ФАСТМАНОВ ИВАН

У тихой воды город

Новелла

 

Слезы проступили на глазах его. Дрожащие кончики пальцев выдавали душевную бурю, что клокотала внутри. Он бессмысленно сновал вокруг, то падая на колени и посыпая мягкую траву множеством поцелуев, то вскакивая и воздевая сильные руки к бесконечности неба. Он был счастлив сейчас. Он чувствовал себя прозревшим. И хотел дарить свое прозрение другим.

- Здесь земля без уныния и скорби, на которой взрастут наши дети и внуки! Здесь небо, что одарит нас светом любви и радости, дарует тепло и надежду, укажет путь к прогрессу и процветанию. Здесь кристально чистая вода, что утолит нашу жажду и плодовитые деревья, которые спасут от голода. Оглянитесь, люди! Это и есть рай! Отныне это земля принадлежит нам! Здесь будет расти наш город, наш дом, наш очаг.

Так сказал доблестный Арвела, роняя слезы умиления и восторга, едва мы достигли сего, без преувеличения, прекрасного места.

Люди не решались верить, что после долгих дней лишений и невзгод, неизвестности и обмана, эта прекрасная солнечная долина ни кем не занята и принадлежит теперь им. Они напряженно ждали вооруженного кривой саблей человека, который обязательно появится невесть откуда и с ухмылкой хозяина укажет им на буйволов, которые не церемонясь приступили к поеданию великолепной янтарной травы.

Но человек с саблей все не являлся, а буйволы все более входили во вкус.

Старик Онибу всю дорогу увещевал, что место это пользуется дурной славой и в прежние времена пытались обжить долину люди, и даже не раз, однако неизменно пропадали невесть куда вместе с всеми ратушами, трактирами и дурно пахнущими скотобойнями. А пришедшие вновь на место это будто не могли найти после прежних поселенцев даже жестяного ветряка. Об этом ходили слухи темные и в самой столице. Но доблестный Арвела неизменно махал рукой, упорно ведя людей к долине, да еще фыркал на Онибу, словно осаженная лошадь рвущаяся в бой. Старый Онибу, был настолько стар, что принимал участие еще во втором Исходе. Впрочем, сейчас старик сдал окончательно и самостоятельно не мог совершить исход даже по малой нужде. Большие и молчаливые братья Вилунде носили его в специальном выцветшем со временем гамаке. Едва услышав оттуда, к примеру, гневный вопрос цирюльника, стершего ноги в кровь, «далеко ли, мол, до чертовой долины?», обнажив стершиеся зубы, Онибу заводил свою шарманку про место прекрасное, но прокаженное, что стоит у тихой воды. Люди попеременно слушали старика, семеня подле гамака, откуда поднималась костлявая длань увещевания и страх их перед долиной возрастал. Когда мы достигли места, еще теплилась надежда, что незрячий старик не узнает среди сего великолепия своей черной долины. Да не тут то было. Едва Арвела произнес речь полную страсти и волнения, Онибу поднялся в гамаке и без промедления заявил, что это и есть проклятая долина, где неминуема гибель и забвение.

- Здесь заключают пари с Великаном и обращаются в прах люди. – Прошипел Онибу напоследок, и зашелся в приступе старческого кашля. Мне стало зябко. Люди в недоумении переводили взгляд с Онибу на Арвелу и обратно. Братья Вилунде, слушавшие зубодробительные истории про чудовищ и котлы душ целыми днями, испугались так, что по случайности выронили гамак. Старик покатился с горы прямиком в долину, пагубного влияния которой он так опасался.

- Теперь в долине действительно будет чудовище. – Молвил спокойно Арвела. – Пойдем-те же, братья!

Леденящие кровь истории никак не вязались с тем, что предстояло увидеть. Вожак наш не лгал. Окружавшее пространство действительно казалось сущим раем, сошедшим прямиком с масляной картинки мастера Томаса, рисовавшего добрые стародавние времена. Живописнейшая долина утопала в цветах сирени и ландыша. Роща с тенистыми апельсиновыми деревьями, расположенная чуть в стороне, была защищена с одной стороны скалистыми горами, с другой, первозданной чистоты водоемом. Вода уходила к самому горизонту, а по дну сновали зеркальные карпы. Экзотические птицы пели прекрасные арии вечной жизни в тени великолепных деревьев, а земля была столь мягкой, что борона прошла бы, словно нож по горячему маслу.

Это место было создано для жизни, каждая деталь его являлась одой весне и радости. И долина эта была свободна от людей.

- Нет земли, которая подходила бы более для нашего прекрасного города. Града радости и обители любви, пристанища надежд и гнезда всеобщего бесконечного счастья! – Говорил Арвела, не сводя жадных глаз с благоухающей долины, едва злосчастный кокон плюхнулся в озеро, дабы увещевать теперь озадаченных таким событием карпов. – Люди! Здесь встанут стены, за которыми в домах, среди райских садов будут рождаться дети, обреченные быть счастливыми. На этом месте мы построим самый светлый и искренний город, из возведенных за всю историю! Город, сотворенный не из песка и камня, но из человеческой доброты и братского тепла. Мы создадим общества гармонии и процветания, равенства и понимания. Огромную семью, где каждый будет иметь право сказать, а равно, быть услышанным. Это начало абсолютно новой эры, целью которой станет объединение людей под знаменами сострадания, человеколюбия и взаимной заботы. Мы пойдем отсюда, с этого отмеченного Богами места. Именно здесь горстка безумцев, терпеливо и неуклонно взрастит свою мечту. Мечту о справедливом обществе. И пока вздымаются каменные стены города, мы станем класть добрые поступки на благие мысли. Вместе со стенами будут возрастать доверие, взаимовыручка, и наконец, любовь! Мы научимся растить, возводить, преумножать. Но это не главное! Мы научимся с улыбкой на лице и верой в сердце, бок-о-бок переносить невзгоды и трудности. Верите ли Вы мне, люди, что поднимается здесь город?

