В мое купе СВ светит солнце, заходящее солнце…

Только что был ливень, град, черная туча прибежала, словно провожать меня… и тут же убежала, обдав весь город гигантским ведром воды и дав простор солнцу…

Утихомирилось!

Умытый поезд начал свое движение с Востока на Запад, благородно, неспеша, и, не оглядываясь, как настоящий англичанин! Он назывался бы «восточным экспрессом», если бы был в Америке, а у нас просто – самый протяженный путь в стране. Станции только самые крупные, стоянки минимальные, да и похож он на сине-желтую стрелу, пущенную из лука. В купе я один. Интересно ждать попутчика, ощущая некоторый привкус интригующей тайны. Чаще ожидание не оправдываются, но иногда…

Стук в дверь, и улыбчивая молодая проводница в форменной голубой юбочке и белой прозрачной блузке легко присаживается на диванчик напротив, начинает привычный разговор о том, что «в нашем вагоне сплошной сервис… кондиционер уже работает и скоро будет очень хорошо… кофе-чай с чем угодно и в любое время…». Захотелось спросить по поводу «с чем угодно», но не стал заниматься «возвратной иронией».

За окошком начался обычный степной пейзажик…

Ну, а пока … у меня есть недочитанный томик Пастернака: его стихи, его жизнь. Спокойствие начинает граничить с отрешением, мысли ложатся круг за кругом, как колечки в детский пирамиде, нанизываясь…

 

Он появился в дверях купе часа через два. Парень, лет двадцати пяти – двадцати семи, темные каштановые волосы, правильные, почти классические черты лица, голубые глаза и … улыбка. Сразу при появлении в двери купе – улыбка, и какой-то простой, по-детски наивный вопрос:

- Ну, что мы будем делать?

Сразу вспомнился мой сын в года так два, два с половиной, заходящий в большую комнату и потирающий одну ладошку о другую: «Ну! Сто мы будем делять?» – и по-хозяйски осматривающий окружающих и окружающее его.

Парень, не дожидаясь ответа, положил вещи, спортивную кожаную сумку, на диван и тут же протянул руку, представившись:

- Игорь!

Сухая крепкая ладонь, внимательный, но не навязчивый взгляд, спокойный, выразительный тембром и интонацией внимания, голос. «Такие сводят женщину с ума при первом же прикосновении…» - вспомнил я когда-то прочитанную фразу и тут же понял, что не таким и наивным был его вопрос. Он решал сразу несколько задач: ломал стенку первого слова, сразу приглашал к соучастию, к совместному обсуждению возможного времяпрепровождения, да и создавал ощущение комфорта, душевного комфорта, появление которого в первые минуты контакта двух незнакомых людей чрезвычайно велико.

Поезд начал отстукивать вокзальные рельсовые стыки и Игорь сказал:

- Я в ресторан… кушать очень хочется. Со мной?

- Нет, спасибо. Я уже поел. Перед отъездом.

- Тогда после по рюмочке? У меня отменный коньячок… с лимончиком, а?

- Посмотрим…

И он ушел.

 

Пастернак заставил опять забыть о существовании кого бы то ни было. Но через час Игорь пришел из ресторана уже не один. Две девушки спокойно расположились в купе, а Игорь попросил меня выйти на пару слов.

- Валера, понимаешь… я люблю секс втроем…

Он сделал паузу, дал возможность прокрутить все возможные варианты, наблюдая за реакцией. Вряд ли что-нибудь он мог прочесть по моему лицу, но варианты я перебирал.

- Так. И что?

Он продолжил, почувствовав, что со мной можно договориться и что я тоже неплохо отношусь к сексу втроем… по его мнению:

- Это не долго. Часик… полтора. Грех упускать…

- …

- У них тоже СВ… следующий вагон только.

- …

- У них там плеер… послушаешь…

Последнее меня добило. Да ради Бога… Пастернак везде читается.

- Какое купе?

- Сейчас спросим…

Игорь открыл дверь, и я немного рассмотрел девушек. Глаза, светящиеся… от ожидаемого? Полуулыбки вежливости? Вышколенность южными морскими ландшафтами? «У голубоглазой красивая поза… скорее всего природная гибкость… - заметил я, наклонясь над диванчиком и забирая Пастернака. – И запах… легкий… похожий на… запах магнолии».

 

Мы вышли в коридор вместе. И это подчеркивало его воспитание, его культуру.

- Не обижаешься? – легкий вопрос с полуулыбкой.

- По-моему, не на что… - ответ с полуулыбкой получился сам собой.

- Зря ты уходишь… - чувствуется некоторая ироничность, легкая, как взмах крыльев бабочки.

