А.В. Кайманский

Романтика

 

1

 

Наш археологический детский лагерь стоит на высоком берегу Дона на больной круглой поляне, окружённой смешанной лесной посадкой. Палатки выстроились по поляне вкруг, в центре — костровое место и кухня. Школьники, приехавшие отдыхать, живут в палатках, ходят на раскоп и сами дежурят со своими учителями на кухне. Лагерь средних размеров: 77 человек. За детьми следит восемь учителей, из них двое мужчин — я да Игорь Павлович. Место живописное: сверху виден извивающийся Дон, на противоположном берегу — сосновый бор. Мы расположились на самом высоком месте. Из лагеря прекрасно просматривается просёлочная дорога внизу, развалины церкви красного кирпича и поросшие травами холмы, на которых встречается то там, то здесь одинокое деревце. От медвяного запаха трав я, как только приехал из города, опьянел. Первые два дня я дышал, дышал — и не мог надышаться. Вечерами особенно пряный воздух. По утрам я первую неделю просыпался от гомона птиц, сейчас уже привык к разноголосью. Погода, как по заказу, отличная, тёплые дожди были только два раза по ночам.

Мы здесь уже четвёртую неделю. Игорь Павлович первым из нас назвал лагерь «бабьим». «Бабьё» нам поднадоело, особенно из-за вечерних костров.

Какой же лагерь без костра? И потому каждый вечер мы разжигаем костёр, приходят дети, а нам приходится петь под гитару. Всё бы ничего, но наши учительницы требуют от нас песен в стиле «Солнышко лесное» и «Изгиб гитары жёлтой». Я в археологической экспедиции двенадцатый год подряд, начальник лагеря Игорь Павлович — семнадцатый. Эти песни давным-давно надоели. Но нашему «бабью» полевая жизнь и полевая романтика в новинку. Мы уж выкручиваться стали: как-то раз «Изгиб гитары жёлтой» мы проорали с хрипом и рычанием, как металлисты. Звучало это примерно так: «Из-з-з-гиб! Гитар-р-р-ры ж-ж-О-лтой! ТЫ обнимаешь! Неж-ж-жно!» Ещё больше осточертела «Лонфрен-лонфра». Её мы стали играть быстрее, но чуть в другой тональности, и она превратилась в залихватскую разбойничью песню, тем более что к припеву мы добавили подпевку: «Ла-ла-ла-ла-ла! Хо-хо, зарежем! Ла-ла-ла-ла-ла! Хо-хо, зарежем!» Вместо «лонфрен-лонфра, лампа-ти-та» мы пели: «тра-тра-тра, лопата та». «Солнышко лесное» мы исполняли тонкими голосами, подвизгивая в конце фраз. Дамы на это обиженно говорили: «Что вы из хорошей песни кошачий концерт устраиваете?» Лирическими этими нововведениями наши учительницы довольны не были. Зато нам удалось отучить их от самых ненавистных песен.

Я уж не говорю о том, что балагурить и дурачится вдвоём на протяжении длительного времени довольно сложно. Детей развлекали эти несколько недель в основном мы с Игорем: то какие-то игры устраивали, то праздники. Наше бабьё предпочитало дрыхнуть до 9 — 10 часов утра (при подъёме в 7), потом не спеша шло на кухню, затем загорало или собирало ягодки-цветочки. На раскоп и купаться детей обязательно сопровождал или я, или Палыч. Учительницы наши на раскоп не ходили вообще: далеко, мол, километр туда и километр обратно идти. Словом, мы с Палычем притомились за полторы смены и иной раз даже ругивались с бабьём. Нам очень хотелось оставить лагерь женщинам и перевести дух хоть на один денёк, чтобы никто не дёргал и не приставал.

Была пятница. Я остался в лагере, а Палыч с двумя учительницами пошёл на пляж купать детей. Одним, без взрослых, тем запрещено ходить три километра до пляжа. Купаться и стирать можно и внизу, в реке «под лагерем», где мы с Палычем соорудили мостки. Но там дно хуже, чем на пляже.