Восторженный и единый возглас сотен глоток был ему ответом. Люди верили, они дышали этой верой. Им решительно нравилось это светлое и прекрасное место. Даже слепой Алиен, скакал на одной ноге, опьяненный единым порывом всеобщего ликования.

Вечером в ласковых лучах заходящего солнца, Арвела, под общие аплодисменты заложил первый камень под будущий городской Капитолий. Рупрехт ласково обнял Сирену за плечи. Детям раздали голубые ленточки и до ночи они обвязывали тонкими пальчиками все апельсиновые деревья до одного в знак, что это теперь – собственность общественная. Собственность «комунны радости и благоденствия», как нарек нас Арвела. Прекрасное зрелище явила собой цитрусовая роща в одинаковых голубеньких повязках, развивавшихся на нежном ветерке.

Через неделю мы обжили свое место полностью, словно всю жизнь встречали здесь вечное лето, и благодарили Высшие силы, что островок спокойствия и умиротворения сей, не был занят менее достойными кочевниками, блуждающими по земле в поисках собственного места и собственного смысла. Пресной воды и рыбы было в достатке, солнце не покидало чистого небосклона и дело спорилось в дружных руках. Город не преминул вытянуть к солнцу первые ростки. Слаженно работая в несколько смен, были возведены фундаменты ратуши, школы, амбара и трех премилых жилых домов, с сараями и палисадниками. А на окраине, в узком проходе меж гор, откуда мог нагрянуть неприятель, была заложена настоящая сторожевая башня с бойницами, а также начат фортификационный ров. Стяг небесного цвета комунны радости и благоденствия беспечно реял на самом высоком дереве. Люди, несмотря на тяжкий труд и короткий сон, беспрестанно улыбались и перекидывались короткими любезностями. Мужчины спешили помочь слабым женщинам, чуть ли не расталкивая друг друга. Наступи один другому случайно на ногу, работа останавливалась на добрые полчаса, потому как труженики бесконечно извинялись и приносили признания в благих намерениях и отсутствии умысла злого. Услышав колокольчик Арвелы, обвязанный голубой ленточкой и возвещающий об окончании очередной смены, можно было отдохнуть под сенью деревьев, всматриваясь в убаюкивающую гладь воды и вкушая чудно приготовленного Сиреной зеркального карпа.

О старике Онибу и скрюченном пальце увещевания, вспоминали больше ради смеха.

- Как мог старик рассказывать эдакие пасмурные небылицы об этой блаженной земле? Чудовища, что подпирают плечами небеса! Стертые одним дуновением стены и… Как он там говорил, Густав?

- Обращенные в предрассветный туман люди…

- Во-во! Обращенные люди!

- В глубокой старости люди возвращаются в детство. А он был стар, чрезмерно стар.

Между тем, я нашел бездыханное тело Онибу меж позеленевших от водорослей камней, чуть поодаль бухты. Старик покачивался на маленьких волнах, подгоняемых западным ветерком, словно огромный распухший гриб. Черная земля была податлива, и лопата, взятая у рыбака Сильвио, скоро завершила свое дело. Утрамбовав как следует насыпь, я начертил скорбное имя на жирной земле.

- Спи спокойно, старик. Мы блуждаем по бренной земле, чтоб однажды стать ее частью.

- Что ты делаешь, Вален? – Вопросил мастеровой Тилус, который блуждал вдоль берега в поисках камня, что сошел бы ему за точильный.

- Хороню старика. – Сказал я, промывая лопату в озере.

- Нельзя! Старика нельзя трогать, мой мальчик. Он прокаженный. И навет делал на город светлый и радостный, что встанет здесь. Он шел против истины и не желал нам счастья. Пусть пребывает в забвении.

- Онибу говорил как-то, что истина - это черта, где вода смыкается с небом. Человек не сможет пойти ни против горизонта, ни за горизонт. И приблизиться тоже не сможет…

- Что ты бормочешь?

- Я говорю, старик просто пытался двигаться против течения. За то и поплатился. А истина тут нипричем.

- Какие слова ты говоришь, Вален… А отчего ты хмур и не улыбаешься солнцу? Сдается мне Вален, радость и благоденствие еще не поселились в твоем сердце? Ты еще молод, чтоб познать истину. Так, Вален?

- Чему мне улыбаться? Я хороню старика.

Большие братья Вилунде, ранее таскавшие посюду покойного Онибу, были торжественно назначены Арвелой стражами внутреннего и внешнего порядка и помимо внушавших почтение черных повязок, таскали теперь повсюду ржавую 16-фунтовую корабельную пушку.

- Покамест кузнец не выковал Вам по превосходной алебарде, службу несите так! – Заключил Арвела.

И братья несли службу, обливаясь потом и волоча по периметру пушку. На ночь они прятались в единственную деревянную башенку и «ждали неприятеля, готовясь в любое мгновение сделать залп из картечи». Так они докладывали поутру Арвеле. Но я знал, что от могучего храпа братьев, утомленных бессмысленным перемещением в пространстве днем, ночью несчастная башня покачивалась, а город оставался неприкрытым.