- Ну, ты же любишь секс втроем… - Взмах крыльев бабочки в ответ.

Наверное, это махаон.

- Потеснился бы. Девушки хорошие, сразу видно. Смотри, пожалеешь. Неужели не хочется?

Махаон устремляется в ночное небо.

- Хотеть и желать - это разные понятия, - произношу я.

Это уже планирование… поиск и наслаждение от встречного потока ветра… задержка до предела очередного взмаха.

- А-а, понял. Женщину нужно желать. Ну что ж… а я хочу. Циник? Да. Ну и что? Зато все честно… – Чуть грустит он.

Бабочка исчезает в ночном небе…

 

 

***

 

Почему-то медленно шел по коридору вагонов: сначала осторожно - по своему, потом задумчиво - по следующему. В тамбуре странно поменялся акцент: спокойствие и уравновешенность таинственно исчезли. Интуитивно чувствовалось, что легкий запах, дразнящий и забравшийся в память, гнездится где-то здесь, за дверью одного из купе, на которой должна быть римская пять. Пять была, и дверь поддалась очень легко, как будто ждала моего легкого движения рукой, и впустило меня пространство легко, словно ждало… и тут же поддалось, уступило, подвинувшись. Шторы были закрыты и свет, пробивавшийся сквозь уставшие светить щели, выкраивал из полутьмы кусочки… островки… оазисы. Я сел на правый диван, осмотрелся. Один из таких оазисов оказался у меня на коленях, на листах раскрытой книги. Брошенные майка и тонкие вельветовые шорты… CD-плеер… на полу легкомысленные тапочки… на подушке диск Рамазотти... блокнотик в кожаной темно-зеленной обложке и тонкая серебристая ручка. А на столике уживался второй оазис света с минеральной водой, журналом «Cosmopolitan», растиражированным Платоновым, грейпфрутовым соком и источником запаха, выкрученной по оси фиолетовой бутылочкой.

Я откинулся назад и прикрыл глаза. Ясно было, что здесь была женщина, которой хватило и десяти минут для того, чтобы вдохнуть жизнь в это движущееся по рельсам многоуровневое образование, приложением которого я и стал…

Вспомнив, что мне был обещан плеер, я потянулся за ним. Но открылась дверь. Звук заставил меня отдернуть руку, оглянуться и выпрямиться.

- Берите, берите, - была озвучена улыбка и внимательный, иронично-уверенный взгляд ярко-голубых глаз, - только вы вряд ли будете слушать Рамазотти.

- Почему вы так думаете?

Девушка не ответила, зашла и прикрыла дверь купе, оставив возможность образоваться еще одному оазису света… на полу.

- Вам нравится полумрак? – спросила она, садясь и выпрямляя ноги, захватывая свет на полу и перекрывая мне путь к выходу.

«Перешагнуть? – подумалось, - а потом попрощаться».

Вопрос как-то тоже перекрывал естественность моего ухода… сейчас. Хотелось понаговарить ироничных колкостей, завоевать возможность ухода на равных. Но… я опустился на диван молча и встретился с ней взглядом. Уверенность граничила с нахальством, но не откровенным, а спрятанным под тонкой дымчатой материей интеллекта. Подумалось, что в девятнадцатом веке ей точно нужно бы было носить вуаль, чтобы слыть порядочной женщиной. «Почему в девятнадцатом? Почему не в начале двадцатого? Впрочем, какая разница…».

- И страшной близостью закованный, смотрю за темную вуаль… - начиная или подводя итог диалогу, продекламировал я. А заодно…

Не получилось. Девушка подобрала ножки, усмехнулась.

- У Блока близость странная, у вас – страшная. А… вы уже закованный?

Было такое ощущение, что она подняла вуаль. Не остается ничего другого, кроме как рассмеяться.

- Вы меня проверяли? – догадалась она. – Как не стыдно!

- Ну что вы… Как я мог.

Девушка собрала себя в памятную мне позу: одну ногу она подобрала под себя, а вторую подтянула к себе, обняла ее двумя руками и положила голову на коленку. Она смотрела, как бы заглядывая, приглядывалась. Ее брючный костюм был создан для этой позы.

- Вы не спешите… там действо в самом разгаре. Как бы вам не пришлось заночевать здесь, - приглядываясь к моей реакции, медленно произнесла она.

Моей реакции не было… почти не было. Или мне казалось, что не было. В правой руке до сих пор был раскрытый Пастернак, и в мозг врезались строчки:

 

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

 

- Пастернака любите? – спросила она, все также наблюдая за мной из-под все той же ироничной, но доброй улыбки.

