В маленькой прохладной гостиной, где мы сидели, горели два зеленых абажура, пыльные и необычайно старомодные. За окнами ничего нельзя было разглядеть из - за сплошных отблесков фонарей, сливавшихся с бешеными потоками, окатывающими стекла.

Настроение было прескверное. И зачем я потащилась к Савельевым в дождь? Но я была приглашена и мужественно прошагала без зонта четыре дома, разделявшие нас. Теперь прическа моя была совершенно ни на что не похожа. В ботинках противно хлюпала вода, напоминая мне о моей безрассудности. И даже нарядные башмачки, предложенные Кэт, не очень- то радовали меня. Я дрожала и щелкала зубами от холода. Сама виновата.

- Вы же простудитесь, дорогая, - говорила милая Кэти - котёнок взволнованным голосом, - зачем такие жертвы ради нас?

Я, конечно, соглашалась, совершая последние попытки влезть в чрезвычайно узкое Кэтино платье, потому что мое собственное больше смахивало на мокрую тряпку.

Хозяйка с явно садическим удовольствием оглядывала меня, запеленатую в её «очаровательный вишневый батист», со всех сторон:

- Как вам идёт! Знаете, даже лучше, чем мне самой…

Я не вырывалась. Маленькая, хрупкая, добродушная Кэт обожала меня до безумства, равно как и всех своих гостей.

Изысканно- галантный, вечно немолодой Владимир, её муж, встретил меня сквозь несуразное пенсне на носу.

- Вы отчаянная женщина, раз пришли к нам в такую погоду. Садитесь, будем пить чай… Котенок, мы хотим чаю!..

Горячий отвар бог весть из чего подействовал. Я немного согрелась. Проклятый батист холодил по- прежнему. Кэт на кухне возилась с невероятно вкусными, по её словам, пирожными.

Стоило мне уютно расположиться в мягком кресле, как громадные настенные часы начали громко гукать на всю квартиру. Я невольно завертела головой вслед за маятником.

Владимир истерически хохотал.

- Вы… вы… удивительно похожи на сову, когда так крутите головой!

- Это я- то на сову? Вы не очень любезны сегодня.

- Не обижайтесь, моя дорогая. Вы очаровательны и, конечно, знаете об этом. Прекрасная Элена!

Я продемонстрировала этому нахальному Казанове свою знаменитую «саркастическую улыбку».

Реакция была неожиданной. Владимир вдруг вскочил, заметался по комнате, беспомощно сжав губы и бормоча что- то по-французски.

- Что с вами? Я вас чем- то расстроила?

Он будто бы очнулся от глубокого сна, перестал ходить, но глаза его выражали сильное беспокойство. Он смотрел на меня, слегка отставив правую руку вперед, с нескрываемым удивлением:

- Вы были ею в эту минуту… Клянусь вам… Ваши губы…Ваша улыбка… Её улыбка…

Я не могла ничего понять из его слов. Просто какой- то бред.

О чем это вы? Вам нехорошо? Я сейчас же позову Кэт.

Он стоял передо мной бледный, только щеки горели странным лихорадочным огнем.

- Нет, прошу вас, не зовите Кэт. Зачем ворошить прошлое? Да она и не знает ничего.

- Не знает… о ком?

- О Вере.

Сказал, с усилием выстрельнув этим именем. «Вера». Так говорят только влюбленные. Я была заинтригована. Дело в какой- то давней любовной интрижке, о которой бедняжка Кэт и не догадывается.

Владимир сделал умоляющий жест, означающий, очевидно, «не сейчас».

- Вы, конечно, хотите, чтоб я вам рассказал…

Цветущая Кэт забежала в комнату, надушенная, счастливая. Стала поправлять шляпку у зеркала.

- Ах, Элена, простите… Звонила Козловская. Сказала - срочно…Надо ехать.

- Ничего,— заверила я её. - Прекрасно понимаю ваше положение. Мне Владимир Андреевич обещал рассказать одну забавную историю…

- Да, да… Кэт, любимая… поезжай. Помнишь, мы были у того смешного француза… Как же его звали?

Кэт нетерпеливо дергала ручку зонтика.