Утром, после завтрака, люди выстраивались в очередь и подходили к Арвеле за проникновенным поцелуем в лоб. Он называл это «братским благословением на труд». После этого обычно следовал дневной план работ и расписание смен.

- Братья и сестры! – Вещал Арвела, отдав ветру выбеленные солнцем волосы – Вижу я, как растут наши стены, а вместе с тем и наполняются сосуды сердец состраданием, любовью к ближнему. Кладите камень взаимопонимания на цемент смирения и вы получите внутри себя крепость сильную и защищенную от ветров горестей и штормов невзгод! И надежнее крепости внешней получите защиту!

Люди слушали Арвелу, черпали от него задор, энтузиазм и энергию. Работа шла. А случись редкий спор или разногласие, Арвела быстро примирял людей. Обнимая за плечи, он скреплял лбы их поцелуями справедливости и заставлял впоследствии работать в паре, дабы укрепить братский дух. Мясник Густав с овцеводом Пирио, что мяли друг другу бока из-за цен на баранину, теперь бок-о-бок мяли цемент. Портниха Луиза обучала купецкую супругу Аделаиду кроить тенты для ночных укрытий, а бородатый городовой в отставке Ирвин возил на телеге камень с бывшим шулером Августом. Идеальное общество строилось повсюду: средь ароматных деревьев, во рвах и на каменоломне, на стенах и площади. И тут и там можно было заметить сомкнутые ладонями человеческие руки, пламенные сердца рвущихся сквозь тяжкий труд к совместному счастью людей. И развивались на ветерке голубенькие ленточки. И было приятно наполнить грудь вечерней прохладой у тихой воды после изнурительного, но счастливого трудового дня.

А поутру явилось оно.

После здорового завтрака я лежал на земле в добром расположении духа, осматривал треснувшую ось телеги и размышлял, как лучше приладить спицу. Поначалу почувствовал, что земля подо мной стала проделывать короткие резкие движения, словно бьется о люк подземной темницы пленник, которому не хватает воздуха. Но земля была самой обычной. С опаской оглядывал я горы, ожидая скорой и смертоносной лавины, града камней или извержения огненной стали из жерла вулкана. Но горы были все также безмятежны и спокойны, а вокруг все нарастал гнетущий рокот. Развернувшись к озеру, я понял, откуда исходили звуки. От безбрежной глади через апельсиновую рощу, неспешно двигался к городу ужасный Великан, такой огромный, что и представить трудно. Мощный торс его плыл над деревьями, как каравелла над покрытым кустарником берегом. Макушка здоровяка почти доходила до окружавших нас гор, а кулаки были подобны гигантским молотам. Гигант уверенно миновал огромными ногами-башнями наши хилые постройки и, пока добрался к огороженной деревянной оградой площади, ни один камень в городе не покинул своего места. Люди, застывшие в смятении и ужасе, косились на Арвелу, намекая, что, дескать самое время показать дылде пейзаж с мелькающими пятками. Ни один мускул не дрогнул на лице вожака. Арвела спокойно поднял руку с расправленной ладонью вверх и приказал тем самым глыбе остановиться, словно Великан был не более, чем цирковым слоном, а сам Арвела худым дрессировщиком-индусом. Это возымело действие даже на трусливого от природы Тилуса. Мастеровой остался на месте, но танец его губ красноречиво свидетельствовал, что сейчас он старательно молился всем великаньим богам, вместе взятым. Между тем, к всеобщему удивлению, гигант действительно встал как вкопанный, а затем и аккуратно присел прямо по центру площади, сложив под себя ноги. По толпе пронесся вздох облегчения. На огромном загорелом лице не было и тени ожесточения или суеты: великан оценивал людей протяжным взглядом, наморщив складки на лбу. Эти складки, к слову, вполне могли раздавить промеж собой зрелого мужчину. Один из младенцев не выдержал испытание зрачком размером с доброе колесо и звонко разрыдался. Тогда великан разомкнул губы и молвил странные слова:

- Кто обеспокоил воды озера молчания обидой своей?

Хоть звуки были спокойны и даже печальны, я видел как ноги Арвелы напряглись, сопротивляясь встречному потоку воздуха. Люди ахнули, заслышав рокот, и передние отдавили ноги позади стоящим. Молчание было невыносимым, молчание губило веру. Некоторые матери закрыли глазам детей ладонями. Но мужественный Арвела сделал то, что от него ждали. Он выступил вперед, расправив спину и не сводя праведного взгляда с человека горы.

- Что нужно тебе, чудовище? – Спросил он столь громко, сколь и невозмутимо.

Тилус не поверил ушам своим. Он испытывал сильное уважение к Арвеле, но размеры незваного гостя были слишком внушительны, и тень страха поглотила целиком слабого духом мастерового. Он хотел выступить и прокричать Арвеле « - Как смеешь ты гостю несть оскорбление?», дабы извлечь из этого выгодный дивиденд на будущее, когда Великан отправит глупого упрямца в затяжной полет одним дуновением и будет решать, что сделать с остальными недотепами.

Однако, вместо этого Тилус прыгнул вперед и, развернувшись, кричал визгливо, раскачиваясь словно хмельной:

- Был прав старик! А его в гамак и в воду! Старый Онибу прав был! К смирению!

Гигант с недоумением смотрел на Тилуса, пока тот не успокоился, затем перевел глаза на Арвелу, по всему приняв сказанное вожаком, как должное. Люди открыли глаза шире и с замиранием ожидали страшной развязки.

