Питерская городская сказка из цикла "Сказки нового века".

 

Он чавкал.

Он ронял макароны с тарелки.

И бутерброды – маслом вниз.

Он крошил на пол хлеб и печенье.

И обязательно проливал на скатерть томатный сок. И чай. И даже кофе.

Он швырял в окно кости и яблочные огрызки.

Он кидал обёртки и пустые бутылки прямо на тротуар.

И плевал под ноги семечки и ореховую скорлупу.

Он просто плевался.

И всюду, всюду бросал окурки.

– Вот свинтус! – возмущались люди, глядя ему вслед. – Просто свинтус какой-то!

Но больше всего он любил опрокидывать урны и мусорные бачки. Глядя на рассыпающийся мусор, он радовался от души.

И вот, как-то поздним вечером, радостно поддавая ногой очередную злополучную урну, он напоролся на тётку.

Странную тётку.

Тётка уставилась прямо ему в глаза.

Один глаз у тётки был не по-хорошему зеленющий, а другой – какой-то неразборчивый.

Она сказала страшным голосом:

– Ты – свинья!

– Нет, не свинья! – почему-то заоправдывался он. – И, вообще-ка, тётка, отвяжись…

– Нет, ты – свинья, – повторила странная тётка, – свиньёй же тебе и быть!

И такая непонятная, злая сила была в этих тёткиных словах, что он весь съёжился, испуганно зажмурился и рухнул на тротуар.

А когда открыл глаза, никакой тётки рядом уже не оказалось.

– Это Антипкина была, с Лиговки, – склонился над ним сердобольный старичок, позвякивая мешочком с пустыми бутылками. – Крепко злоязыкая баба! Ой, парень, а что у тебя с лицом-то?

Старичок отшатнулся, затряс бутылками и, испуганно оглядываясь, засеменил прочь.

Боясь пошевелиться, он тупо глядел вслед старичку, пока тот совсем не скрылся за углом. Оставшись в одиночестве, он осторожно поднёс руку к лицу, коснулся своего носа – и вздрогнул: вместо носа нащупал он что-то шершавое, продолговатое и тупое. Он вскочил – и обнаружил вдруг, что ноги его стали странно короткими. Да и руки тоже. Путаясь в брюках, в ужасе рванулся он к ближайшей ларёчной витрине – и в рыжем свете фонаря увидел жуткое своё отражение: из заляпанного стекла вместо человечьего лица таращилась на него свиная морда.

Сбылось тёткино пророчество. Он сделался Человеком-Свиньёй.

 

Потом он долго бежал, крался тёмными переулками, прячась от прохожих. Одна мысль всё не давала ему покоя: а может ли он ещё говорить по-человечески? Но он боялся открыть рот – говорить с самим собой было страшновато. Наконец решившись, приблизился Человек-Свинья к пьяному, одиноко дремавшему на пустой трамвайной остановке и, запинаясь, спросил:

– Давно… давно транвая ждёте?

О, счастье! Он мог – он мог говорить!

Пьяный вздрогнул и, вскинув голову, тупо уставился на Человека-Свинью. Внезапно глаза его радостно прояснились.

– О! Хрюша пришёл! – икнул пьяный. – Спокойной ночи… алкаши! Ну и нахрюкался же я сегодня!

 

Наконец Человек-Свинья решился пойти домой.

Долго ковырялся он ключом в замочной скважине, но дверь всё не открывалась. Ему пришлось позвонить.

– Хто та-ам? – спросила за дверью зевающая невестка.

– Это я, как бы, – неуверенно ответил Человек-Свинья.

– Вот свинья! Всё шляешься по ночам, покою нету, – заворчала невестка, лязгая засовом, – и вдруг взвизгнула: она увидела Человека-Свинью.

Тыча в него пальцем, невестка пронзительно визжала, загораживая дверь. На шум прибежали брат Николай и сонный дылда-племянник.

– Пошёл вон, образина, а то в ментуру сдадим, – мрачно пообещал брат Николай.

– Николай, братан, это же я! – вскрикнул в отчаянии Человек-Свинья. – Это тётка Антипкина с Лиговки так меня уделала! Я же это! Смотри: вот и куртка моя, и паспорт вот новый, вместе же получали! Я брат же твой!

Брат Николай схватил Человека-Свинью за шиворот, вздёрнул и прокричал в самое отвислое его ухо:

– Брат?! Я тебе покажу брата, свиномордия! Нету у меня братьев среди хряков!

И спустил Человека-Свинью с лестницы, обидно запустив вслед старой, ещё со школы, облезлой лыжей.

