Открывая дверь на улицу и, выходя на крыльцо Головного офиса, я еще не поймал свое настроение, то настроение, которое будет тянуться всю эту неделю. Я просто выходил…

Выходил после бессмысленного разговора с Генеральным, остатком которого в голове саднила чудная фраза о «нецелесообразности беспокойных встреч этой осенью». Что он имел в виду, интересно? Может быть, он говорил о том, что его встречи в этот раз будут спокойными? Или подчеркивал особенность осени как таковой…

Или…

«Да не все ли равно, - думал я, все еще выходя на высокое крыльцо с анодированными поручнями по периметру и с восхитительным видом на Днепр справа, и на фронтально расположенное пирамидальное зеркальное здание, отражающее солнечные лучи, слева. – Главное то, что теперь только и остается, что стоять, вцепившись в холодный поручень и смотреть на эту красоту».

В голове прокручивались фразы и мысли последних двух дней. Они были похожи на бегущие барашки волн, закручивающиеся в себя, и не видящие стоящее впереди вертикальное гранитно-бетонное чудище берега, которое разнесет их в мельчайшие брызги… которые уже не собрать, как ни старайся.

Пусто, и злость начинает где-то там внутри формироваться, вырисовываться. Злость ни на кого, ни на что. Злость на берег, холодный гранитно-бетонный, которому все равно. Потому, что после его волны с веселящимися барашками-мыслями будет следующая… и еще одна… и еще. Обиды на берег не было. Поэтому я стал волной, отхлынувшей, но уже без барашков, без…

Стоять на крыльце, взявшись за уже согревшиеся поручни, было приятно. Просто стоять было приятно. Гонка последних дней оказалась с фальш-стартом. Теперь оставалось стоять, зажмурившись от выскользнувшего из туч, яркого феерически-осеннего солнца, прикрыв глаза и подставив лицо солнцу: стало тепло и гулко. Сразу прибежали звуки окружающего: поезд метро… шум проспекта… ниспадающий поток ветра и шорох листвы рядом… хлопнувшая сзади входная дверь… слова…

- Да не хочу я здесь оставаться! Только прогреем моторчик и вперед. Все пить будут, а я как левый, - жди окончания! Ха…

Я узнал Владимира, одного из менеджеров от партнеров из соседней с нами области. Я повернулся к выходящим из здания, облокотившись о поручни крыльца.

- Ты только о себе думаешь, а я голодная, - говорила Марина, эксперт по продажам, - и… я так не поеду.

- Оставайся… Может быть ты еще и в Крым этот холодный поедешь? Оставайся! Билетики же у тебя? Утречком на самолетик, чудо! – саркастически улыбается Володя и подходит. – Ну что? Надули? Они думают, что Прага и Крым – это одно и тоже. Впрочем, следовало ожидать… провальный сезон. Никакой кусок в горло не полезет… крокодилы. А ты куда?

 

- Домой… Поезд в восемнадцать. Или самолет завтра утром…

Марина подошла, недовольная, надув губы. Она была похожа на девочку, лишенную сладкого не понятно за что.

- Не, а мы сейчас… только моторчик прогреем и… Мариночка, ну не дуйся. По дороге лучше поедим, я знаю местечко. Ну не могу я там веселиться! Не понимаешь?! И крымский воздух осенью мне вреден, особенно после такого…

- Поехали… - соглашается Марина и обращается ко мне. – Может с нами?

- Слушай, точно. Что ты будешь ждать? – Володя улыбнулся с прищуром. – Завезем. Полторы сотни километров крюк – не проблема. Спать будешь дома.

От возможности уехать прямо сейчас затеплилось хорошее настроение. Оставаться не хотелось совершенно. Из состояния «некуда идти» спасет только движение, пусть назад, пусть с грустно летящим пейзажиком за окном. Я знал, что ребята приехали на черном "паджеро", что приехали втроем, и… захотелось вдруг отключиться на заднем левом сидении под шорох колес и приглушенную музыку любимого ими и мной «Високосного года».

- Для меня это лучшее. Спасибо.

Володя, помахивая ключиками, и сделав знак «все будет хорошо», поспешил к машине.

- А где ваш третий? – спросил я.

- Игорек там перышки распушил, - усмехнулась Марина, - и вряд ли это закончится сегодня. Крым для него не отличается от заграницы. Главное, чтобы рядом было это… Место воплощения его талантов.