Вдруг у меня зазвонил телефон:

— Лёха! Это Макс! Приезжайте к нам в гости сегодня! — это был наш общий друг. Он звонил из студенческого лагеря, который находился от нашего в тридцати километрах. Туда мы с Палычем постоянно стремились от нашего бабья. Там — друзья наши, вся наша крепкая археологическая компания время от времени съезжается туда. Там можно за вечер-другой отдохнуть, развеяться. Там мы можем встретиться с теми, кого в течение годы увидеть не удавалось. Там… Там бабья нашего нет!

— Не приедем мы, Макс! Машины нет! — я помрачнел. Наш водитель привёз нам продуктов на три дня и уехал до понедельника. — Виталик уехал.

— Вот чёрт! И у нас машины нет сегодня! Но может, кто из студентов приедет? Если кто приедет, мы за вами зашлём. А вы никого с машиной не ждёте?

— Никого вроде не ждём.

— Эх, приехали бы! Мы сегодня шашлык замутили, у нас пиво, водка есть! Ник Ник собирается приехать, Роман, Нинка уже тут, Борисыч.

— Макс, не трави душу!

— Водки выпили бы!

— Не можем мы приехать!

—Жа-а-ль. Ну до свидания тогда.

Макс меня раздразнил. Может, пойти пешком? От нашего лагеря до трассы шесть километров, по трассе двадцать, потом по просёлочной дороге к студенческому лагерю километров семь. На трассе можно поймать машину. Но мы ни разу у друзей ещё не побывали и толком не знаем, где выйти на трассе, по какой из просёлочных дорог идти. Да и тащиться около четырнадцати километров пешком даже ради встречи… Стар стал, наверное. Надо с Палычем посоветоваться. Если идти со скоростью пять км/ч, то это расстояние, включая привалы, мы покроем часа за четыре. Проезд на автомобиле займёт минут двадцать. Я посмотрел на часы: полдень. Если выходить, то не позже трёх часов. Но ведь в лагерь к друзьям придём усталые! Вот ведь зараза-то!

Через полчаса Палыч пришёл с пляжа.

— Лёша, мне Олег Николаевич звонил, нас в лагерь приглашают.

— А мне звонил Макс.

— Но машины-то нет у нас.

— Палыч, пошли пешком. Как в добрые старые времена.

Был случай, мы из одного лагеря в другой пришли ночью. Была благородная цель: поздравить нашего любимого и уважаемого преподавателя. Учителя, благодаря магнетизму которого и собралась археологическая компания. Мы тогда прошли двадцать километров, чтобы поздравить его с удачной защитой докторской. Наше шумное приближение в базовом лагере услышали не меньше чем за километр, переполошились: решили, что местные атакуют. Было это лет семь назад.

— Пешком? Это надо, — Палыч глянул на время, — самое позднее в три выходить. Но как-то ломает меня пешком идти.

— Палыч, да брось ты. Мы ж с тобой в разведке больше проходили.

— Лёша, а ты вспомни последствия этого героического перехода.

За давностью лет я как-то позабыл о том, что было на следующий день. А выяснилась неприятная вещь: мы растёрли задницы. Кто этого не испытывал, не поймёт мучений и лишь посмеётся. У меня после перехода, когда алкоголь выветрился, появилось ощущение, что между ягодицами и чуть ниже поместилась крупная наждачная бумага, из-за чего там всё огнём горело. Спасались мы детским кремом, чуть ли не ежечасно смазывая им пострадавшие места.

— Палыч, но тогда двадцать километров было, а сейчас максимум четырнадцать. Мы машину на трассе поймаем, водиле заплатим и доедем до лагеря.

— Да, — мысль о пешей прогулке начинает овладевать и Игорем. — Можно бы и сходить. Но мы ведь не знаем, где их лагерь. Хотя телефоны есть, позвоним, нас встретят.

— Даже если и не встретят, то дорогу уж точно объяснят.

— Лёша, одно только плохо. Придём, водки выпьем и поснём сразу. Ведь усталые будем.

— Игорь, но можем и не поснуть.