- Мы строим здесь город справедливости и благочестия, ибо получили веру благородную и неистребимую в силу всепобеждающую человеческого сострадания и доброты! – Продолжил Арвела – Будет в домах теплится очаг терпимости и тепла, зажжется на улицах порядка и процветания свет. И ничто, слышишь, ничто не помешает намерениям нашим. Даже нечто, воплощенное в огромную утробу! Дух победит всякую плоть, лишенную высшей цели! А на этом самом месте, истина природы соединенная с праведным трудом станет воплощением рая.

Когда Тилус услышал про веру, то суетливо вздернув руку вверх, заметив, что лично он такой веры не получил. Однако сказано это было в сильном душевном порыве, так что никто даже и не посмотрел на мастерового.

Великан водил из стороны в сторону печальными глазами, слушал, да сопел, пригибая траву к земле одним лишь вздохом.

- Ты верно шутишь, землекоп? Нет ни единого города на земле людской, от северной ледяной пустоши до горящих песков юга, где правит согласие и равноправие. То, что вещает род людской испокон века о счастье и благоденствии, есть ни что иное, как попытка видеть желаемым действительное. Тонкая пелена изумрудной пыли, прикрывающая трясину вязкую. Там где собирается двое или более людей образуется общество. А в обществе неизменно быть интриге, измене, зависти. Так было и так есть. Ты опоздал, рай уже выстроен. Он не нуждается в дуболомах с топорами, он открыт для тех, кто умеет слушать неподвижно.

Арвела прищурил глаз.

- До этой поры не было таких городов, чудовище, ну а теперь будет. Человек выбирает место и обустраивает его так, как желает. Конюх строит конюшню, пастух - хлев, а водоноша – колодец. Мы совместно строим здесь город-сад. Человек станет жить в гармонии с природой и друг другом, являясь неделимой частью механизма справедливости и процветания. Назови себя, странник, и поведай, какие цели преследуешь?

Чудовище покачало головой и разомкнуло могучие губы, тщательно выбирая слова:

- У меня нет имени. А работа моя в том, чтобы смотреть на речной песок, просыпаемый сквозь пальцы изо дня в день. А еще думать о вечном, храня тишину и покой молчаливых вод озера и тихих фруктовых аллей.

- Ты глупее, нежели я думал. Как можно впустую хоронить время, которое создано для созидания? Здесь пройдут мосты, будут арыки, фонтаны…

- Мой колодец наполнен водами времени до краев, труженик. Мой колодец – вечность, я не спешу осушить его, пока не осознал, как правильно это делать. Многое я понял, еще больше осталось скрытым, но я уверен, что человеческие плошки не ведают, как правильно черпать время, они расплескивают его оземь, суетясь и сталкиваясь лбами. Я видел это не раз, строитель. С твоих мостов упадут пьяницы, а в арыках убийцы укроют трупы. Моя работа в том, чтобы оставить все как есть. Это труднее, чем кажется. Ведь каждый пришедший сюда считает себя строителем счастья и процветания. И норовит изменить мир, считая его несовершенным. Однако мир не изменится, пока не станет другим сознание людское. Каждый считает себя фигурой и не желает быть фоном. За долгие годы здесь было много городов. Все они разрушены.

- Глупости! Твоя жизнь – пепел пустых слов и надуманных ценностей, Великан. Ты существуешь без цели, ты ничего не строишь и выдумываешь красивые слова, дабы получить оправдание собственной никчемности. За туманом, что напустил, нет прекрасного замка. Там пустота! В чем смысл твоей жизни, твоего пути?

- В том, чтобы ничего не разрушить…

Но распаленный Арвела и слушать не хотел, подступая вплотную к дышащей горе. Тилус спрятался за спины покрепче, все еще ожидая гнева Великана, а пышная Олли, на днях ожидавшая первенца, пала без чувств.

- Я докажу тебе свою правоту, напоив людей водой ключевой из колодца, а фантазиями о вечной пустоте жажды не утолить. С твоим согласием или без него, мы завершим стройку! Для этого у нас имеются твердые намерения и крепкие руки. Хоть и велик ты, а мы малы, в плечах человеческих кремень, а на сердце решимость. Город вырастет здесь!

Великан поднялся в полный рост и распрямил плечи. Грудь его быстро вздымалась от волнения.

- Город вырастет. Несомненно. Вырастет на костях слабых. Так строится всякий город, землекоп. Цементом служат обиды и боль.

- Не понимаешь ты…

- Возможно.

Гулко ударило оземь железо. Обеспокоенный народ разом обернул удивленные лица. Покрасневшие братья Вилунде стояли, виновато потупив глаза на деревянной башне. Стволом в землю врылась 16-фунтовая чугунная пушка, которую они наводили на Великана тайком, пока шел спор. Ядро выпало из ствола и теперь медленно держало путь по земле прямо к площади.

- Это и есть тот камень, что ляжет в основу добра и справедливости? – Сказал Великан горько, внимательно следя за круглым ядром. - Вот что, Арвела. Я не стану препятствовать Вам, хоть это и является моей обязанностью. Я не создатель и прав вершить суд скорый не возымел. Стройте город правды и процветания, стройте с благими намерениями и сердцем светлым. Но! – В голосе Великана пробилось нечто, напоминающее звон толстых металлических цепей на портовой пристани.- Вместе с городом вырастут и те, чье сердце свободно от злобы, зависти, лести и гнева. Тот, кто заложит фундамент человеколюбия, пока высокий шпиль не встанет на башне Капитолия. Тот, чья совесть останется светлой, как прекрасное небо долины и прозрачно, как мудрые воды этого озера. Каждый из Вас сможет построить вместе с городом и нового себя. Тогда я разрешу ему жить в этом месте. Те, кем завладеют гордыня и алчность, гнев и чревоугодие станут лишь убывать вместе с плодами труда своего и вскоре исчезнет совсем, подобно медузе, оставленной на каменном берегу моря посреди жаркого лета сыном рыбака. Таково мое окончательное слово.