Так Человек-Свинья остался на улице. Искать его никто не стал. Брат с невесткой быстренько поделили его вещи и спрятанную в старой печной отдушине долларовую заначку, а на работе, в рыбной компании, его просто уволили за прогулы.

Он стал никем.

Сначала от Человека-Свиньи все шарахались, но потом, понемногу, стали привыкать – люди ко всему привыкают. Одинокие старушки, подкармливая кошек, вздыхали и совали ему кусок-другой; прохожие называли его «свиным рылом», просили хрюкнуть; потом, ухмыляясь, бросали монетки, а иногда - и помятые десятирублёвики. Он спал на лестницах, рылся в помойках и очень тосковал по прежней своей достойной жизни.

Теперь он мог свинячить, сколько душе угодно. Но ему почему-то не хотелось.

Понемногу его жизнь наладилась. Он устроился на работу приёмщиком стеклотары, там и прозвище новое получил – Свиной.

Почти фамилия.

Он зарабатывал неплохо, даже женился.

– С лица воду не пить, – говаривала его жена, крепкая одноглазая Надя. – Главное, чтобы человек был хороший.

И отбирала у него всю зарплату.

По ночам, когда жена вмёртвую засыпала, полюбил слоняться Человек-Свинья по таинственному тёмному городу, подкарауливая в пустых переулках припозднившихся прохожих. Возникая внезапно из-за угла перед онемевшим человеком, наслаждался он изумлением и ужасом в чужих глазах, странной своей, пугающей, исключительностью; короткой, мгновенной властью над посторонней перепуганной душой.

Глядя вслед убегающему в ужасе незнакомцу, Человек-Свинья ликовал.

А потом, почему-то, плакал. И душа его разрывалась от необъяснимой тоски.

 

Но вот однажды, промозглым осенним вечером, напоролся он на Кота.

Человека-Кота.

Они столкнулись нос к носу у заколоченного ларька. Человек-Свинья испуганно вздрогнул, Человек-Кот – нет.

– А-а-а! – ухмыльнулся Человек-Кот. – Нашего полку, значит, прибыло! Пошли, пошли к нам, корешок.

Он долго, молча вёл Человека-Свинью подворотнями, проходными дворами, гаражами и заброшенными стройками – и привёл, наконец, в подвальчик разрушенного дома, где-то на островах. Здесь, при свете тусклого фонаря, сидели на ящиках перед покосившимся столом Человек-Индюк, Человек-Крыса и Девушка-Корова. Они дружно выпивали.

 

– О! Да вы из наших будете! – приветливо пробасила Девушка-Корова навстречу вошедшим. – Присаживайтесь и расскажите нам всё.

И Человек-Свинья рассказал всё – о себе, об ужасной тётке Антипкиной. Собеседники грустно кивали: оказалось, что Антипкину знают здесь все.

– И мы через неё, морду, пострадали, – всхлипнула Девушка-Корова, кивая на Человека-Кота. – Вот Котя расскажет.

И Человек-Кот поведал: как жил он с этой самой тёткой Антипкиной в законном браке целых пять с довесочкой лет – женился сдуру, по-молодости. Правда, отличалась его половина сильно нехорошим языком: кому чего плохого пожелает, то непременно и сбудется. Но он ничего, жил с ней, как все, по-человечески: и погуливал, конечно, но и домой дорогу не забывал. «Гуляка ты, – ворчала жена, – бабник проклятущий! Ни одной юбки не пропустишь! Погоди-погоди, поймаю, допрыгаешься у меня!» А он не принимал всерьёз её угрозы – ишь, напугала!

Но вот однажды, застукала его жена дома в неурочное время - да не одного, а с подругой. Рассвирепела Антипкина ужасно, но кричать, драться не стала, а говорит страшно так: «Кот ты мартовский, как есть – кот. И девка твоя – корова глупая».

Повернулась – и вышла.

Посмеялись муж с подружкой над её словами, а как глянули друг на друга – так и онемели: лишила их злая баба человеческих лиц!

А Человек-Крыса прежде был у них соседом по коммуналке. Как раз попался он Антипкиной под горячую руку, когда, по обыкновению своему, подслушивал под её дверью. «Ах ты, крыса, – только-то и буркнула она, – крыса противная! Крысиная твоя мор-рда!»

Этого ему и хватило.

А вот Человек-Индюк тут был уж вовсе не при чём. Просто поднимался он по лестнице, когда вылетела разъярённая Антипкина из своей квартиры. Налетела она на него, да как гаркнет: «Ишь, растопырился на всю лестницу, пройти нельзя! Индюк! Индюк!»

