«Дездемона»

1.

Здравствуйте. Проходите, молодой человек. Вы необыкновенно точны, похвально, это всегда располагает. Нет, что вы, что вы, разуваться не надо, у нас это не принято. Да, пожалуй, и такого размера шлепанцев, в доме не найдется. Присаживайтесь. А, я понимаю, вы хотите сначала оглядеться? Пожалуйста, пожалуйста. Да, здесь на фотографиях в основном я. Ну и афиши само собой. Нет, здесь я еще совсем юная, еще не народная и даже не заслуженная. Это, так сказать, дебютная моя работа. Мало изменилась? Фу, да вы оказывается льстец. Простите, не расслышала вашего имени. Впрочем, это не важно, я все равно не запоминаю имен. Когда твоя жизнь постоянно на виду, на людях, лица и имена как-то начинают мелькать, мелькать, мелькать… не запоминаются. Вот, то, что делаешь на сцене, это совсем другое дело. Я могла бы, кажется рассказать о каждом сыгранном мною спектакле… да, пожалуй, о каждом. Моя фамилия? Ну что вы, это же псевдоним, а вы подумали… из князей? Впрочем, все так думают… ну и пусть себе. Просто я родилась в Шуе. Есть такой небольшой городок в Ивановской области. Или как сейчас правильно – может, губернии? Все-таки области? А как же тогда… губернаторы? Губернатор должен возглавлять губернию, а не область, я так думаю.

Моя настоящая фамилия? Она слишком проста и нелепа – Ложечкина. Сами понимаете, что с такой фамилией… впрочем, как говорится – не место, в данном случае, фамилия, красит человека, а человек это самое место, то бишь, фамилию. Но я давно уже привыкла, так что давайте, оставим, как есть – Екатерина Шуйская. Так, по крайней мере, меня знают, так сказать, почитатели моего скромного таланта.

Здесь? О, это мои партнеры по сцене. Правда, это теперь больше похоже на колумбарий – «иных уж нет, а те – далече…». Да. И Вахтанг Кандуладзе тоже. Нет-нет, слава Богу, еще живой. Он теперь главный режиссер где-то там за границей, в Грузии. Даже смешно, Грузия – заграница. Не знаете, теперь чтобы поехать в Грузию, загранпаспорт нужен? И виза? Жаль, давно хотела узнать.

Это что у вас? Микрофон? Такой маленький? Помню, когда последний раз у меня брали интервью, я держала в руках такой… агрегат. Вы тоже у меня интервью будете брать? Ах, да, простите, я забыла, вы совсем по другому поводу. Это моя сестра вам позвонила – решила, что я нуждаюсь в психологической помощи. Вы врач? Как нет? А мне говорили… впрочем, это тоже не важно. Сестра как всегда все напутала… она всю жизнь все путает. Третьего дня у нас по этому поводу сцена вышла. Такой… эмоциональной я ее раньше не видела. Чтобы ее не расстраивать, я и согласилась вас принять. И даже больше… пришла мне в голову одна немного шальная мысль. Мне в голову мысли обычно приходят, когда я эмоционально возбуждена. Скорее всего, это что-то профессиональное, вы не находите?

Нет, я одна живу. Сестра? Она как раз надо мной, у нее еще меньше квартирка. Я просила ее присутствовать, но… ох уж эта деликатность. Я могу ей три раза по трубе стукнуть, и она сползет к нам. Не надо? Хорошо, хорошо, как вам будет угодно. Впрочем, и правильно… мешать нам не будет.

Ну-с, и чем мы с вами, молодой человек, займемся? Рассказать о себе? Но это так утомительно. И потом, вы разве не читали мою книжку? У меня, кажется еще остался экземпляр. Напомните, я непременно ее вам подарю. С автографом, разумеется. Там все подробно. Жаль, что пока не читали. Собственно эту книжку моя сестра написала. Она мне посвятила всю свою жизнь, собирала все, что обо мне писала пресса. Она, наверное, могла бы рассказать все обо мне, даже о моих маленьких грешках… даже то, о чем я сама не подозреваю.