- Лурье… кажется. Я опаздываю. А дождь кончился.

Легко подбежала, поцеловала мужа, помахала мне розовыми пальчиками, обдала душной волной своей сирени. И дальше - вприпрыжку. Прямо женщина- сирень. Улетела.

Владимир не мог не улыбнуться.

- Какая она смешная, правда? Милая, добрая, чудесная Кэти…

Я все- таки не теряла надежды услышать «давнюю историю».

- Вы, кажется, мне что- то обещали.

- Ах, да, про француза!

Я была непреклонна.

- Про Веру. Я никому не скажу, так что можете мне доверять.

Владимир сдался.

***

… Я познакомился с ней на приеме у Бертеневых, пойти к которым уговорил меня один старый приятель. Бертенев с женой оказались довольно милыми людьми. Всё представляли мне своих гостей, чьи фамилии мог запомнить только человек с феноменальной памятью.

Прием был на редкость скучный, несмотря на радушие хозяев и обилие изысканных блюд. Играла музыка, несколько пар танцевали. Остальные чинно сидели в креслах, постепенно делясь на группы по интересам.

Раздался звон колокольчика. Я из залы услышал, как Бертенева зацокала каблучками, говорила кому- то: «Как хорошо, что вы приехали!» В комнату зашел немолодой грузный мужчина, одетый, впрочем, по последней моде. Он любезностями не обменивался, поздоровался только с несколькими знакомыми личностями, и с надменным видом уселся в кресло, расправляя прокуренные желтоватые усы.

В то время, когда я разглядывал колоритного гостя, вернулась хозяйка, ведя под руку какую- то даму в черном бархатном платье. С её приходом всё сразу изменилось. Зашушукались в одном углу, зашуршали полуистертыми картами в другом. А она непринужденно расположилась на маленьком диванчике, оглядывала присутствующих, слегка касаясь рукой подбородка.

Я наклонился к Бертеневу, тоже скучающему в кресле.

- Кто эта дама?

Он посмотрел на меня с недоумением:

- Это же Вера Вальтер, жена вон того господина с трубкой…

Я продолжал рассматривать её с нескрываемым удивлением. Ей нельзя было дать больше тридцати, муж, наоборот, выглядел бодрым стариком.

Вера, пожалуй, была красива, но красота её казалось неземной, нечеловеческой. Она была бледна как мрамор, и на белом лице горели огромные черные пронзительные глаза. Дополняли образ роковой женщины прочерченные одной кровавой линией, тонкие губы. Но было в ней что- то странное, чего нельзя было описать. Она полулежала, улыбаясь, протягивала знакомым джентльменам руку для поцелуя, но… всё это проделывала с неохотой, лениво, как послушная марионетка.

Муж ее сидел за картами с военными, курил трубку, и на жену, казалось, никакого внимания не обращал.

Я обратился к моему знакомому, только что провальсировавшему с графиней В.

- Как это её угораздило выйти за такого престарелого?

Он сразу понял, что речь идет о Вере.

- Её отец разорился, а у Вальтера несколько имений… Да только ты, приятель, не смотри на неё так. Николай Васильевич страшно ревнует свою жену.

- Не очень- то он её любит.

- На неё глядеть опасно. Ходили слухи, что она немного ведьма, и один офицер…

Я вышел из себя.

- Довольно. Мне кажется, что она не такая, как вы про неё говорите.

… В тот же вечер я познакомился с Вальтером. Он оказался интересным человеком, очень начитанным. Интересовался моим университетом, пообещал дать «Капиталистические отношения», книгу, которую я нигде не мог найти. Вскоре я ушел. Вера мне руки не подала, посмотрела окаменевшими глазами и отвернулась.

… Утром следующего дня я стоял на пороге дома Вальтеров. Дверь открыла Вера. Сказала ледяным голосом, что мужа нет дома. Я пробормотал что- то невнятное и уже собрался уходить, как вдруг Вера сказала:

- Вы можете подождать Николая в зале.

- ?!?..

- Я не приглашаю дважды. Вы идете?

Я несмело переступил порог богатого, со вкусом обставленного особняка.