Больше он не сказал ничего. Только развернулся и гулко зашагал к тихому озеру, легко переступая постройки и поднимая клубы пыли огромными стопами. Арвела бежал за ним, кричал, отчаянно махал руками, но странное существо не остановилось даже и на миг. Вскоре чудовище скрылось от взглядов за дальним утесом, оставив людей наедине с невеселыми мыслями.

- Как думаешь, Вален, кто это? И о чем хотел он предупредить нас? Я не понимаю даже бормотание мельника, а тут эдакое замудрие…

- Это тот, кто живет здесь. И он разрешил нам построить новую жизнь.

- Мать честная! Это сама статуя короля Вильяма, сошедшая с пьедестала.

- Поболей будет. Беда нам, беда…

- Возвращайтесь к работе! – Кричал Арвела, срывая голос – Нам нужно выполнить предназначение и достроить крепостную стену к наступлению осени. И никакие чудища не смогут тогда диктовать нам своей воли! Гаспар! Веди буйволов, не стой! Опасность миновала! Тем у кого есть гавань, не страшны штормы. Построим ее вместе, друзья! Больше! Больше глины к башне!

Заскрипели колеса подъемных блоков, застучали мотыги, потекли реки пота. Люди сновали туда-сюда словно муравьи, постоянно оттаскивая, насыпая, поднимая. Огонь в глазах, раздуваемый звонким голосом Арвелы, привел округу в непрерывное движение. Лишь гладь озера оставалась молчаливой и беспристрастной. И показалось мне, что все это было ей знакомо. Видела она и мокрые спины, черные от палящего солнца и рвущиеся от напряжения бечевки и глаза, опьяненные идеей созидания.

- Все это было здесь! Было!

- Не стой как пень, Вален, каменоломня нуждаются в руках! Ведь ты не хочешь, чтобы чудовище свободно и безнаказанно миновало порог нашего дома и диктовало свои условия?

- Хватай лестницу с края! Донесешь, держать будем…

- Вален! Попридержи с другой стороны, я завинчу.

Небо стремительно кружилось у меня над головой.

Через неделю непрерывного и неистового труда был вбит последний гвоздь в амбар под фрукты. Высокий сарай светлого дерева с плоской крышей, пахнущей смолой. Люди похлопывали балки стен, словно родственников по плечу, плясали, прыгали боком вокруг и восхищались амбаром. Все вместе мы встречали первый достроенный дом в новом городе.

- Братья! – Сказал Арвела, облаченный в белоснежную мантию с широкой голубой лентой. - Отсюда дары солнечной рощи, бережно выращенные и тщательно упакованные, будут грузить на корабли, унося по спокойной воде в холодные страны частичку яркого и вечного лета, под знаменами страны равенства и процветания! Здесь будет храниться общее достояние наше!

Захмелевший трактирщик Крайен, смазав ром по усам, подался вперед:

- Думаю, мне быть хранителем амбара, поскольку долгое время имел складничества опыт и мысли распределения справедливого и хозяйского роятся в голове моей испокон века, словно пчелы. Кроме того, дед и отец мои за имущество ответ вели, а я хозяином досужего места в самой столице два года восемь месяцев являлся.

- Это был угол порока и мракобесия, где нечестивое выдавалось за добродетель, а грех становился подвигом! Место сие прикрыто префектом было после тройного убийства. – Возразил бывший священник, – Уполномочен являться хранителем самого святого, что езмь для человека – ценностей духовных. С божьей помощью и с мандаринами справлюсь, пока храм не отстроится…

Липкие усы нервно дернулись:

- Отец Нексий, чего это ты? На мощи святых болей спроса нет? Решил цитрусовыми заняться? Пхи.

- Беса в ребро, торговец порочными змеями!

- Хватит! – Заорал Арвела. Но всеобщий гвалт лишь возрос.

- А грехи? Грехи толстосумам за золото отпущал!?

- А я, Арвела? Сукно, шелк, да и всякую материю охранял! Учетное дело знаю.

- У виноделов пойло паскудное брал! По сходной цене и прошлогоднее к тому же!

- Палачу грех попускал, по четыре талера за душу! После каждой казни!

- Меня приметь, на верфи пенькой ведал. Дело водное знаю, к примеру.

- Довольно! – Арвела опустился на колени, обхватив голову руками.

Но люди обступили вожака и все говорили, брызжа слюной и тыкая пальцами друг в друга.

Вечером амбар был прикрыт на огромный замок, а ключ так и остался на шее у Арвелы.

Поутру следующего дня рыбак Сильвио, лицо которого было сплошь изрешечено оспой, приволок тяжелую сеть на площадь. К ногам Арвелы упали молоток, рубанок, стамеска и другой плотничий инструмент.

Сильвио вытер пот со лба.

- Плохо дело. Похоже, чудовище погребло в водах озера прежних строителей. Вместе со скарбом. – Сказал он, косясь на выловленный инструмент. Арвела внимательно смотрел поверх составленного им ночью плана застройки города на молоток, который обрамляла длинной гирлянда водоросли.

- Или приберет нас пучина или встанет здесь город равенства и справедливости! – Пробубнил он упрямо, прикрыв глаза. - Третье исключено. Павших похороним с честью. Чудовище перестанет быть помехой, едва поднимется вокруг домов стена каменная.