Я забыла вам предложить… чай кофе? Все-таки за столом разговор получается немного доверительнее, не правда ли. На театре режиссер редко сажает актеров за стол – глаза в глаза. Театр это все-таки увеличительное стекло… вернее, огромный аквариум перед которым стоит такая увеличительная линза. Помните, были такие линзы перед маленьким экраном телевизора? Ах, да, простите, конечно же, вы их не застали. Вот какая я древняя старуха получается. Нет-нет, я не напрашиваюсь на комплимент, за свою жизнь я их выслушала… нет, впрочем, и сейчас приятно. Приятно, черт возьми. Знаешь превосходно, что ложь… а приятно на секундочку обмануться, поверить.

Вам сколько сахара? Нет, я чай, мне кофе пить не стоит, он возбуждает.

Ну, хорошо. Только сразу признаюсь, что психологической помощи мне не нужно никакой. Так что мы с вами просто поговорим… раз сестра считает, что… а потом, потом у меня будет к вам маленькая просьба, если вас не затруднит, хорошо? Вот и славно.

«Любите ли вы театр? Нет, любите ли вы театр так, как люблю его я?» Цитата, да, но она как нельзя лучше определяет всю мою жизнь. Первый раз вышла на сцену, лет семь было. Сестра утверждает, что это была Дюймовочка, а мне почему-то кажется, что Красная шапочка. Сестре конечно виднее, она меня на три года старше, но я очень хорошо помню - «дерни за веревочку, дверь и откроется» Я дергаю, а она, эта дверь треклятая не открывается. Вернее, открывается, только в другую сторону. Вероятно, было смешно со стороны. А может, я это придумала, хотя… впрочем, это так давно было.

Только после этого первого спектакля, все двери передо мной открывались правильно. Любому таланту кроме собственно наличия оного, необходима капелька везения. А в нашем деле особенно. Меня Бог и талантом не обидел, и всегда везло. Пробиться на большую сцену, а самое главное, удержаться на ней… это я вам скажу, довольно сложная штука.

Вы знаете, по какому поводу мы с сестрой повздорили? По моим подсчетам выходит, что я на театральной сцене уже пятьдесят лет, а она считает, что сорок восемь. Смешно, правда, ссориться из-за таких пустяков? Надо же, два года попыталась отнять?

Но это же целых два года, вы понимаете, что такое два года? Два бесконечных театральных сезона, наполненных репетициями, спектаклями, гастролями. Я не собираюсь эти два года никому дарить, я так ей и сказала. Это мои два года жизни. Когда сезон заканчивается и начинается отпуск, я буквально не знаю, как мне жить. Это какая-то глупость – отпуск. Я совершенно не умею отдыхать. И вся эта жизнь вне театра мне кажется какой-то странной иллюзией, просто ужасной декорацией. Я могу жить только в театре, в этом аквариуме с одной прозрачной стенкой, за которой сидит зритель. И глаза партнера видеть как бы отраженные через зал. Все остальное время я чувствую себя как рыба, выброшенная на берег…

Вам, наверное, странно это слышать, но это так.

«Театр - игра» – это аксиома. А актеры – дети… взрослые и совсем старые как я, но все равно, дети. Если у них отбирают их любимую игрушку, то… по разному бывает – одни спиваются, другие… впрочем, сегодня о других мы не будем. У меня, между прочим, тоже… тоже отобрали мою игрушку. Неделю назад меня вежливо, со всеми церемониями, выкинули… понимаете, меня попросили удалиться, уйти на пенсию. Потому что, они, дескать, заботятся о моем здоровье…

Черта лысого… простите. Просто пришел новый режиссер, да вы, наверное, слышали. Как, совсем не интересуетесь? Жаль…

Вот, пришел совсем молодой, наверно, талантливый. Борзоев его фамилия. У него планы, идеи, новации всякие… и первая из них – освободить театр от балласта. Вы понимаете – я, балласт. Уму непостижимо! Я согласна была снова пройти какую-то особую его школу, согласна задирать ногу выше головы и садиться в «шпагат». Я на все согласна была… я балласт. Я понимаю, чтобы приручить труппу, а ее необходимо приручить, воспитать, обаять, когда надо шамберьером помахать для острастки… поматерить даже иногда, я все понимаю. Но вот так, сразу – «вы хорошо послужили театру, пора на отдых» - это его реплика. А если я не хочу отдыхать, если отдых… это…

Уж лучше бы сразу похоронили, по комочку глины бросили бы на мой гроб и… извините, я на секунду выйду… нервы.

Все хорошо. Извините. Никто не должен видеть слез актрисы вне сцены, уверяю вас, это совсем некрасиво, да и неэтично… я думаю.