- Садитесь, - сказала она, поправляя завитки черных шелковистых локонов.

Я сел на краешек софы.

- Нет, сядьте рядом со мной.

Я не понимал её, но подчинился.

- Вера Анатольевна, вы…

Она сидела совсем близко от меня, и я чувствовал дерзкий, как она сама, аромат её духов.

Вера вдруг посмотрела на меня так, словно сжечь хотела и неожиданно расхохоталась.

- Вы такой смешной, что я, право, не могу больше себя сдерживать! Отчего вы все время молчите? Какой странный! Только зовите меня без отчества, разве я такая старая? Ну, скажите же что- нибудь!

Я не знал, о чем с ней говорить, и решил покончить со всем одним разом.

- Вера, вы … и в самом деле ведьма?

Она с минуту смотрела на меня недоуменно, потом снова рассмеялась.

- Это я- то ведьма? Кто это вам такое сказал?

- Поручик Ч…

- Он такой лгунишка. Как вы можете верить ему?..

Я начинал волноваться, стал поглядывать на часы.

- Где же Николай Васильевич?

- Он скоро придет.

Внезапно у неё глаза странно блеснули.

- Вы любите стихи?

Сказал, что люблю.

- Прочтите что- нибудь. Для меня.

Я, запинаясь и робея, прочел из Бальмонта:

 

- Полночной порою в болотной глуши

Чуть слышно, бесшумно шуршат камыши.

О чем они шепчут? О чем говорят?

Зачем огоньки между ними горят?..

 

- Я очень, очень люблю Бальмонта! - сказала Вера, изогнувшись на софе, как большая, гибкая кошка.

Она приказала горничной принести нам какой- то удивительный напиток. Я сделал несколько глотков из граненого фужера с красноватой одурманивающей жидкостью.

- Нравится вам это? – спросила Вера, дьявольски улыбаясь.

- Безумно.

Вера довольно прищурилась.

- Он нравится всем. Это напиток любви, могу вас заверить, и смерти тоже. Возможно, поручик вам правду сказал… У меня и метла есть, видите, в углу стоит…

Я понимал, что Вера затеяла какую- то странную игру.

- Значит, я умру?

- Несомненно, если не примете противоядие.

- Какое?

- Поцелуйте меня.

Я окончательно смутился.

- Ну что же вы?

- Я… не могу. Ваш муж… Ваши шутки… Мне, кажется, пора идти…

Вера вскочила с софы. Она была взволнована.

- Нет… не надо. Вы - хороший мальчик. Что, напугала я вас?

- Это я виноват… Простите.

- Не извиняйтесь, пожалуйста. Это я веду себя не как замужняя женщина. Я вам кое- что покажу…

Она ухватила меня за руку и повела в какую- то полутемную комнату, открыла большой пыльный сундук. Внутри были письма, море писем.

- Знаете, от кого?

- Нет, не догадываюсь.

- От моих поклонников. Вы разве не знали? Я - актриса!

Я в этом уже не сомневался. Вера со мной играла.

Она прочитала мои мысли.

- Нет, мой мальчик… её голос стал как будто нежнее, мягче…- не играю я с вами. Я всегда, со всеми играю… а с вами не могу. Вы не такой, как все, вы особенный, и я… вас люблю… Люблю!

Вера внезапно бросилась в кресло, упала лицом вниз и зарыдала, как маленькая обиженная девочка.

- Вы жестокий… Уходите немедленно, га – адкий мальчишка… Я вас ненавижу! И себя презираю за слабость… Прочь!

Мне почему- то захотелось её обнять, и я сел рядом с ней.

- Вера…

Она подняла на меня свои чудесные, полные слез, глаза.

- Вы… не ушли? Нет?! Может быть, вы любите меня? Нет, не говорите ничего. Я хочу вас запомнить… таким.

Я был совершенно ею очарован и не понимал, что говорю.

- Я вас не оставлю. Никуда не уйду. Я люблю вас… Пожалуйста, не плачьте…

Вера опустила голову и сквозь слезы всё шептала странные слова:

- О! Зачем я вас мучаю? Вы молоды, вы еще не раз будете признаваться в любви. А я? Да, я играю всю свою жизнь,… я несчастна! Оставьте меня, прошу вас, милый!