- Моя пила! И средний молоток! И зубило здесь! Откуда все это? – Плотник Олли упал на колени и перебирал предметы торопливыми пальцами. – Все хищенное, четвертого дня еще. Тут все, а уж не чаял. Молоток запасной имеется, но вот пилы где взять…

- Это твое?

- Рукоятка разбухла, но ничего… Мое! Как есть все мое. Поутру четвертого дня столярный ящик исчез. Самое необходимое! По городу не сыскать!

- Это странно вдвойне. Я ждал утреннего поклева на днях и наблюдал как сыромятник Кибен волочил за собой по берегу гремящий ящик. – Сказал Сильвио, почесав голову.

Арвела крепко сжал челюсти. Братьям Вилунде не пришлось говорить и слова, они живо притащили испуганного сыромятника к ногам вожака.

- Ты решил воспрепятствовать строительству города, Кибен? – Прошипел Арвела сквозь зубы. - Пытаешься сорвать строительство лучшего из городов, Кибен? Ты с кем, Кибен?

- Действительно, ящик утопил я. – Тихо проговорил сыромятник, грустно рассматривая стамеску.

- Смотри мне в глаза! И для чего же ты утопил инструмент, с помощью которого наше братство поднимает на ровном месте справедливейший из городов?

- Я разведал, где брать добрый щебень. Три дня и три ночи я возил щебень для своего дома с верхнего плато. Я возил до изнеможения, до дрожи в коленях. До смерти возил я щебень, Арвела.

- И продавал его! Продавал по шесть монет серебра за телегу, наполненную до краев. – Заплясал Тилус, видя беспомощность Кабена и чуя скорую расправу.

- Продавал? – Гнев Арвелы рос, а голос становился глуше. – А не запрещал ли я продавать и покупать что-либо в городе, объявленном свободным от торговли и денег?

- Всего четыре телеги. Исключительно ради того, чтоб приобрести буйвола у горбатого Тилли.

Арвела зарычал.

- А не говорил ли я Вам, братья мои, что ничто не должно покупаться и продаваться за деньги в стенах этого города! Что деньги уничтожают светлую сторону души человеческой, гасят пламя справедливости, что это медленный и губительный яд?

- Но стен еще нет…

- Заткнись! Не внушал ли я Вам, что достойные и честные люди передают друг другу инструмент, плоды или материалы внутри общины безвозмездно и добровольно, открывая ближнему как душу, так и собственный сундук? Говорил ли я, что все имущество внутри лучшего из городов является общим и неделимым? – Он наклонился вплотную к испуганному до смерти сыромятнику. – Говорил ли я это, Кибен?

- Но Тилли не даст буйволов задаром, поскольку ему нужно оплачивать пастухов и выправлять плуга у кузнеца.

Но Арвела не слышал. Он сверлил Кибена глазами праведного гнева и справедливой суровости.

- Зачем ты топил инструмент, Кибен? Зачем ты отрубал нам наши руки? Ведь это наши пальцы, Кибен. Ты нещадно рубил их.

- Я топил инструмент, поскольку Олли с братом расхищал мой щебень. – Выпалил почерневший Кибен.

Что? – Тут уже Олли подскочил и стал выписывать недобрую дугу вокруг сыромятника. – Ты обвиняешь меня в воровстве, хотя я честно брал для нужд города то, что является общим для всех его жителей. Покайся, Кибен.

- Именно поэтому вы с братом наведывались под утро, едва я смыкал глаза после ночных мытарств? Да еще и в темных одеждах. Мой сын тому свидетель, Олли!

- Город не станет ждать, ему нужно вставать на ноги! Мы с братом работаем сутками и брали щебень тогда, когда это было необходимо. К тому же, ты скрывал дорогу к плато! И где же нам было взять его?

- Зачем же вы бродили вокруг дома, словно тени, всякий раз до того, как я потушу огонь, если приходили брать щебень для общественных нужд? – Кибен почувствовал, что сторону Арвелы еще можно выиграть, вскочил и выпучил глаза.

- Мы строим общий город общим щебнем! И нас ожидает общее счастье. А ты строишь свою сыромятню!

- Отчего ж она моя? Я строю общественную сыромятню, где будет готовиться превосходнейший общественный сыр общим щебнем. Но привез щебень я! А если я привез общий щебень себе во двор, то распоряжаюсь им я!

Олли и Кибен теперь походили на двух петухов, взлохмативших перья и круживших в боевом танце.

- Хватит! – Сказал Арвела тихо, направив отрешенный взгляд в землю. – Довольно. Падите с глаз оба.

Олли торопливо собрал свой инструмент и ретировался, все еще бормоча чтото про «общественную сыромятню». Голоса поутихли и собравшиеся начали расходиться по делам стройки всей их жизни. Площадь опустела, солнце клонилось к закату, окрашивая спины строителей в багровые тона угасающего дня, и лишь Арвела все стоял на одном месте у фундамента Капитолия, сосредоточено рассматривая пространство перед собой и раздумывая о судьбе своего города и жителей его.

А потом поднялась над городом первая охранная башня. Каменной тенью нависла она над долиной, чтобы видели все в округе, где идет стройка достойнейшего из городов. Скалилась из бойницы ржавой корабельной пушкой в сторону озера, предупреждая чудовище: люди теперь также обзавелись клыками.

Братья Вилунде одели по такому случаю специально сшитые портным белые мундиры с вензелями. Вид у них был самый торжественный и серьезный. Трактирщик прикатил к башне небольшую бочку и загадочно улыбался, разливая напиток цвета солнца по кружкам всем охочим до праздника.