Сразу после войны поступила в театральный. После, попала в театр и сразу же сыграла Джульетту. Разве это не везение? Молодой, еще неопытной актрисе и такая роль. Потом очень много играла, почти всю классику, есть что вспомнить. Очень скоро стала ведущей актрисой театра. Вы понимаете, что это значит? А это значит, что постоянно за спиной у тебя… «доброжелатели», как без них. Это театр. Со своими законами и проблемами, с интригами, щипками и подкусыванием, как в нормальном детском саду. Доставалось ли мне? По полной программе, а как же иначе. Я не жалуюсь, это нормально. Наверно, на их месте, я тоже бы…

Я Джульетту играла до сорока пяти лет, а Дездемону почти до шестидесяти. У меня отличная фигура, остальное делает грим. А молодым тоже хочется прорваться, вы понимаете? Я их понимаю, но уступать никогда не собиралась. Сделали очень просто - спектакль сняли.

Личная жизнь? А разве у актрисы, такого масштаба может быть личная жизнь? Поклонников, кавалеров, этих было множество, а вот чтобы что-то такое всерьез, этого не случилось. Дело в том, что когда очень много играешь героинь, которые влюбляются, страстно любят, страдают от любви, ревнуют, появляется… как бы это сказать, эталон некий, ниже которого, уже и нельзя себе представить любовные отношения.

Не случилось. Не было у меня мужчин, вам как доктору признаюсь. И потом… если уж совсем откровенно. Мне казалось тогда, да и теперь тоже, то, что происходит с мужчиной и женщиной в постели… мерзость какая-то, извините. В детстве однажды я увидела, как собака на собаку залезла. Как говорите? Да-да, случка называется. А мальчишки били этих собак палками, а те… они ничего не могли, не могли расцепиться… и, кажется, даже не лаяли. Я помню, меня тогда это сильно потрясло, очень сильно рвало от этой картины. Потом я, как только себе пробовала представить хоть одного мужчину, из тех, кто мне нравился… как они на меня… в меня… это просто ужасно. Я не могу видеть нагих мужчин, даже на гипсовые статуи в музее стараюсь не смотреть, смущаюсь сильно, хотя у них и листочком прикрыто. Бред конечно, но вам, как психологу я могу это сказать. В вашей практике такое случалось с женщинами? Странно, я думала, что в этом я совершенно аномальна.

И еще. Я никогда не разговаривала с сестрой на эту тему. Она была замужем, почти пять лет. В то время мы жили не здесь, у нас была большая квартира на улице Горького. Я не говорила – отец с войны не вернулся. Он тоже был артистом. Разговорником. В составе концертной бригады по фронтам ездил. Где-то под Кельном снарядом убило…

В одной комнате мама жила, в другой я, а в третьей сестра с мужем. Он с фронта пришел такой… весь в орденах. Красивый был мужчина, представительный. Капитан или майор… не разбираюсь я, извините.

Стенка между комнатами была такая тоненькая, что мне все было слышно. Понимаете? Вы не представляете, какие я мучения испытывала, слыша стоны и аханья по ночам. Это, наверно еще больше меня утвердило в том, что меня это издевательство, это поругание тела минет, не коснется. Я хорошо понимаю, что так природой устроено для продолжения рода человеческого. Только я не верю, что секс это высшее проявление любви.

Что я считаю высшим проявлением любви? Очень интересный вопрос вы задали. И именно мне задали, пережившей на сцене столько проявлений этой любви – от обычной земной, греховной, до божественной.

Я уже вам сказала, что дебютом моим была Джульетта.

У Джеферелли есть прекрасный фильм «Ромео и Джульетта», смотрели? Очень хорошо. Помните, сцену, когда Ромео и Джульетта оба обнаженные лежат ранним утром? Это прекрасно, правда? Если бы мне в свое время предложили сняться подобным образом или даже сыграть в театре, я, наверное, согласилась бы. И может статься, после не было бы этого отвращения к обнаженной мужской стати. Но, увы… даже поцелуи в том моем дебютном спектакле были не всамделишные – условно-театральные.

И вот, после просмотра этого фильма, а это было сравнительно недавно, в году примерно в семьдесят втором, если я ничего не путаю, я вдруг все поняла. Я поняла мгновенно, разом все. Я поняла, что высшим проявлением любви является смерть. Да-да, можете со мной не соглашаться, но это так.

 

2.