— Можем. Тогда сейчас надо спать идти. Хоть полтора часика поваляемся.

Мы так и решаем. Ложимся в своих палатках и дремлем. Однако днём в лагере это трудно, только и слышишь сквозь сон:

— Алексей Васильевич! Дайте нитки синие пожалуйста!

— Нитки у Анны Ивановны! Я сплю!

— Она сказала, у вас!

Чертыхаясь, ищу нитки и вспоминаю, что уже вчера их давал Козиной.

— Иди к Козиной, у неё они!

Не лучше дело и у Палыча:

— Игорь Павлович!

— Что ещё?

— А вы сегодня петь будете?

—Дайте, сволочи, поспать!

— Ну, будете?

— Ещё один вопрос и не буду! Отстаньте!

Такое впечатление, что стоит только нам с Игорем прилечь, как жизнь отдыхающих детей начинает вращаться вокруг нас, будто других взрослых в лагере нет.

Планам нашим не суждено осуществиться: как на зло, разрядились аккумуляторы у обоих телефонов. Мы поспрашивали по лагерю: словно какой-то антителефонный заговор! У кого деньги на счету кончились, у кого телефонная села батарейка! Пытаясь всё же вызнать дорогу, мы окончательно «убили» аккумуляторы.

Еда должна быть в два, а сегодня в три: дежурные запоздали. Мы с Палычем сидим друг напротив друга и угрюмо обедаем. Игорь уставился вдаль, и, держа кружку с компотом на весу, говорит:

— А ребята уже мясо порезали на шашлык.

— Да, — отвечаю я.

Мы всеми фибрами души рвёмся туда, к Олегу Николаевичу в лагерь, тем более что одновременно встретить всех наших археологов летом в одном месте трудно: у всех свои раскопы. Мы вяло обсуждаем всё более и более фантастические планы, как добраться до друзей. Потом идём пилить дрова, но думаем об одном. Кругом носятся дети, отдых кипит.

Часов в шесть мы замечаем поднимающуюся к нам по дороге машину. Это серо-голубой «джип».

— Глянь-ка, Лёша, чёрта какого-то несёт к нам, — комментирует Игорь.

— Тебе машина эта не знакома?

— Нет.

— Может, попросим подвезти?

— А что же, и попросим.

Машина въезжает в лагерь, останавливается и из неё выходит наш приятель Андрей, по прозвищу Лось. Он бизнесмен, тоже раньше часто ездил в экспедиции, а теперь вырывается туда, когда есть время.

— Мужики! А я за вами! Николаичу звоню, он говорит: «Андрей, захвати ребят». Я и поехал!

— Лось, ты — спаситель! — мы обнимаемся.

Предупредив дам и своих детей, мы собираемся. Не обошлось, правда, без возмущения. «А с кем ваши дети останутся? Кто за ними следить будет?» — вопросила Алла Юрьевна. Мы ей сразу напоминаем, что наших детей мало — из моей школы семь, а Игорь привёз восьмерых девяти-десятиклассников. К тому же мы с Игорем всё время их детей купаться водим, мы с ними и на раскоп ходим, и зарницы-шмарницы устраиваем, пока дамы дрыхнут! Приходится Алле уступить.

Только собрались отъезжать, как практичный Игорь вдруг вспоминает:

— Надо на всякий случай палатку взять.

— Палыч, да на кой тебе палатка? — спрашивает Андрей. — У меня есть в машине.

— Там много народу наехало, у Николаича палатки есть, но старые. А мы заодно новую испытаем. Только выбили у администрации денег на палатки. «Кампусовские» купили, купольные.

Палыч приносит палатку, и мы наконец уезжаем.

 

2

 

— Ребята, так я рад вас видеть! — говорит Лось, когда мы выехали. — Сейчас пива, водки, девкам конфет купим и в лагерь. А вы что, вдвоём там?

— Вдвоём, Андрюша, — объясняет Палыч. — Бабы надоели даже. Как дела у тебя?

— Вот машину новую обкатываю! Давно хотел, теперь купил!