- Что это?

- Мой новый шедевр. Апельсиновое вино. Нектар Богов.

И люди пили. А потом восхищались башней белого камня, рыжей пушкой, что способна разнести Великана в клочья, да братьями Вилунде, демонстрирующими армейскую выправку в мундирах слепящей белизны. В суматохе торжеств, Тилус, перебравший нектара Богов и особенно сильно терзавшийся выбором стороны после окончания строительства столь внушительного защитного сооружения, решил проверить, так ли хороша и надежна пушка. Для этого он вскарабкался по скрипучей винтовой лестнице на вершину башни и стал упражняться в наведении орудия на цель в условиях ограниченной видимости. Одно из начищенных до зеркального блеска ядер скользнуло из некрепких рук и засвистело вниз, в самую гущу людей. Все разом стихло. У стены, в застегнутом наглухо мундире, раскинув в стороны блестящие сапоги, лежал старший из братьев Вилунде. Вместо головы у него было ядро. Люди первое время не могли сообразить, что это случай несчастливого стечения обстоятельств и ктото даже вопил хмельным голосом, размахивая кружкой:

- Есть! Вот как стреляют Вилунде! Ай да трюк! Можно вставать!

Но Вилунде остался лежать, поблескивая ядром. Тем временем сверху показалось глупая от вина физиономия Тилуса.

Брата оплакали и похоронили, не снимая белый мундир. Тилуса заточили в выделенный на первом этаже башни карцер. Просто прикрыли дверь, ибо замочных петель кузнец не выковал, поскольку покупать новые меха ему запретили, а за так давать не спешили.

А Арвела все повторял, словно во сне, стоя на вершине новой башни:

- Город. Самый честный и праведный из городов. Город!

И город рос, обрастая стеклом и камнем, деревом и цементом. Люди поднимали город на собственной крови, поте и неимоверном энтузиазме. Я чувствовал, что нерв общества может не выдержать подобного растяжения, не смотря на дикую энергию, красноречие и нечеловеческий запал Арвелы.

Уже смотрели в небо черепичные крыши первых домов, уж нельзя больше перепрыгнуть городскую стену, мощеная площадь и уютный сквер раскинулись в центре города. Открылись первые лавки. Казалось, в них нет ничего, кроме пахнущих свежим лаком полок и дородных тел продавщиц за пустующим прилавком. Торговать Арвела запретил, однако, уронив звонкую монету на прилавок и позабыв ее там «невзначай», можно было получить резную раму, склянку керосина или скажем, набойки на обувь.

Город рос, однако мне становилось в нем теснее. Я с трудом пробирался по узким улочкам, то и дело осматриваясь, чтоб не сломать хрупкой стены и не задеть плодородного дерева. После того, как я повалил ограду ратуши, а младший брат Вилунде, назначенный теперь городовым, посулил место рядом с Тилусом, я перебрался ночевать к самому озеру, где было больше тишины и свободного пространства. Здесь пахло большой водой и стояло какое-то неземное спокойствие и благодать.

Сильвио сказал мне както поутру, вытряхивая трубку загорелыми ладонями:

- Пройдемся с сетью вброд, Вален. Ты по глубине, я по бережку. С твоим ростом это запросто. Карпа много выгоним.

- Сильвио, но у тебя более чем достаточно рыбы.

- По ночам бриз проникает в мой дом и холодит спину Греты. Она не может сказать об этом, потому что Боги не дали ей способности говорить от рождения. Но она стала задыхаться и кашлять.

- А причем здесь карп, Сильвио?

- А при том, Вален – Отвечал старик, рассматривая грустными глазами горизонт - Я сдам карпа в мясную лавку и получу достаточно серебра, чтоб установить раму с окном немедля.

- Но стеклодув должен обеспечить тебя стеклом без платы!

- Должен! – Усмехнулся старик. – В очереди я сто тринадцатый. Грета к тому времени, как я получу стекло, потеряет не только остатки здоровья, но и жизнь. А поэтому тяни Вален!

- Что?

- Тяни сеть, Вален!

И я тянул. Мы шли, обутые по колено в легкую пелену утреннего тумана, что окутал сонное озеро, и ловили в сеть карпа, чтоб помочь немой дочери рыбака Грете.

Я перестал заходить за стены города вовсе, когда Арвела отметил, что я стал жутко неуклюж и могу серьезно навредить постройкам. Он наказал городовому не пускать меня за ворота, украшенные голубыми лентами.

Я помогал тем, что таскал щебень, песок, слюду и гранит. Люди совсем обленились и уже не хотели тягаться наверх с телегами.

- Вставай Вален! – Кричал кто-то, едва всходило солнце. – Принеси крупных камней с дальнего плато. Да гляди, чтоб углов было немного. А в другую руку возьмешь пару сосен. Тебе под силу, Вален.

- А не много ли одному две руки Валена? Левая – моя и в нее он возьмет щебень для западного участка стены.

- Я не спал всю ночь - первая ходка принадлежит мне. Посторонись, не то первый камень ляжет тебе аккурат на темечко.

- Отлично! Передайте Арвеле, что строительство западного участка откладывается, пока кое-кто занимается сараем для собственного скота.

- А мне подними крышу, Вален. Она готова и ждет тебя второй день.

И целый день, с утра и до самого заката люди ходили за мной, спорили и беспокойно пощипывали за ноги.

Уединившись, я запускал в синее небо бумажного змея на радость молчаливо хлопавшей в ладоши Грете, или попросту наслаждался тишиной на берегу.