И стал он, правда, индюком.

Позже все они встретились, нашли друг дружку, зажили новой своей, непростой жизнью. Пытались поначалу, конечно, вернуть прежний привычный облик: к колдунам, экстрасенсам всяким бегали – и к Феклисте, и к Гуру Бен-Магусу, и к знаменитому Вове с Нарвского, и даже к самому Визарду. Да никто им так и не помог. «Ищите, – советовали колдуны, – того, кто вам понавредил. Может, передумает, снимет колдовство».

Но Антипкина с прежней квартиры съехала и как сквозь землю провалилась: сколько ни искали её потом – не нашли.

Так и потеряли они всякую надежду стать прежними, человеческими. Мало-помалу устроились на работу – кто куда: Девушка-Корова стала славной дояркой, коровы её просто обожали; Человек-Кот устроился танцовщиком в ночной клуб, а Человек-Индюк и Человек-Крыса – охранниками в банк.

– И ты, Свиной, не надейся, – посоветовали товарищи по несчастью, – свыкнись и так живи. А мы тебе поможем, поддержим.

В подвальчике наступила тишина. Все сидели молча: каждый думал о своей нелёгкой судьбе.

Молчал и Человек-Свинья. Впервые он оказался среди своих, впервые в жизни. Даже раньше, когда он ещё просто был человеком, не довелось ему испытать такой доверительной близости, такого тёплого чувства родства и покоя. Перед ним были люди – такие, каковы они на самом деле: люди с настоящими, открытыми лицами.

– Нет, – сказал наконец Человек-Свинья, – я её найду, тётку Антипкину. И себя, и вас, товарищи, спасу. Найду. Из-под земли её, ведьму, достану!

 

И стал он Антипкину искать.

Всю Лиговку исходил, да заодно – и пол-Питера. Воздух нюхал, у людей спрашивал, читал разные объявления.

Помог ему случай.

Как-то в пятницу два грузчика буднично матерились, шумно забивая фургон стеклотарой. И вдруг явственно прозвучало – «Антипкина». Человек-Свинья вздрогнул, прислушался.

– Вот, – ворчал грузчик Вова Кучерявый, – всё вдребезги, блин-тын-тын! Машина набок, блин-тын-тын – и всё в хлам! Колян, правда, цел, чего ему, Коляну, бормоту, сделается. А убытку, блин, всю на него повесили... Верняк, её работа, её – Антипкиной! Так ведь и говорила она ему, Коляну: «Чтоб ты перевернулся!» Я сам слышал, блин. Ведьма она!

– Да, – вздыхал второй грузчик, тяжело звякая ящиком, – бывает же!

Человек-Свинья рванулся к грузчикам:

– А какая Антипкина? Не с Лиговки ли?

– Да нет, с Лесного, блин-тын-тын, тутошняя. Коляна, водилы нашего, соседка. Что, Свиной, никак и твоя знакомая?

– Знакомая, – нехорошо ухмыльнулся Человек-Свинья. – Давно свидеться желаю!

Оказалось, что живёт теперь Антипкина неподалёку, на Лесном проспекте, в угловом жёлтом доме, где-то с полгода живёт. Рассказывают, что с Васькиного острова переехала, по обмену, что нигде она подолгу не задерживается из-за нехорошего своего языка.

– Ты её легко найдёшь, – охотно объяснял Вова Кучерявый. – Она на лестнице, блин, теперь одна осталась. Все соседи от неё разбежались, со страху. По родственникам, блин, живут. Колян ещё петухом ходил, да и он теперь к тёще разлюбезной, блин-тын-тын, съедет, после такого случая. Так что тебе, Свиной – зелёная улица! Похрюкайте-ка вместе!

Грузчики заржали, а Человек-Свинья опрометью кинулся на Лесной проспект.

Ноги сами привели его к нужному дому. Дом темнел окнами, как нежилой. В нахлынувших осенних сумерках лишь одно оконце скучно светилось линялой шторой. Человек-Свинья поднялся по вымершей разбитой лестнице, глубоко вдохнул – и толкнул незапертую дверь.

Антипкина сидела в комнате, спиной к двери. Он сразу узнал её. Она сидела у выключенного телевизора и что-то бормотала. Человек-Свинья осторожно приблизился.

– Ти-ихо, – покачиваясь, бормотала Антипкина, – ти-и-ихо как... Все пришипились – боятся меня. Пусть боятся!

Она захихикала, затрясла головой и, не оборачиваясь, спросила:

– Тебе чего, Колян? Извиняться пришёл? Пш-шёл вон! Не прощу.