В машине прохладно: кондиционер. Мы болтаем с Андреем, шутим, рассказываем, как жизнь. Заехав в сельмаг, покупаем всякой еды, но платить Андрей не даёт: «Да вы что, мужики? Я сам в школе работал, знаю, какая зарплата. У учителя лето — самое безденежное время. Отпускные надо до первой зарплаты до начала октября дотянуть».

Наконец приезжаем в вожделенный лагерь. Встречает нас чуть ли не вся старая археологическая гвардия во главе с Олегом Николаевичем. Рукопожатия, хлопки по спине — вот они, друзья! Ходим, смотрим лагерь. Он стоит на берегу Воронежа.

— Хорошее место, — говорю я Олегу Николаевичу и Максу. — Зря вы его ругали.

— Ночью у нас сыровато и прохладно от реки.

Здесь берег более низкий, но комаров мало. Лагерь меньше нашего. Мы ставим привезённую новую палатку.

— Алексей, я бы вам дал палатку.

— А мы, Олег Николаевич, решили новую попробовать.

Некоторое время наш друг и учитель стоит и наблюдает, как мы её устанавливаем.

— Хорошая, — и отходит.

Через несколько минут возвращается, приносит туристические коврики — «пенки», они же «карематы». Метрах в семи-восьми от нас палатку ставит Лось. У него такая же «двушка», как у нас. Но вместо ковриков надувной матрас, который он накачивает насосом прямо в палатке. Чем хороши эти палатки, так это тем, что их и в одиночку можно поставить. Но мы всё же помогаем Андрею натянуть тент. И снова трёп, шутки, смех, веселье.

За ужином мы всей компанией садимся за один стол. С одной стороны на лавке пять человек, с другой — четыре. Напротив меня оказалась Нина. Я её не видел года три. Она переехала в другой город. Сижу, посматриваю на неё. Заходящее солнце золотит рыжие волосы девушки, на голове словно нимб. Я помнил девушку другой.

— Нинка, ты похорошела. То была на воробышка похожа, а теперь — горлица!

— Ты тоже изменился, Лёша. Возмужал.

— Распузел, лучше скажи.

— И борода всё такая же.

Поужинав, идём купаться. Я иду позади Нинки и любуюсь ею. Она — красавица! А раньше я этого, слепец, не видел! Столько времени общались, в экспедиции ездили, в разведки ходили, в палатке одной ночевали — а я только сейчас её как девушку заметил!

— Аппетитная ты барышня, Нина.

Она оборачивается ко мне и идёт задом наперёд.

— Нравлюсь?

— Конечно!

— А раньше ты этого не говорил.

— Не только не говорил, но и не видел.

— Я думала, вы поженитесь с Машкой.

— Но вот не срослось. Я тоже думал, ты замужем.

— Как-то не получилось пока.

— Ну, всё впереди.

— Удивительно, правда? Я всех вас несколько лет не видела, а вот приехала — и как будто не уезжала.

— Точно, — но я об одном думаю: о красивой женщине, гадком утёнке, превратившемся в лебедя. — Где же глаза мои были несколько лет назад?

— И мои тоже где-то были, Лёша. Я в тебе тогда только смехача и балагура видела.

Мы пришли на травянистый пляж. От него до лагеря метров двести. Когда практика (то есть студенты) только приехала сюда, берег здесь был заросший. Но Олег Николаевич предложил расчистить, что и сделал вместе с ребятами. Такой прозрачно воды, как в Воронеже, я не видел нигде. Да и дно здесь хорошее — мелкий песок. Мы наслаждаемся плаванием, вода в Воронеже теплее, чем в Дону. Играем в салки, брызгаемся, бесимся. Потом мы с Ниной решаем сплавать на другую сторону, что и исполняем. Там в воде лежит дерево, мы стоим в воде по грудь на его ветках, качаемся. Вода ласкает тела и тихонько плещется

— Рай-то какой, Лёша!

Я слушаю Нину, смотрю на неё — и влюбляюсь. А может быть, я всегда был влюблён именно в Нину? Может быть, Машка была всего лишь долгой болезнью?