Однажды, когда я лежал под ласковым полуденным солнышком, прибежал взволнованный Сильвио и сказал, что в городе вспыхнуло восстание.

- Подошел значит к воротам. А не упускают! Апельсиновый мятеж, говорят. Пока мятежники не будет висеть, говорит слепой Алиен, что апельсины, никто не войдет и не выйдет из города. Поэтому и апельсиновый. Такие дела. А я хотел купить капроновой нити, поправить сети; да взять Грете леденцов. Но мятеж, говорят. Нельзя. Вот как. Пока не повиснут как апельсины! Потому и апельсиновый!

Но «апельсиновым» мятеж прозвали не за то. Оказалось, что брат Вилунде в обход воле Арвелы установил контроль над всеми цитрусовыми деревьями, обнеся рощу забором и наказав висельникам сторожить его. Цены на апельсиновое вино мгновенно сыграли вверх, поскольку трактирщик был вынужден закупаться у Вилунде. Это не могло понравиться горожанам и вечером в изрядном подпитии они направились нестройной толпой с зажженными факелами к Арвеле. Вожак тутже приказал Вилунде снести забор, но тот и ухом не повел, указав на буквы, неровно выведенные поверх деревянной таблички, прибитой на калитке:

«Охраню силой во благо общественных интересов. Городовой Вилунде.»

На это Арвела сверкнул глазами и приказал прикрыть городские ворота. Вспыхнули вооруженные столкновения. Через три дня, поутру, я наблюдал створки ворот распахнутыми. Апельсиновый мятеж завершился постановкой полукругом 15 одинаковых виселиц подле ворот. Мятежникам зачитали приговор, толпа торжественно закидала бедняг апельсинами, а затем их казнили под барабанную дробь. Вилунде, облаченный в белый мундир с оторванными погонами, качал из стороны в сторону блестящими сапогами прямо по центру.

К вечеру, улыбающийся Сильвио, мокрыми от пота руками с трудом приволок по песку туго набитую сеть.

- Старик! Большая вода в другой стороне…

- Это не рыба! Арвела объявил, что все плоды принадлежат народу! Хвала справедливейшему из правителей и лучшему из городов!

До самого заката я наблюдал, как радостные люди целыми семьями опустошали освобожденную от мятежников рощу. Когда сад опустел, повсюду валялись лишь раздавленные фрукты, да бродил, причитая, забытый кем-то ребенок. На деревьях плодов не стало.

Я отвернулся и лег на теплую землю.

 

* * *

 

Вскоре поутру я не смог отыскать город. Бродил вдоль берега, но не видел ни стен, ни башен, ни даже разоренной рощи. Подумал было, что заплутал, но вскоре обнаружил одинокий домик Сильвио, стоявший прямо на берегу и игравший на солнце стеклами новеньких окон. Старик правил снасть, сидя на худом плетеном кресле, подле входа.

- Сильвио! Сильвио! Взгляни сюда!

- Уйди восвояси, Вален! – Донеслось раздраженно из-под широкополой шляпы. - От твоего голоса трясутся стены дома.

- Но Сильвио! Город… Где же город? Нет его уж на прежнем месте.

- Конечно нет. И знаешь почему? Ты раздавил его, Вален. Поутру. Город теперь уж в земле. Вместе с башней, ратушей и трактиром.

Последнее слово Сильвио произнес особенно жалостливо.

- Я? Верно ты подхватил жар от холодного ночного бриза? Как мог я раздавить целый город?

- А ты посмотри, Вален! Взгляни на себя внимательно. Твоя макушка достает до второго плато! Ступай прочь и больше не возвращайся. Ты погреб под своей стопой лучший, справедливейший из городов. Грете больше не нужны твои змеи!

В недоумении я медленно побрел прочь, к озеру. А Сильвио еще кричал мне вслед, побросав снасть:

- Где мне теперь соли взять, Вален? А огнива? Где достать пеньку, не подскажешь Вален?

Достигнув воды и бросив взгляд на ее идеальную гладь, я обмер. Из воды на меня смотрел громоподобный великан с руками, размером с лопасти мельницы и ногами, которые превосходили толщиной охранные башни любого из городов на земле.

Я сел и стал наблюдать, как сыпется песок промеж моих пальцев. Покой и согласие проникали в сердце мое, пока песчинки просыпались сквозь пальцы.

Проснулся я поутру, едва солнце опустило молодое отражение на гладь тихого озера. Как прекрасно было вокруг. Свежий ветерок насвистывал мне на ухо, заплутав в волосах, птицы спешили рассказать о новом дне – части спокойной и вечной жизни, полной естественного великолепия Я смотрел туда, где бескрайняя синева неба и тихая гладь воды смыкались, образуя союз пространства и времени, что недосягаем для людей. И думал я, что там и живет, наверное, истина.

Что-то кольнуло в поясницу. Я обернулся. Маленькие незнакомые человечки с сварливыми женами, чумазыми детьми и волами, гружеными скарбом стояли плотной группой, с недоумением и опаской рассматривая меня.

Один из них, коренастый мужчина с волевым подбородком в добротных кожаных доспехах выступил чуть вперед. Он держал двумя руками блестящую длинную пику, обвязанную алой ленточкой.

- Назови свои имя и род занятий! – Крикнул он.

- Боюсь, ни того, ни другого у меня больше нет.

- Тогда прочь с этого места, чудовище. – Гаркнул он, мужественно расправив плечи. – Здесь встанет город равенства и процветания!

 

 

 

Июнь-июль 07 г., Москва