Я вместо ответа коснулся её руки.

- Я знала, что вы меня любите. Я видела вас во сне, я любила вас всегда…Теперь уже все равно. Все равно, что есть Николай… Ведь только ты и я… Ах, простите, я перешла на ты!

- Вера, вы… ты удивительная, волшебная… А я даже боялся тебя, сначала.

- Глупый, это была одна из моих ролей. Демоническая женщина действует безотказно. Скольких я уже влюбляла в себя… да, напрасно только мучила. А они любили меня, несчастные…

Я не дал ей договорить, целовал её душистые пылающие губы…

- За что мне выпало такое счастье?

 

…Так начался наш роман.

…Не было ни дня, чтобы мы с Верой не встречались. Нас неудержимо тянуло друг к другу, словно какая- то неведомая сила соединяла нас.

Вера находила и в этом определенный смысл.

- Может быть, это судьба? О, да, я знаю, мы любили друг друга… ещё в прошлой жизни.

Я удивлялся тому, с какой серьезностью она, страстно влюбленная в реальную жизнь, говорила о других мирах.

- Ты веришь в реинкарнацию душ?

Тогда она брала мою ладонь и пристально её рассматривала.

- Вот, смотри… Видишь эту тоненькую линию? Это линия любви.

Потом она и у себя находила точно такую же, показывала мне.

- … Они совпадают, словно были единым целым. Эта тонкая нить - наша любовь. Мы просто не могли не встретиться.

…Пытались расстаться, но выдержать этой пытки не могли…

Муж Веры часто уезжал, и уж в то время мы были неразлучны. С раннего утра я приходил к ней, даже до того, как она просыпалась.

Вера вообще была странной женщиной. То часами не разговаривала со мной, смотрела куда- то вдаль, потом кидалась в мои объятия, как молодая львица.

Однажды я застал её, когда она иглой выцарапывала мое имя на золотом крестике.

- Вера, ведь это большой грех. Зачем ты это делаешь?

Она как будто не слышала меня, напевала что- то легкомысленное, потом, когда я любовался китайской фарфоровой вазой, неслышно подкралась, приподнялась на цыпочки (она была намного ниже меня), обняла за плечи.

- Потому, что люблю тебя, мой мальчик, люблю больше всего на свете, и ни во что другое не верю.

Впрочем, куличи ей нравились настолько, что она приказывала кухарке печь их ежедневно.

Вера обожала шокировать людей: могла на приеме забраться на стол и танцевать на нем, могла среди ночи распевать на всю квартиру романсы…

Она вечно играла.

- Знаешь, я хочу умереть от любви…

Я не мог спокойно слышать от неё такое.

- Нет, ты не понимаешь, что говоришь!

Она пританцовывала вокруг меня, вся легкая, воздушная, в своем лиловом шелковом платье

- Понимаю, понимаю, очень даже понимаю… А как же леди Макбет, а Клеопатра? Разве не мучительно прекрасна такая смерть?

Вера говорила о смерти, как о чем- то торжественном.

- Хочу, чтобы на моих похоронах было много цветов. Роз… белых, ты же знаешь… Хочу, чтобы играла непременно красивая музыка. Я не люблю все эти заунывности. И чтоб никто не смел плакать. Хочу растаять, как осенний дым, раствориться в пространстве… исчезнуть. А земли я боюсь ужасно, так что лучше сожги меня над океаном…

Но, к счастью, Вера слишком любила жизнь.

- Зачем я живу? Да вот ради этого весеннего солнца… ради каждого цветка… ради каждой капельки росы.

И все- таки мне становилось жутко от её слов. Я боялся, что она, в конце концов, сойдет с ума.

Она и сходила, только медленно.

Купила тайком от мужа двух жеребцов буланой горской породы, садилась на одного верхом, другого давала мне.

- Давай наперегонки до озера…

Вера всегда выигрывала в этих скачках, радовалась, как дитя, мчалась ещё быстрей… Ветер развевал её выбившиеся из- под шапочки с пером колдовские волосы.