— Обязательно пойду купаться ночью. Сегодня полнолуние, красиво будет. Что ты так на меня смотришь, Лёшка?

— Я любуюсь тобой.

— Да ну тебя, только смущаешь.

— Поплыли обратно?

— Поплыли.

Мы плывём, я рассказываю про наш лагерь.

—У нас не так просто переплыть туда — обратно. На нашем берегу ещё ничего, а вот у противоположного в Дону течение такое, что еле на ногах держишься, стоя по пояс. Там излучина реки.

— А за детей вы не боитесь?

— Мы их одних не пускаем. К тому же мы с ними на надувной лодке туда ходили, они знают, какое опасное там течение. И я им в красках про утопленников порассказал.

— Да уж, если ты им объяснил, то так запугал их, наверное, что детям сны страшные снятся.

Возвращаемся в лагерь. «Старшие» — то есть преподаватели — расположились в некотором отдалении от студентов. Исключение — Олег Николаевич, чья палатка находится в центре лагеря. Место, где стоят палатки преподавателей, сами они, а за ними студенты называют «хуторком». Там своё костровое место, низенький столик, за которым можно сидеть на напиленных «таблетках» из брёвен, а можно и возлежать рядом, как римляне.

Десять часов вечера. Костёр уже горит. Кто-то режет колбасу, рыбу, хлеб. Мы с Палычем отправляемся за дровами, их на ночные посиделки понадобится много.

Часов в одиннадцать наконец садимся за стол. Уж здесь-то мы с Палычем поём с удовольствием! Наши археологические песни, иной раз очень фривольного содержания, исполняют все. Тут «гитары жóлтой» никому не нужно! Веселье ключом! Макс, краснобай из краснобаев, в лицах рассказывает смешные новости. Все покатываются от смеха, я даже давлюсь шашлыком. Потом снова гитара и голоса.

Я вдруг замечаю, что пою я только для Нины. Я самого себя превосхожу в шутках, перешучиваю даже Макса. Нина смеётся, я счастлив.

Ночью мы впятером идём купаться. Тяжёлая жёлтая луна висит в небе, от неё по воде протянулась к берегу светящаяся дорожка. Тихо, ветра нет. Вода бесшумно обтекает тела и чуть плещет, задевая ветки поваленного дерева. Купаемся все мы нагишом, хотя компания смешанная. Но мы к этому привыкли, это своего рода традиция. Если такое происходит днём, то блюдём приличия: мы отворачиваемся, когда наши дамы заходят в воду и выходят из неё. Они делают то же. Я купаюсь и чувствую, что моя кровь — как шампанское с пузырьками. Я пьян ото всего: от вечера, от Нины, от воды, от луны, от водки.

Накупавшись, мы возвращаемся к костру. И снова общение, шутки, смех. Костёр потрескивает, Олег Николаевич дремлет рядом на коврике. К этому все привыкли, когда станем расходиться, обязательно разбудим его, и он пойдёт досыпать к себе.

Спать собираемся только в четыре часа. Я, прежде чем пойти спать, отзываю Игоря в сторону:

— Игорь, переночуешь у Андрея?

— Понимаю. Дело святое. Нина как похорошела!

Но не успеваю я отойти от Палыча, меня тянет за рукав Андрей:

— Лёха! Давай ты в моей палатке переночуешь, а я у Игоря? У меня там матрас! Во матрас! Сам бы жил! Но с девушкой лучше на матрасе, а не на карематах. У меня подушки! Подушки, Лёха, это такие подушки! — он причмокивает. — Сам бы жил, сам бы спал! Но тебе, другу, отдаю! Только смотри Нинку не раздави! Уже, небось, центнер весишь?

Я с благодарностью принимаю предложение и иду благоустраивать палатку. Расстёгиваю один спальник и стелю его на матрас как простыню, второй кладу сверху, чтобы накрываться. Возвращаюсь к столику.