Вы себе можете вообразить замужнюю Джульетту, с кучей детишек? Правильно – не было бы тогда этого прекрасного произведения, в лучшем случае был бы длинный и скучный роман.

Вот в этом вся прелесть трагедии и заключается. Эти герои погибли на самом взлете любви, не успев еще разочароваться в этом ослепительном первом чувстве.

Сейчас на сцене не умеют играть любовь. Наверное, время романтизма закончилось, наступил практицизм. Печально, но факт. Я тоже не вписываюсь в это время и, поэтому может быть правильно, что меня ушли. Я совершенно не понимаю сегодняшних пьес, а также новомодных трактовок классической драматургии. Я не понимаю, что может означать… что должен чувствовать зритель когда, скажем, те же Ромео и Джульетта в сцене под балконом… кстати, балкона может совсем и не быть. Ромео в этой сцене может болтаться на турнике, а Джульетта… извините, мастурбировать.

И смех и грех. Мне режиссер в одной современной пьесе… с полгода назад… даже не буду называть имя режиссера. Нет-нет, не Борзоев, он только что пришел. Другой, но тоже из молодых совсем. Во время репетиции одной сцены он мне говорит из зала – «ты его любишь без ума. Только посмотришь на него, только услышишь его голос, так сразу и кончаешь». Я ему – «У меня еще полстранички текста, как я могу заканчивать?». Пока до меня дошло, что он имел в виду… в общем, сами понимаете, смеху было много. Но я тоже потом его отбрила. Когда отсмеялись, я реплику кинула – «от голоса моего партнера не только не может быть оргазма, но и преждевременный климакс в двадцать пять лет может наступить». На это мне этот… партнер мой, по поводу двадцати пяти и семидесяти, такое высказал оскорбительное, что я возмутилась и ушла со сцены. Сорвала репетицию первый раз в жизни. Видите, я тоже могу кусаться, когда надо.

Что-то мы ушли от темы… о чем мы?

Да, вспомнила. Высшее проявление… я смогу вам признаться, как врачу… и психологу. Сама себе удивляюсь, никому прежде не говорила… что это меня понесло вдруг?

Я много раз умирала на сцене. Смерть в своем проявлении, я имею ввиду, сценическую смерть, не настоящую, несет в себе… я замечала… великую тайну. Когда это происходит, наступает тишина… пауза. Зрительный зал вдруг становится одним большим сердцем, стукающим все реже… реже, пока совсем… «дальше – тишина», так говорит Гамлет. И когда это одно большое сердце перестает биться, когда наступает вот эта пауза, происходит нечто, что я и называю высшим проявлением Любви. Не понятно? По моему этого никто не понимает, но мне так кажется. Вернее, я убеждена в этом.

И я это испытывала много раз. Буквально, физически испытывала, вам это… понятно? Не понятно. Я испытывала то же чувство, которое, наверное, наступает от оргазма… разумеется, как я этот самый оргазм понимаю. Я это чувствовала.

В первый раз это было в «Оптимистической трагедии». Я играла Комиссаршу. Так вот, когда она умирает… когда я умирала… и Алексей брал меня на руки, поднимал, наступала великая пауза… а со мной, вдруг… вот как раз то и произошло, что просил меня режиссер недавно – я… ну, вы меня понимаете. Вот такие пикантные подробности, извините. Я не знаю насколько это психически нормально, но это было… было, и как раз это.

Потом я стала это испытывать каждый раз. И не только в роли Комиссарши. Я испытывала это и в Джульетте, когда «вонзала» в свое сердце кинжал. И в других своих ролях, в которых мне приходилось «умирать». И совсем необязательно было при этом, чтобы в это время меня касался мужчина, как в «Оптимистичке», или, скажем в «Барабанщице» Салынского… была такая пьеска про русскую разведчицу Нилу Снежко.

Но все это совершенно не сравнимо с тем, что было у меня с Дездемоной. С самого первого и до последнего спектакля, почти двадцать пять лет. Нет, на репетициях такого никогда не случалось, только при полном зрительном зале. Наверно, это можно назвать каким-нибудь половым извращением, вам, как психологу виднее.

Теперь вы меня понимаете, что для меня Любовь, не только необыкновенно светлое и чистое чувство, но и влечение… реакция тела, и соединены они неразрывно со Смертью?