А я, хоть и боялся, что она разобьется, все же любил в ней эту амазонку.

Как- то, в зверинце, Вера протянула руку в клетку с тигром. Я едва успел удержать её. Она рыдала.

- Жестокий… Как ты не понимаешь? Я хочу непременно такую киску, именно такую, полосатую…

Это было уже слишком. Я обиделся на нее за такие штуки, и дня два не приходил. Но не выдержал, на третий я был уже у Веры. Хотел просить, чтоб никогда больше не…

Она встретила меня в «эзотерической комнате», где пахло афродезией и перезванивались китайские колокольчики. Вера сидела в мягком кресле, спокойная, с ледяным насмешливым лицом. Огромный черный кот терся о её колени. Она задумчиво ласкала его одной рукой, другой перебирала ароматические палочки.

- Как видите, я все же завела кошку. Пришли, значит…

Я немного смутился, словно не знал, что она за человек.

Вера поймала мой взгляд, улыбнулась одними глазами, как умела одна она.

- Ладно, я тебя прощаю. Не зажечь ли нам священный кедр, дар царя Соломона? … Иди сюда, Мяурицио, бархатная лапка… Не правда ли, у него глаза гипнотизера?

Она пыталась меня отвлечь. А я видел, что у неё едва заметно дрожали уголки губ…

… Играла она и в театре, больше роли демонических женщин - они ей удавались лучше всего – играла страстно, безумно, зажигательно… Поклонники засыпали её цветами, конфетами и драгоценностями. Она брала.

В дом её все время толпами лезли какие- то офицеры, студенты иногда. Вера принимала редко. Она вообще была удивительно негостеприимна. Когда к ней приходили, она довольно резко приглашала к столу.

Все её немногочисленные друзья знали, что большего ждать не придется.

Вера могла во время обеда уйти в свою комнату, приказав горничной никого к себе не пускать, начинала писать в дневнике, или читала, или даже пела, не обращая ни малейшего внимания на скучающих гостей.

Зато подарки Вера обожала, и всякий раз, как ей приносили очередной сверток, совсем по- детски вскрикивала:

- Милый, смотри какая прелесть! Шувалов прислал мне круассаны с повидлом! Он такой душечка… у него своя фабрика на Загорской…

Мне такие разговоры были не по душе. Но моя временная «обида» тоже была частью игры и очень Вере нравилась.

Она сразу же оживлялась, подбегала ко мне, роняя на ходу шпильки, обнимала сзади.

- Разве я люблю кого- то ещё? Может быть, ты разлюбил свою взрослую девочку?

Что я мог сказать ей в ответ?

- Ты невыносима. Завтра куплю одной о-очень красивой даме ливонских вишен.

Вера взвизгивала от восторга.

- Ливонских вишен? Моих любимых?

- Да, да. Именно ливонских.

- Я обожаю тебя.

… Так мы с ней играли, пока Николай был в командировке. Потом он вернулся и почти сразу слег.

Вера прибежала ко мне, вся раскрасневшаяся от мороза, в одной легкой беличьей шубке.

- Влади (она иногда звала меня так), не приходи сегодня. Коля очень болен, у него сильный жар. Я должна быть с ним.

- Вера… я…

- Знаю. Целую тебя крепко. Я нужна ему. Прости…

… После этого я не видел Веру около двух недель. Ночами не мог заснуть, все думал о ней…

Вера, наконец, послала мне письмо с приглашением. Вальтер выздоровел и опять куда- то уехал.

Я тут же бросился к ней. Вера страшно похудела за эти дни, осунулась, измученная бессонными ночами.

- Вера, я так беспокоился за тебя…

Она пожала плечами, поправляя цветастую цыганскую шаль.

- А что я могла сделать? Он же большой ребенок, надо было за ним присматривать.

- Если бы со мной что- нибудь случилось, что бы ты тогда делала?

Вера посмотрела на меня своими загадочными глазами и сказала срывающимся голосом:

- Я… бы умерла без тебя, любимый!