Народ постепенно отправляется спать, у костра остаёмся только мы с Ниной. Мы говорим, говорим, — и не можем наговориться. Рассказываем друг другу о себе, делимся новостями, которых накопилось за три года немало. Потом решаем, что и в палатке можно поболтать.

Нина замёрзла, тоненькая курточка не спасает от пронизывающей сырости. В палатке девушка кутается в спальник и не может согреться. Олег Николаевич сказал правду: от реки сильно тянет стынью. Я давно заметил, что холоднее всего становится именно под утро. Руки у девушки ледяные. Но я знаю, как согреться.

— Нина, раздевайся, — говорю я.

— Ты с ума сошёл? Я и так закоченела.

— Раздевайся, говорю. По опыту знаю: чем больше кутаешься, тем больше замёрзнешь. А разденешься и под одеялом согреешься.

— Меня и так колотит, а ты ещё и раздеть хочешь. Лёшка, ты ерунду говоришь.

— Ничего не ерунду, — я снимаю очки, кладу их в карманчик в палатке, снимаю тельняшку, штаны. Нина всё заворачивается в куртку.

— Давай, давай, снимай это всё, — и сам начинаю стаскивать одежду с девушки. Она слабо сопротивляется, бормоча: «Лёшка, ты с ума сошёл».

Нина остаётся только в топике и трусиках, мы залезаем под одеяло.

—Я тебя согрею, — я крепко обнимаю её. — Лягушонок.

Холодные локти Нины упираются мне в грудь:

— Ты что?

— Ничего.

— Не надо.

— Что «не надо»?

— Сам знаешь.

Конечно, она мои объятья истолковала по-своему, поэтому я говорю:

— Мы с тобой сколько раз в палатке ночевали?

— Я не считала.

— Я к тебе приставал?

— Нет.

— Пытался приставать?

— Нет. Но сейчас ты именно это и делаешь.

— Неправда. Я в трусах, ты не заметила?

— Это никому не мешает.

— И сама ты не без греха, Нина, — улыбаюсь я, девушка слышит шутку во фразе.

— Ты что хочешь этим сказать, бабник старый?

— Во-первых, пошла с мужиком в палатку. Во-вторых, ты не особенно сопротивлялась, когда я тебя раздевал. И что ты можешь сказать в своё оправдание?

— Ты соблазнил меня песнями, купаньем, заболтал и обманом затянул в палатку, — тоже шутит она и переходит на серьёзный тон: — Лёшка, я не хочу быть о тебе худшего мнения, чем раньше.

— Я не насильник и сейчас ничего такого не хочу. Я только согреть тебя хочу.

— Но ты так меня к себе прижимаешь!

Я отпускаю её, она откатывается от меня. Мне неприятно, что она сочла меня скотом.

— Нина, ты мне доверяешь?

— Ну… Ты понимаешь…

— Ты вспомни, как мы в разведки ходили, как ездили лагерь ставить, и ты одна среди пяти парней была. Ты хоть одного из нас можешь обвинить в непочтительном отношении?

— Нет. Я с вами была, как за каменной стеной, хотя вы меня иной раз доставали своим ёрничаньем и придирками.

— А сейчас в чём дело? Я что-нибудь сделал такого, что тебя напугало бы?

— Нет.

— Тогда почему ты мне не веришь?

—Я тебе верю, — девушка расслабляется и сама придвигается ко мне.

— Нина, повернись ко мне спиной.

— Зачем? — выстукивает она зубами.

— Так я тебя быстрее согрею.

Я разворачиваю её спиной и прижимаю к себе, повторяя изгиб тела. Её спина прижимается к моей груди, её ягодицы — к моим чреслам, мои колени — к её согнутым ногам. Через несколько минут Нина согревается, перестаёт дрожать.

— Какой ты большой и мягкий, Лешка, — шепчет она, засыпая.

Я засыпаю позже. Я счастлив. Я обнимаю девушку, в которую влюблён. Я влюблён!

Утром Нина просыпается раньше меня, но не уходит. Когда просыпаюсь я, она, надев футболку, лежит рядом.

— Привет, — говорю я.