И я подумала…

Очень странная эта трагедия – «Отелло». Она редко играется. На мой взгляд у Шекспира есть две трагедии такие. «Макбета» играют редко, потому что в этой трагедии есть какая-то… в общем, сплошная мистика. Актеры весьма суеверны, тонко чувствуют различные внутренние вибрации. Разумеется, я говорю о хороших актерах. Такие актеры боятся ее играть. Много непонятного происходит после в их жизни.

А «Отелло», как мне кажется, не очень сильная его трагедия – одна бенефисная роль и все. Роль сильная, требующая большого мастерства, но играть ее часто почти невозможно. У нас в театре она долго продержалась в репертуаре. Но каждый новый сезон, был новый исполнитель, новый Отелло. Обычно это был вновь поступивший в труппу актер, который хотел себя проявить. Только Дездемона была постоянно одна – я.

Господи, как они увивались за мной, пока играли эту роль. Да и я по сумасшедшему флиртовала… до известного момента. Дальше - ни-ни. Табу.

Между прочим, последним моим Отелло как раз и был Вахтанг. Вот он, кажется, по настоящему меня любил. Он очень хотел, чтобы я вышла за него замуж. К этому времени он уже два года вдовел. Но какая из меня жена – мне уже тогда за шестьдесят было. Да и ему тоже.

Вот, единственный раз чуть-чуть не случилось. Но как он меня любил, как он меня душил на сцене… пожалуй, это было самое сильное ощущение в моей жизни. Правда, правда, не смейтесь.

Мне послышалось? Мне показалось, что были два удара по трубе? Вы ничего такого не слышали? Два удара это сигнал бедствия. Черт возьми, в конце концов, есть же телефон. Но мы привыкли. Мы привыкли с сестрой сигналить по трубам. В то время у нас еще не было телефонов, еще не поставили. А потом, это вошло в привычку. По моему, я слышала два слабых удара… Нет, все же надо позвонить. Вдруг…

Как долго она не берет трубку. Какое-то нехорошее предчувствие у меня. Сестра… я говорила, она на три года меня старше и… и она, полная моя противоположность. Во всем. Черт побери, ты возьмешь, наконец, трубку или нет?

Прошу прощения, но я должна подняться выше этажом. Если хотите, можете подождать здесь или же можете считать, что наш разговор окончен и…

Вы хотите подняться со мной? Вероятно, мое волнение передалось и вам. Видите, как актриса я еще очень много могу, я еще могу заставлять чувствовать… заставлять волноваться.

Хорошо, пусть будет так, я вам буду даже очень благодарна, потому что, я действительно… и потом, сестра будет рада познакомиться с вами. Это же она звонила вам. Она будет рада видеть, что ее просьба выполнена. Только о нашем… о моих откровениях… ах, да… клятва Гиппократа, как и тайна исповеди… я ничего не путаю?

Мы пришли. Хорошо, что я взяла ключ от ее квартиры, не нужно будет звонить.

Надежда, мы пришли, ау-у… ты, я надеюсь, прилично выглядишь? Я привела гостя. Мне показалось…

Господи, Надя, ты что-то очень плохо выглядишь, тебе плохо? Так… я немного… подрастерялась. Так… телефон на кухне. Если не сложно, вызовите «скорую». Да-да, Ложечкина Надежда Ильинична… дом… Господи, какой наш… ах, да, дом сорок пять, квартира двадцать шесть… нет, это моя… тридцать. Семьдесят четыре. Скорее всего, сердечный приступ.

Что они ответили? Через минут десять? Хорошо. Спасибо вам.

Надя, ты лекарства… как не надо? Как не надо? Надо! Где у тебя нитроглицерин или что ты там принимаешь? Надька, не закатывай так глаза, тебе это не идет. Оставь этот театральный прием для меня. Наденька, сестренка, не пугай меня. Не то я и в самом деле подумаю, что ты собираешься… говори, говори, говори… все равно что, но только… только не уходи. И попытайся подумать, что я без тебя даже соли в доме не найду. Надя, у меня в этой жизни никого, кроме тебя нет, пойми ты это, черт возьми. Нельзя так, так не честно.

Ну вот, ну вот, тебе лучше? Я знала, что ты просто решила меня немного попугать. Прости меня, я страшная эгоистка, но ты же знаешь, что театр отнимает у меня… что ты говоришь? Да-да, мне позвонили… мне позвонили. Они берут меня обратно – я еще нужна театру, а ты нужна мне, так что не смей умирать, слышишь. Я тебя очень люблю, не умирай. Сейчас «скорая» приедет, тебе сделают укольчик и все пройдет, вот увидишь… слышишь звонок, это верно они. Молодой человек, если не трудно… да, Надя, это… это мой поклонник, все хорошо, мы еще повоюем.