… После этого мы с Верой были счастливы еще три дня. Помню только, как вечером, гуляя со мной в саду и любуясь вечерним небом, она радостно воскликнула:

- О моя звезда! Я вижу её! Она там, в созвездии Ориона…

Я взял ее за руку, гладил тонкие пальцы…

- А у меня тоже есть своя звезда? Покажи мне её.

Вера опустила голову, чертя что- то носком туфли на влажном песке.

- Твоя звезда … далеко.

… Вскоре мне принесли телеграмму с известием о смерти тетки. Надо было ехать.

Шел дождь. Она провожала меня на вокзал, шла рядом, такая маленькая, в мокром плаще, что хотелось обнять её, прижать к себе…

Но я не мог. Я нес тяжелую дорожную сумку.

У Веры отчего- то блестели глаза, она то и дело проводила ладонью по лицу, словно отмахиваясь от невидимой мухи.

- Зачем ты уезжаешь? Я понимаю… у тебя горе… возьми меня с собой…

увези меня… в Польшу. Я так больше не могу. Давай уедем… только ты и я. У меня есть немного денег, я платья брать не буду…

Я не знал, что и сказать. Ведь это было безумство: её слова.

- Вера, подожди еще немного. Я приеду… мы обязательно что- нибудь придумаем. Лучше поцелуй меня. Не дожидайся поезда… ты промокла насквозь.

Она прижималась ко мне так беспомощно, так дрожали её холодные руки, и мне вдруг захотелось бросить все… для нее.

Но я поцеловал ее, и, отрывая от себя, услышал в который раз:

- Я люблю тебя.

Никогда не забуду, как поезд отстукивал мерные шаги, а я все глядел в окно, словно пытаясь увидеть её. Но я чувствовал, что она сейчас стоит на перроне, и тонкие струйки – дождя ли, слез - бегут по её прекрасному бледному лицу.

… Я все- таки уехал в Саратов. Мог ли я знать тогда, что никогда больше не увижу Веру… Никогда…

… Дела задержали меня на месяц. Вернувшись, я тотчас пошел к ней, но издали увидел свет только в комнате горничной.

Тревожные опасения подтвердились. В доме, на полу, валялись старые газеты, какие - то обрывки, осколки…

Я поднялся на второй этаж, где внезапно зажегся свет, с замирающим сердцем дернул серебряную ручку Вериной спальни…

Заспанная Глаша обмахивала метелкой пыльное трюмо.

- Где Вера Анатольевна, ваша хозяйка?

Глаша тупо уставилась на меня, потом лениво протянула сквозь зубы:

- Уехали они. Неделю назад… в Неаполь, кажется…

Я чувствовал, как в горле моем застревает тяжелый упругий комок.

- Вернутся?

- Нет. Насовсем. Дом сдается.

Потом замолчала и, пошарив в переднике, сунула мне в руки измятое письмо.

- Хозяйка просила передать…

Знакомый неровный почерк…

… Я холодными пальцами схватил это маленькое, несчастное письмо, выбежал с ним на улицу и тут же, в сквере, прочитал:

… Влади, где ты? Забери меня отсюда. Вальтер знает все, он видел одно из писем, что я тебе писала. Он меня увозит… в Италию. Я больше не актриса, я здесь, как птица в клетке,…умру, не выжить мне здесь…

Знаешь, я никогда тебе не говорила… в прошлой жизни я была вакханкой. А в следующей…, нет, только не подумай, что я это серьезно, … буду гимнасткой. Да, это звучит глупо, понимаю. Но однажды, в цирке, я видела её – у самого купола - прекрасную, волнующую, невесомую… И я подумала тогда: « Зачем она здесь? Ведь она умеет летать! Она свободна».

Влади, дорогой мой мальчик, я люблю тебя, всегда любила…ещё у Бертеневых. Мне тогда Роза нагадала на картах встречу, которая изменит всю мою жизнь. А я не верила… смеялась только… ведь я замужем… какая любовь? Но я тебя встретила. И не жалею об этом. Это судьба.