- А вы - Платонова?

- Ну, кто же сейчас не любит Платонова?

- Это все равно, что в свое время спросить то же самое о Достоевском…

- Отчего же? – поспешила с вопросом она, почувствовав отставание на шаг.

«Не любит проигрывать… привыкла к победам… а может быть и, наоборот, к постоянному соперничеству? С соперницами или с соперниками? Хотя соперники – не похоже… вечно плетущиеся сзади – ближе к истине. Что-то мы сразу с тонких слоев начали. Ни имени, ни прикосновения. Сразу проверочки, вопросики, советики…»

И я промолчал. И сразу же почувствовал, как что-то изменилось. У нее пропала игольчатая ироничность, улыбка стала другой, ровной, открытой.

- А что вы прочитали только что у Пастернака? – спросила она тихо.

- На свечку дуло из угла, и жар соблазна… - слова произносились легко, их не нужно было читать.

- …вздымал, как ангел, два крыла крестообразно…

«Читала? Скорее всего, затерзанный клип видела…»

- Мне тоже нравится Пастернак, - опередила она меня и впервые взглянула без улыбки.

Эффект был поразительным. Но меня спас стук в дверь.

Заглянула проводница в голубой форме, но не молодая, лет сорок-сорок пять. Сразу растянулась в улыбке, назвала нас «голубками», спросила, где соседка-подруга, предложила чайку-кофейку.

- Лучше шампанского. Сможете? – спросил я.

- Конечно! И шоколадку сообразим, - проводница была само радушие, которое не пропало, даже когда она прикрыла дверь.

Тишина проявилась как-то сразу. Поезд стоял на какой-то станции.

- Я переоденусь, - тихо сказала она вставая.

- Я выйду сейчас…

- Не надо… Зачем?

Она уже расстегивала и снимала пиджак, потом блузку. Молния на обтягивающих брюках ушла вниз, и красиво обнажились кружевные оливковые трусики, через которые явно просматривались волосы лобка. Снимая медленно брюки, она посмотрела на меня, чувствуя, что обнажаемое нравится. На левом бедре, была татуировка - искусно выполненный цветок орхидеи.

- Вы хорошо смотрите… - улыбнувшись, она присела на диван, нагнулась, расстегивая застежки туфель.

- Вы хорошо выглядите, поэтому хорошо смотрю.

Груди её красиво обнимались второй частью кружевного комплекта, и я невольно задержал на них взгляд. Она расстегнула застежку спереди.

- Нравятся? – Опять она подловила мои глаза. – Только не молчите… я знаю, что у меня красивые груди.

- Да. Если знаете, зачем спрашиваете?

- Женщине важно не знать, а слышать это от мужчины.

Она встала, чтобы надеть шорты и коротенькую майку с большим вырезом, оголявшую впоследствии то одно плечо, то другое. Животик был постоянно оголен и открывал моему взгляду аккуратный пупок с блестевшим в нем камешком. Девушка опять забралась с ногами на диван.

Забежала проводница с шампанским, стаканами и шоколадкой, отсчитывая сдачу, внимательно заглянула мне в глаза, и удовлетворенная ушла, снова аккуратно прикрыв за собой дверь. Световых оазисов уже не наблюдалось – солнце зашло. Я впервые за все это время встал, подошел к окну, раздвинул плотные шторы. За окном сразу же забегали деревья, поля, озерца и лужицы. Небо до горизонта было высоким и без облаков. Я сел за стол возле окна, продолжая смотреть на мелькающую зелень.

- Вы угадали мое желание…

- Какое? Впрочем, я знаю.

- Откройте шампанское… - подсев к столу, почему-то севшим голосом произнесла она.

Разливая шампанское я подумал… вернее почувствовал, что называть ее на «ты» мне не придется. Иногда появляется такое предчувствие будущего, некоторые картинки, возникающие спонтанно, как реакция на мало кем замечаемые незначительные мелочи, ни на что не влияющие, кроме… кроме будущего.

В будущем я уходил, не оборачиваясь, сохраняя в памяти ее черты, ее движения, ее голос, ее запах… Образ, «рожденной Пастернаком».

 

А сейчас я разливал шампанское и, казалось, что впереди…

… ее взгляд и улыбка одновременно с первым глотком…

… ее рука, опустившаяся на мою руку, и оказавшаяся почти сразу в ней…

… ее приближающиеся губы и касающиеся моих, улыбающиеся и жадные потом…

… ее кожа, чутко реагирующая на малейшее прикосновение…

… ее страсть и способность предугадывать и движение, и желание, и мысль…