- Сарказм – холодное чувство.

- Надоело, Валера. У него мысли, по-моему, забыли куда ходить, кроме как по кругу: поел, выпил, отымел… поел, выпил…

Подъехал джип, урча и покачиваясь, мягко принял нас в себя, и так же мягко выбежал за ворота Головного офиса.

***

Remix «Алая Талая» Фадеева закрутился внутри салона. Володя умел вести машину, почти сразу вышел на крейсерскую скорость, пронесся через мост-развязку, быстро перестроился в крайнюю левую и…

Я откинулся на странно теплую кожу, почти как Стинг в «Desert Rose», только у левого окна и прикрыл глаза. Ритм «алой талой» нарастал вместе со скоростью машины. Было странное состояние: как будто я куда-то лез, карабкался, стремился, а потом что-то произошло… последнее движение оказалось не правильным… не выверенным… не тем, которое смогло бы стать завершением пути. Хватило легкого встречного воздействия, чтобы сидеть сейчас и сквозь прикрытые глаза рассматривать несущуюся навстречу нереальность. Да, это было похоже почти на падение… на движение вниз… обратно… без сопротивления, без иллюстраций, без запоминания.

 

 

Справа от меня, сняв обувь и поджав ноги под себя, сидела Марина, потягивая из маленькой бутылочки джин-тоник. Володя что-то буркнул. А потом сказал громче:

- Я так усну… Эти индийские напевы… И вы молчите…

Говорить не хотелось.

- Хочешь кофе? У нас же осталось, - Марина достала из сумки термос, налила дымящийся кофе Володе, потом спросила у меня, - будешь?

Я покачал головой, «индийские напевы» мне нравились, расслабляли… И я уснул.

***

- А мы едем в Крым…

Уже заметно стемнело, горит приборная доска. Но скорость не уменьшилась. Проносились встречные, оставались позади казалось бы стоящие попутные. Фадеев все еще уверял, что «он не верит ее глазам», потом началось содранное со Стинга начало, все как-то сдвинулось, сократилось, заперебиралось. Опять нарастание темпа.

- Куда мы едем? – спросил я.

- Мы тут решили тебя не будить…

- Ну и…?

- Игорек звонил. Они уже летят… нас позвали.

- А что изменилось?

- Ничего. Грустно стало. Кстати, он сказал, что тебя тоже ждут.

Странно. Ни сожаления, ни радости, ни-че-го. Как будто все равно куда ехать.

- Сколько уже едем?

- Четыре часа… - сказала Марина, до сих пор молчавшая.

- Вы же кушать хотели…

- Теперь не хотим. Бутерброды, кофе есть. Вот скотч есть. Будешь?

Глоток обжог… второй. Темнота накидывалась темной полупрозрачной шалью, перечеркивалась яркими огнями, вскрикивала и взлетала чуть вверх, но потом снова опускалась: медленно и осторожно. Ощущение теплоты и первой волны опьянения обострили ощущения, слух. Фадеев все еще вращался по кругу… «Лети за мной… вперед… назад… и пой…» Все-таки, под него хорошо спать, особенно когда он приглушен. От монотонности? От чередования акцентов?

- Марин, давай этого, стонущего снимем? – Видно не в первый раз произнес Володя. – Можно твоего Стинга, даже. Хотя тоже, не для меня. «Високосный год» давай? А?

- Не трогай. Пусть.

И ни движения, ни попытки возразить. Да, «Високосный…» - это уже другое настроение. Совсем.

Ощутил прильнувшую к моему плечу голову Марины… потом посмотревшие её глаза… и потом уже более удобно устроившуюся, полуобнявшую. Всегда вдруг возникающая доверчивость женщины дает мне

 

возможность никогда не отказываться дарить в этой жизни: свои мысли, свои ощущения, свои прикосновения. Даже сейчас, оберегая якобы сон Марины, я думал не о себе. Так было привычнее.

***

Стоя на пирсе, на самом краю, далеко убегающем в море и пропадающем в волнах и брызгах, когда слова позади стоящего пропадают в шуме волн и свисте ветра; когда соленые брызги не кажутся мокрыми, а только холодными; когда кажется, что летишь не опираясь даже на воздух; когда сигаретный дым ощущается инородным и сигарета гаснет сама по себе; когда… когда, кажется, что восторг – это только начальная степень наслаждения состоянием…

…я не понимал, почему мне не хотелось в Крым…