Человек-Свинья сглотнул и ответил:

– Я не Колян. Посмотри на меня.

Антипкина медленно обернулась, так медленно, как это бывает только во сне, сверкнула зеленоватым глазом – и вдруг рассмеялась громко и оскорбительно.

– Свинячее рыло! Это ты, свинячее рыло! – всё приговаривала она, тыча в непрошенного гостя жёлтыми пальцами. – Надо же! Здрасьте, пожаловал!

– Заткнись! – рявкнул Человек-Свинья. – Заткнись! И слушай меня!

Антипкина, сражённая внезапной его смелостью, замолчала.

– Я пришёл к тебе спросить, – сказал Человек-Свинья. – Я долго тебя искал. Скажи мне: почему ты делаешь такое с людьми?

– А я и сама не знаю, – призналась вдруг Антипкина. – Дар у меня такой, особельный. Чего плохого в сердцах пожелаю – то и сбудется. Сила великая во мне.

– Отчего же ты не желаешь людям хорошего? – тихо спросил Человек-Свинья.

– Хорошего? А за что им – хорошего? – искренне изумилась Антипкина. – Сволочи же все!

– Так уж и все? – удивился Человек-Свинья. – Неужели же нет никого, кто был бы тебе дорог?

– Все! – тряхнула головой Антипкина. – И подружки-стервочки, и муженёк мой бывшенький, и соседи-паразиты, и торговки ларёчные, и менты поганые, и…

– А дети? – с надеждой перебил её Человек-Свинья. – Ты и детей не любишь?

– А за что их-то любить? – зевнула Антипкина. – Мелочь пузатая, хулиганы! Понавырастают из них те же сволочи… И ты, свинячее рыло… Шёл бы ты отсюдова, пока я совсем не рассердилась, а то, гляди, хуже будет.

– Нет, хуже уже не будет, – покачал головой Человек-Свинья. – Значит, помочь мне ты не захочешь…

– Не то что – не захочу, а не положено мне, – гордо объяснила Антипкина. – Дар мой особельный, только на плохое устроен. Никому вам от меня халявы не будет.

Человек-Свинья задумался – и тут внезапная мысль озарила его уродливую голову.

– А знаешь, – сказал он, – я ведь познакомился с твоим мужем.

Антипкина насупилась.

– И с девчонкой его, – продолжал Человек-Свинья. – Они ведь живут счастливо! Ты очень им помогла. И мне помогла, и Человеку-Крысе, и даже Индюку! Ты показала нас настоящими, и люди нас приняли такими. У нас у всех хорошая работа, мы крепко дружим, мы счастливы – и это всё благодаря тебе! Такое тебе и не снилось! Нам всем уже нечего бояться, совсем нечего – вот какая у нас теперь сила! А ты сидишь тут одна в пустом доме, и никто тебя не любит! И не полюбит! Так и сдохнешь одна!

Антипкина побагровела, вскочила и с кулаками стала наступать на Человека-Свинью.

– Ах, вот вы как? Дружите? – завопила она. – Гадины! Хорошо живётся вам, морды противные? Ну, погодите! Да чтоб вам всем… Да чтоб…

Антипкина запнулась – она выдумывала кару пострашнее. И вдруг затряслась от мелкого, мстительного смеха.

– Да чтоб вы все обратно стали прежними, – пронзительно выкрикнула она. – Чтобы всё счастье ваше у вас поразвалилось! Никому вам от меня халявы не будет! Да чтоб… Да чтоб…

Тётку прямо распирало от желания выдумать ещё что-нибудь особенно пакостное, она аж побагровела вся.

И тут раздался мерзкий треск.

Это Антипкина лопнула от злости.

Человек-Свинья крепко зажмурился от гадкого зрелища, выскочил за дверь, скатился с лестницы и, выбив дверь, со всех ног помчался к Финляндскому вокзалу. Сердце его бешено стучало. Наконец, он остановился, тяжело дыша.

– Чего, мужик, на пожар что ли? – поинтересовался проходящий мимо лихой дядька с перевязанными коробками. – Гляди, мотор-то заклинит.

Человек-Свинья махнул рукой: проходи, мол, дядя, чего скалиться.

И тотчас он сообразил, что дядька назвал его мужиком, а не свиным рылом, как водится.

Человек-Свинья осторожно поднёс руку к лицу.

Он нащупал прежний свой нос.

Свой широконький рот.

Родные свои оттопыренные уши.

Он снова стал прежним.

Он радостно взвизгнул – и от избытка чувств пнул ногой мусорную урну.

Душа его ликовала.

 

2001 г