Знаю, что ты не приедешь, у тебя же совсем нет денег. И не приезжай, милый, старик сказал, что убьет тебя, если увидит. Я тебе адрес не дам… ради тебя…

У меня не осталось ничего, только память о нашей любви и крестик, тот самый, помнишь? А ты говорил «Не надо».

Забудь меня, мой нежный… Ты женишься, будешь счастлив, у тебя будет много детей… Ну подумай, разве я могла бы стать твоей женой? А матерью? Зачем… Чтобы мой ребенок мучался, как я, чтобы с ума сходил от любви…?

Но у тебя все будет хорошо. Только ты забудь, забудь… А я буду любить тебя вечно, пока жива буду, но это ненадолго, поверь…

Писать не смей, Влади. Николай приставил ко мне двух… они и шагу ступить не дают. Он, когда узнал, избил меня, проклятый… Лучше бы совсем убил, но он этого не сделает никогда, мерзавец…

Одно знаю точно: долго не проживу. Порвалась наша тонкая нить, а значит, я просто задохнусь, как рыба, брошенная на лед… Сейчас это было бы замечательно: об лед головой… и ничего не чувствовать. Finita la comedia…

В последний раз говорю: «Люблю!» Прощаться не буду. Терпеть не могу эти церемонии.

Вера Вальтер.

… И всё. Хрустящее письмо пахло едва уловимым запахом лимонной вербены, её любимым… Я был уверен, что Вера обязательно что- нибудь с собой сделает, поэтому всю ночь рыдал как ребенок, при мысли о том, что потерял её навсегда.

Наутро я отправил телеграмму отцу, и он прислал мне все, что у него было накоплено за долгие годы.

… Всю зиму я пробыл в Италии, всюду искал Веру. Но надежда моя узнать что- нибудь о ней таяла с каждым днем. Из Неаполя они уже переехали.

Однажды, (не помню, в каком городе это было), я увидел на бульваре распродажу женских аксессуаров, и в витрине висела шляпка, как у Веры, черная, с пером… А у пера отломанный кончик. Да, это её шляпка!.. Я похолодел, когда узнал, что вещи в тот магазин сдаются. Не составило большого труда узнать адрес того, кто принес шляпку.

Через несколько минут я стучался в массивный каменный дом. Дверь открыла пожилая дама в коричневом капоте.

Он, вероятно, очень испугалась меня, ведь я бесцеремонно ворвался в ее дом, сунул в руки измятую шляпку…

- Это ваше?

Дама смотрела на меня удивленно.

- Нет… но я знала одну женщину… Она мне подарила, и вот приходится продавать. Сами ведь знаете, какое теперь время наступило…

У меня лицо горело от волнения.

- Как её звали, ту женщину?

Старушка морщила лоб, силясь что- то вспомнить.

- Вера. Вера Вальтер.

Теперь меня всего тряс странный озноб. Кажется, я знал все заранее.

- Вера… Она покончила с собой?

Дама ответила спокойно и рассудительно, словно говорила о чем- то обыденном.

- Почему – покончила? Она умерла от разрыва сердца, в самом начале зимы… Знаете, у нее было больное сердце…

Я повернулся, стараясь скрыть набегающие слезы, и медленно вышел. А перед моими глазами стояла Она - вечно юная, вечно очаровательная, загадочная Вера…

… Сожги меня над океаном…

***

Владимир внезапно замолчал. Он сидел, отрешенно глядя прямо перед собой, словно вспоминая что- то давно забытое. Я никогда еще не видела его таким. И зачем, зачем я заставила все рассказать? Ведь ему теперь больно… Он почему- то показался мне совсем старым. Что я могла сделать?

- Простите меня, пожалуйста… Мне не стоило…

Владимир взял со стола небольшое зеркальце, поднес к лицу, слегка щурясь (без очков он плохо видел).

- Не извиняйтесь. Ведь это только воспоминания… Столько седых волос… Я, право, и не замечал. А ей бы это не понравилось…

Мне захотелось сказать ему что- нибудь приятное.

- Не говорите так. Вы молоды душой. Я вас люблю, обожаю, да и Кэт, ваша жена, тоже…

Владимир задумался на минуту, потом повернулся к окну.

- Да, Элена… Вы… и Кэт.