Однажды, в пасмурный осенний день, в пустынном парке сидел на лавочке я – сегодняшнее прошлое, отжившее поколение, фактически старик, и вдруг мимо прошла поразительной красоты девушка. Красная юбка колышущимся пламенем вилась вкруг ее стройных белых ног, которые отражались в черных осенних лужах. Она прошла мимо, потом вернулась, села рядом со мной и сказала:

 

- Все мужчины какие-то мелкотравчатые. Отношения низменные, чисто деловые. Как будто что-то покупаешь или продаешь. А я хочу большой и чистой любви.

 

Я устало посмотрел ей в лицо.

 

- Я все время одна, - пожаловалась она. – Я цвету, а меня никто не срывает. Я скоро отцвету и увяну, лепестки мои опадут и почернеют.

 

Что мог я ей сказать – я, отжившее, прошлое поколение?

 

- Я могу только разве что вас понюхать, - сказал ей я. Но сорвать вас – увы я не могу.

 

- Господи, ну хоть понюхайте, - и, видя мою нерешительность, вплотную пододвинулась ко мне и настойчиво повторила: - Ну понюхайте же наконец!

 

Я глубоко вдохнул воздух возле ее мокрого от дождя лица и сказал:

 

- Да, вы действительно благоухаете. Я нюхал бы и нюхал вас всю оставшуюся жизнь.

 

- Вот видите, - сказала она.

 

Мы помолчали. Небо совсем заволокло тучами, черные стволы деревьев забрали себе весь его свет. Ее белые ноги, мокрые от дождя, были словно мраморные.

 

Шелестел дождь. Она, казалось, силилась что-то сказать - и не могла. Она убрала свои мокрые черные волосы с лица. Губы ее дрожали. Казалось, в ней нарастает какое-то тревожное чувство.

 

- Господи! – воскликнула она наконец, и голос ее прозвучал так звонко, что заставил меня вздрогнуть и оглянуться: не следит ли за нами кто-нибудь там, сзади, спрятавшись за черными деревьями.

 

- Господи, - повторила она в отчаянии, - ну почему, почему никто не может взять меня, просто взять, по-настоящему, всю меня, мое тело и мою душу вместе, почему один берет только тело, а другой только душу, почему, а?!

 

Как только голос ее умолк, стало очень тихо. Только шелестел дождь, и мне было слышно, как у нее колотится сердце - где-то прямо возле меня. Я повернул к ней свое лицо, убрал газету, за которую до сих пор все время прятался, и сказал ей:

 

- Я старый, видишь – я уже прожил свою жизнь, как же я возьму тебя?

 

- Это не проблема, - сказала она. – Если ты согласен взять меня всю – это не проблема.

 

- Я бы с удовольствием... – начал было я, - но она прервала:

 

- Ты согласен?

 

- Милая моя, я бы жизнь отдал за тебя, но что мое желание может изменить?

 

- Да или нет?

 

- ...

 

- Все, что тебе нудно для этого – это твоя молодость?

 

- Ну что ты, девочка, - сказал я ей, - я уже отжившее поколение. Я стар, у меня дряхлое тело, сморщенная кожа, костлявые ноги, черные ногти, кривые зубы, седые волосы, прокуренный голос...

 

Пока я это говорил, она подняла меня со скамейки – с легкостью, точно я был куриное перышко – и положила меня в лужу лицом вверх.

 

- Ты будешь любить меня? – сказала она.

 

- Да...

 

Она дала мне подписать что-то – внизу в правом углу. Я лежал в холодной луже лицом вверх, и на меня капал дождь. Она достала из своей сумочки металлическую щетку и хоккейную клюшку. Она открыла банку с каким-то отвратительно пахнущим порошком и высыпала половину его мне на лицо, а остальное – на тело.

 

Боже, как тяжело стирается старость с человеческого тела! Она терла мое лицо, а потом живот, а потом руки и ноги железной щеткой, порошок щипал глаза, я истекал кровью. Я задыхался от мерзкого запаха. Чтобы привести мои кости в порядок, она била меня что есть силы клюшкой. Она била меня по животу и по бокам. Потом она стала стирать старость с моей души. Она колола тонкой иглой мне в сердце. Она трясла и била мою голову руками и ногами. Она топтала меня и наконец, когда она подняла меня и вытащила из лужи, я почувствовал себя молодым. Тяжело дыша, она указала мне окровавленной рукой на лужу, в которой я только что лежал. В ней осталась моя старость. Отвратительная пена, клока волос, какие-то плевки и мерзкие сгустки плавали на ее поверхности.

 

- Ну, теперь я выбила из тебя твою старость, и ты снова как огурчик, - сказала она. – Я вывернула твою душу наизнанку и выкинула из нее все ненужное.

 

Падали кленовые листья, по-прежнему шел дождь, а я чувствовал себя молодым. Мне хотелось захохотать.

 

- Что ты так смотришь на меня?! – крикнула она, увидев в моих зрачках отражение козлиной морды. – У тебя в глазах отражается козлиная морда! – крикнула она. – Где ты ее видишь?

 

Что можно сказать человеку, смотрящему на тебя в упор и спрашивающему, что это за козлиная морда отражается у тебя в глазах? Что мог я ей ответить? "Ты козел", - хотелось мне ей сказать, но я ведь не хотел ее огорчать. "Не думай об этом, - сказал я ей. – Все мы козлы в какой-то мере. Только боимся друг другу в этом признаться".