Я проезжал однажды Брайтон Над ним тогда кружил рассвет. Его Одесcы младшим братом Назвал земляк - он был поэт. Мне, видимый в остатках ночи, Он был все меннее чужим. Идет рассвет - он день пророчит, Шагает век - он учит жить. Во все века могли поэты, Забаву искренне любя, Писать шутливо и Про Это, Что Фрейд постиг, назвал, тебя Развлечь стремясь, читатель строгий. Их перья, что острее бритв, Легко касались темы - ноги, Грудь, бёдра, ход любовных битв. Во все века могли поэты, Со звонкой одой наряду, Слагать лукавые сонеты, Мамашам строгим на беду, Их дочерям невинным, юным. И слово и мысль, не таясь, И чувственности рвали струны, И тел и душ вскрывали связь. Я тем подобных не касался. В стране, где вырос, грусть я пел. Не зря - вот вдруг и оказался В другой, в чужих людей толпе. Здесь в мир пути для всех открыты - Удача б к разуму была. Мои стихи пока зарыты В глубоких ящиках стола. Я в свет их вывести однажды Решился, вдруг попутал бес - В них заглянуть не вздумал даже Андрей Седых из "НРС". Глубоко личные - заметил Резонно критик Петр Вайль В своем любезном мне ответе - Я три послал их или два - К тому же публикуем только Мы старых авторов своих. Где вы, друзья, Борис и Колька - Был повод выпить на троих... Их немодерными назвала Из "НА" Мария Шнеерсон - Стих это бунт, призыв к авралу, Крут должен быть он и весом. Пускай без знаков препинанья, Но выгрет выдумки лучом, И образ, не повествованье, И чтобы век в нем бил ключом. Я вник - пиши, чтоб не скучали, Читая. Знай, поэт, что сметь: За горло личное, по-Вайлю, Учись общественное петь. Труби как там, я стране далёкой, Сплоченной из республик-зон, Что стих питают века соки, Как зрело мыслит Шнеерсон. Забудь с Россией боль-разлуку, В наш век иной звени струной. Такая, понимаешь, штука, Читатель, вышла тут со мной, Где в мир пути для всех открыты - Удача б к разуму была. Мои стихи пока зарыты В глубоких ящиках стола. Но век, он век и мой, шагаю И с ним тружусь я в унисон. Он мне в глаза глядел наганом, Стрелял в затылок и висок. Казнил моих сестёр и братьев, Жёг землю, всхоженную мной, Которую я кровью, кстати, Поил, заверченный войной. Он насыщает смертью космос, Солдат в чужие страны шлет, Он красные знамёна-оспу В запас для новых шьет и шьет. Им беспредельно мозг наш развит, Его он тщится и растлить. Грешно его, читатель, разве, И ненавидеть и любить? Он раскидал людей по свету - Двадцатый, просвящённый век, В котором мозг вселенной, светоч, Стал обесценен человек. Но находясь за океаном В мне непривычной стороне, Всегда я помню ту, что раны Своим лечила пеплом мне. Я благодарен этой, новой, За соль и воду, кров и хлеб, Но старую пою с любовью, Хоть был в ней, сирой, нем и слеп. И землю ту, что петь и славить Мне дар подарен Богом был, Однажды навсегда оставить Пришлось, и это не забыть. И если я подвержен грусти, Ее вскрываю суть и соль, То Бог мне этот грех отпустит, Хоть малость стишит злую боль И кровь, которою пропитан И смысл и ритм, и строчек лад. Мои стихи пока зарыты В глубоких ящиках стола. Они не просятся наружу И не умеют и развлечь. Пусть их сечёт забвенья стужа - Об этом ли сегодня речь?! Я одессит, читатель строгий, Прости мне этот острый ход - Во все века мол, бедра, ноги... Умён, ты понял наперёд, Что этой, что забавит души Порой, я темы не коснусь. Иная вечно жжёт и сушит, И тема эта - наша Русь! 1978 USA | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