— Доброе утро, — отвечает Нина.

Мы начинаем целоваться, я чувствую, как она загорается, как её тело зовёт моё. Но она отрывается от меня и тихонько говорит:

— Лёша, я не могу.

— Чего ты не можешь?

— Того, чего хочешь ты.

— А чего я хочу?

— Этого я тебе дать не могу.

— Этого я без презерватива и не делаю. Я хочу, чтобы ты получила удовольствие.

— Но как тогда…

— Ты меня хочешь, я тебя бешено хочу, зачем нам прерываться?

— Но у нас нет презервативо…

Я закрываю ей рот поцелуем, потом шепчу в ухо:

— У меня есть руки и губы. Ты великолепная, горячая женщина, вот и наслаждайся.

У Нины замечательно чувственное, отзывчивое и музыкальное тело. Она не стесняется ни себя, ни меня. Мне приходится заглушать её вскрики поцелуями.

Потом мы лежим, обнявшись. Голова Нины у меня на плече.

— Лёшка, я и не знала, что ты такой.

— Какой?

— Заботливый.

— На самом деле я эгоист. Мне тебя нравится ласкать, вот я и ласкаю.

— А ты никогда без презерватива?

— В наш век венерических заболеваний бережёного бог бережёт. Меня можешь не бояться: я перед лагерем медосмотр проходил, да и в школе у нас с этим строго. Так что бытовое заражение тебе не грозит.

— Я тоже здорова.

— Я и не сомневался.

— Лёша, ты же не кончил.

— Я и не хотел. Я хотел, чтобы ты кончила.

— Но так мне кажется, что ты обделён, что ты не получил удовольствие, — ей это непонятно. Недоумённое лицо девушки меня забавляет.

— Это у тебя стереотип. Я наслаждался тобой.

— Это как-то странно.

— Что тут странного? Что я не воткнул?

— Ну… да.

— У тебя одни звери были?

— Нет, почему же. Но ты какой-то не такой.

— Тебе не понравилось?

— Просто… непривычно. И мне кажется, я мало тебе дала, гораздо меньше, чем ты мне.

— А ты утешься тем, что я на тебе в Тантра-йоге практиковался.

— Ты серьёзно?

— Шучу, конечно. Но есть и свои хитрости, — мне не хочется расставаться с девушкой. Вдруг она — та женщина, на которой я смог бы жениться? С которой всю жизнь смог бы счастливо прожить? Я не хочу отпускать её. — Нина, поехали к нам в лагерь. Мы послезавтра детей отправляем, а лагерь снимаем в среду.

— А как я сюда вернусь?

— Мы тебя привезём. Место у нас даже лучше этого. Я там ночью на улице сплю иногда. Там ты ночью замерзать не будешь: тепло. У нас там есть земляничная поляна, земляника размером с ноготь твоего большого пальца. У нас по траве идёшь, а из-под ног у тебя выскакивает заяц и мчится прочь. Игорь утром раз пошёл умываться на мостки и увидел косулю, она из посадки вышла. А ещё у нас есть сусликовый холм. Суслики там норок нарыли, мимо идёшь и видишь, как они столбиками стоят. Лису я видел, вернее лисёнка. Он на кухню рано утром приходил. У нас красота! И находки у нас богаче. Была «индивидуалка» — бусы стеклянные. Мы и височные кольца нашли, и фибулы. Всё очень хорошо сохранилось. Поехали?

— Ты так предлагаешь, что я не могу отказаться.

— Так ты поедешь к нам в гости?

— Поеду.

Мы лежим, нежно прикасаясь друг к другу. Пальцы Нины скользят по моей спине, от удовольствия по телу бегут мурашки. Я перебираю медного цвета волосы девушки. В освещённой солнцем жёлто-белой палатке они кажутся более яркими, как и веснушки. На завтрак мы не идём.

К себе в лагерь мы уезжаем перед обедом, везёт нас снова Андрей. Рядом с ним спереди сидит Игорь.

Я полулежу на заднем сиденье, обнимая Нину. «Счастье рядом» — думаю я.