Товарищи… господа, простите, сделайте что-нибудь, вы же видите…

Как? Все? Она… она уже умерла? Так просто? И ничего мне сказала, не простилась? Как же так… а я еще жива… Наденька, так… так нельзя.

Нет, нет, нет, мне не надо никаких успокаивающих, я в порядке, я в порядке. Я просто потрясена. Куда звонить? А, это вы вызываете перевозку. И ее увезут. Куда ее увезут? В морг? Зачем, что так положено? А как же… я совершенно растерялась… что дальше… как? Завтра, по этому телефону обо всем… когда, куда и как. Я поняла. Мне кажется, что я поняла.

В чем ее повезут? В чем есть? Но этот халатик… это старенький. Потом? Хорошо, пусть будет потом, да-да, я решу, я что-нибудь придумаю. Нет, мне решительно не нужно никаких лекарств. Я в полном в порядке, я готова на выход. Простите, не то говорю… я понимаю. Да, этот молодой человек… вы немного побудете еще со мной? Мне еще нужно привыкнуть к мысли… до меня еще не доходит. Я будто в каком-то тумане. Надо это состояние запомнить и потом в какой-нибудь роли…

Господи, что я говорю. Ради всего святого, не уроните. Бережнее пожалуйста, это самый дорогой человек, кроме нее у меня никого… Спасибо, вы очень любезны, это трогает до глубины души. Наденька, я не прощаюсь, я тебя еще увижу. Прости, что тебе придется лежать где-то… одной.

Вот и все. Увезли. Я как-то… как-то не могу еще в это поверить. Вот, давеча еще, еще три часа назад мы вместе обедали. Вот здесь, на кухне. Вот даже посуда еще не вымытая. Это непорядок. Я помою, это недолго. Две тарелки… Надежда, а где… перчатки?... Нет, так нельзя… это невозможность, нелепость какая-то. У меня еще… будто вышла… или спустилась в универсам за хлебом. Она еще здесь, я чувствую ее присутствие.

Я не могу здесь находиться. Давайте, спустимся ко мне. Вот только… только, я сейчас на минуточку присяду… ноги ослабли. И пойдем.

 

3.

Что-то я хотела сказать… Как-то все так неожиданно изменилось в жизни. Совершенно другая атмосфера в моей комнате. Весь этот… «музей», он теперь кажется какой-то нелепой банальностью. И я в этой комнате будто совсем чужая. Я действительно здесь не нужна. Я похоронила такое количество друзей и знакомых, что… это не вызывает во мне теперь какого-то необыкновенного горя. Только я очень надеялась, что я раньше умру Надежды… она меня похоронит. Надежда умерла первой…

Что? Ах, да… как раз с этим все в порядке. Есть деньги «гробовые», есть место на Востриковском кладбище, рядом с мамой. Я уже старше мамы на пятнадцать лет. Грустно все это. Я думаю, что она потеснится и примет свою дочь… а потом и вторую.

Из меня как будто из шарика детского воздух начал выходить. И за последний час…

Как же теперь жить? Я совершенно не приспособлена к такому существованию. Я совершенно непрактична. И до меня до конца еще это не доходит, как это я буду жить… жить одна. Вот такой роли у меня еще не было. И в этой роли я ни одной мизансцены не знаю. Да и такой тетрадочки с ролью у меня нет. Что же делать? Что делать…

Довольно странная мысль у меня родилась вдруг. Скажите… а Надежда, когда звонила, она… выходит, что она уже знала, что сегодня умрет. Как вы думаете, она знала? Странно, однако. Вас пригласила, чтобы хоть кто-то был рядом. И здесь она обо мне позаботилась, даже после своей смерти. И так всю жизнь. Я не знаю, какой ей памятник за это нужно. Я в таком долгу перед ней оказалась. Даже не знаю теперь…

Вы не сильно торопитесь? Быть может, лимит вашего рабочего времени исчерпан и пора… пора закрывать занавес?

Нет, нет, я серьезно. Я не хочу… я вполне смогу сама справиться со всем этим, хотя это событие…

Какая просьба? Моя? Моя, к вам?

