нужного настроения.

* * *

О языке, которым написан «Мир Сталкера», не скажешь, что он - богат. Но он и не беден. Рифмы не затертые, ну, разве что – парочка (пустой – немотой, судьбе – к себе), но больше интересных (принадлежащий – ящик, угадайку – гайку, киоске – Третьяковской, бесцельных – со сцены). Избитых поэтических штампов нет. Ну, разве что вопросная риторика («Но все впустую: кто я здесь? Зачем? Что обрету в метаниях бесцельных?») смотрится несколько традиционно. Тем не менее – вполне уместно и органично. Каких-то особых поэтических находок тоже нет. Но, мне кажется, автор и не стремился кого бы то ни было удивлять этими самыми находками. Задача, видимо, заключалась в том, чтобы максимально передать читателю вполне конкретное переживание вполне конкретного, скажем так, состояния сознания. И Владимир с этой задачей замечательно справился. Не скажу – блестяще, но на достаточно высоком уровне.

В заключение хочу пожелать автору «Мира Сталкера» творческих успехов.

Спасибо за стихотворение и за ваше, Владимир, участие в этом конкурсе.

С уважением,

Андрей Бореев

Дата публикации:

Предыдущее: Закон звезды ой-лю-ли

Следующее: Так проносится жизнь...

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.

Марина Соколова