Ах, да. Прежде, перед этим была у меня одна маленькая идейка, но теперь… даже не знаю, возможно ли это. И насколько теперь вообще возможно что либо. Нужно чтобы прошло какое-то время, все вернулось хоть в какое-то более-менее нормальное русло. Для меня в теперешнем моем положении и состоянии…

Хотя, если подумать, то получается… получается, что другого такого случая у меня может и не быть. Скажу больше… если хорошенько себе представить, то… и эта мысль только теперь меня изволила посетить. И кажется она не лишена глубочайшего смысла. Полчаса… нет, что-то около часа займет. Могу я располагать вашим терпением и вниманием? Спасибо.

Когда я только пришла в театр, я уже совершенно точно знала, что это моя жизнь, и закончится она здесь же, в театре, на сцене. Я была молода, и представляла себе, как это может быть романтично умереть на сцене во время спектакля. Потом, позже, я думала, что ,пожалуй, во время спектакля не стоит – зритель пришел смотреть спектакль и причем здесь смерть актрисы. Нехорошо-с получается. Так что, потом я думала, что умереть лучше всего после окончания спектакля. Я себе очень ясно все это представляла.

Заканчивается спектакль, смолкают аплодисменты, закрывается занавес. Зритель расходится… и тут я… прошу открыть занавес, сажусь куда-нибудь… непременно в шикарное кресло и тихо умираю. Просто и тихо, без агонии, без всяких там лекарств, медицинских вмешательств. Я как бы просто засыпаю и все. Вам это понятно? Вот такое было у меня желание. И чем старше я становилась, тем яснее, как бы со стороны я представляла себе эту сцену, со всеми возможными подробностями. И непременно, чтобы при этом присутствовали коллеги… как же совсем без зрителей. Я даже им всем определенные мизансцены придумала. Вроде немой паузы из «Ревизора». Только там приезжает вместо мнимого настоящий ревизор, а в моем случае… смерть. По моему, это было гениальное решение.

И только когда Отелло стал играть Вахтанг… я поняла, что я хочу умереть как Дездемона. Во время спектакля…

Но мой Вахтанг уехал, спектакль сняли, и меня уже нет в театре, а я еще до сих пор жива. Величайшая несправедливость, вы не находите?

Одним словом, я решила. Я решила, что меня уже ничто не держит теперь на этой грешной земле. Я решила сыграть свой последний спектакль. Даже не спектакль – маленькую сцену. Я очень хороша актриса, я гениальная актриса. И я думаю, что это я смогу.

Театр без зрителя, это… как… аквариум без воды, когда камешки уже не блестят, рыбки дохлые… и так далее. Вы будете моим зрителем. Единственным. Я вам разрешаю присутствовать на этом спектакде.

Мне только надо немного собраться, настроиться и… еще… еще позвонить Вахтангу и попросить хотя бы по телефону помочь мне. Где этот телефон. Ах, да, он на кухне, вернее, за кулисами. Вот он. Это теперь мой реквизит. Теперь только вспомнить телефон. И просить Господа. Чтобы Вахтанг был в этот час дома. Он должен быть дома – нельзя трагкдию превращать в фарс.

Ну, миленький мой, возьми трубку.

Алло, кто это? Какой Вано? Деточка, мне нужен Вахтанг. Дедушка что? Отдыхает? Разбуди его. Скажи, что его Дездемона хочет с ним… спасибо, деточка… не деточка? А кто же ты? Ты внук Вахтанга? Очень мило… разбуди, пожалуйста, дедушку. Да, очень срочно…

Вахтанг, дорогой… я так рада тебя… как ты… что? Ва, и тебя тоже турнули… сам ушел. Что так? Я понимаю, дорогой, я понимаю…

Вахтанчик, миленький, одна маленькая просьба… нет, что ты, что ты, никуда лететь не надо. Помоги мне сыграть нашу последнюю сцену… да-да, по телефону. У меня много зрителей – просят… а ты погромче, ладно.

Да, я совсем сошла с ума, Вахтангчик. Я прошу тебя. Спасибо дорогой. Я через минутку буду готова, подождешь?. Хорошо. Я только переоденусь, я быстро.

Извините, на полминутки отвернитесь пожалуйста. Спасибо.

Дорогой мой, Отелло, твоя Дездемона уже лежит в кровати. Свеча горит, и за окном темная южная ночь. Я жду тебя, мой Отелло. Входи…