— Дорогой, как же мы об этом скажем Элимэлеху? Ты же знаешь, что Мати — это не просто ягнёнок. Это наперсник нашего старшего сына, и он не…

— Прекрати, Рахэль! — Седобородый мужчина строго взглянул на жену, но тут же смягчился. Вздохнув, он развёл руками: — Рохэле, ты же видишь, у нас нет выбора. Не ты ли пару недель назад принесла мне весть, что, начиная с десятого дня месяца авива, каждый глава дома должен позаботиться для своей семьи о годовалом без изъянов ягнёнке. Сегодня уже четырнадцатый день и солнце вот-вот зайдёт, а я так и не смог достать другого… — Мужчина запнулся, будто кто наступил ему на горло. Хватанув ртом воздух, он закашлялся. — Да-а-а… — наконец успокоившись, прохрипел отец семейства. Опустив глаза, он замолчал.

Редко доводилось им — мужу и жене — оставаться наедине, чтобы потолковать о делах, и уж если оставались, то не умолкали до тех пор, пока не возвращались дети. И вот впервые в доме повисла душная тишина, лишь откуда-то со дворов доносились смех и крики шумной ребятни: «Эй, Элимэлех, где твоя овца Бе-бе-беее»?!

— Гэршом, — полушёпотом окликнула мужа Рахэль, — обещай мне, что Элимэлех не останется один; ты всюду, куда ни пойдёшь, будешь брать мальчика с собой.

— Но, Рохэле, нуж…

— Обещай мне! — твёрдо повторила Рахэль. — Эли слишком непохож на своих младших братьев, он очень мягок сердцем и…

— Хорошо, — вставая, оборвал её Гэршом, — а сейчас найди пучок иссопа, которым придётся помазать кровью ягнёнка дверные косяки и перекладину, и приготовь всё необходимое для марора. Да, — добавил он, оборачиваясь, — и займи чем-нибудь Элимэлеха, мне нужно… Мне нужен Мати.

Женщина послушно кивнула, но в ту же минуту губы её задрожали, из глаз потекли слёзы.

 

Восьмилетние близнецы Барух и Зэвик вместе с младшими братьями-погодками Цадоком и Мэнаше шумно носились по дому: ведь уже завтра, по словам родителей, им предстояло отправиться в далёкое путешествие. Все были одеты, обуты, перепоясаны и готовы в любую минуту тронуться в путь. Кроме того, в доме празднично пахло жареным мясом, и это ещё прибавляло ребятне резвости. Один Элимэлех сидел в стороне, беспокойно перебирая в руках случайные травинки.

Хоть он был и не намного старше братьев, ему никогда не были интересны их игры; мальчик не любил ни пыльные дворовые баталии, ни шумную возню в доме — напротив, всегда искал тишины и покоя. Элимэлех сторонился компании непосед, и они платили буке-дикарю колкими насмешками. Только с появлением ягнёнка, которого мальчик назвал Мати, Элимэлех преобразился: повеселел и перестал обращать внимание на обидчиков. Маленький барашек умудрился появиться на свет в день рождения самого Элимэлеха, и родители разрешили сыну ухаживать за малышом. «Какой подарок мне сделал Бог!» — часто напевал себе под нос Элимэлех.

С первого дня мальчик непрестанно наблюдал за тем, как маленький Мати через каждые три часа звонко чмокал розовыми губами, уткнувшись в тёплый живот овцы. Иногда Элимэлеху приходилось бежать за коровьим молоком и тёплым выпаивать его не наевшемуся у матери ягнёнку.

Когда барашку исполнилось две недели, Элимэлех сделал небольшой лаз в соседнюю клетку, куда стал подкладывать мелкое, с листочками сено, рубленую свеклу, морковку и овсяную муку, которую мальчик тщательно просеивал и слегка смачивал подсолённой водой, чтобы мука не пылила. Соседка тётя Наама говорила, что непросеянная мука засоряет желудки ягнят и тогда они могут заболеть. А ещё добрая тётя Наама давала для Мати мел. Не ленился Элимэлех бегать и за веточным кормом. Мати же с аппетитом всё уплетал и благодарно слюнявил протянутые к нему мальчишеские руки.

Соседки любили потрещать между собой:

— До чего ж повезло Рахэли: такой овчар растёт! Девять лет мальцу, а он лучше нас знает, как кормёжку для ягнят готовить! Тут на днях примчался к моему мужу, говорит: «Дядя Оад, размели для Мати льняной жом, хочу с овсянкой и пшеничными отрубями его смешать».

— Молодец! Молодец! Спозаранку овцу на пастбище гонит, через три часа обратно... Ишь какое жилище устроил в базу для своего барашка!

— А что? Красота! Место безветренное и прогревается хорошо.

— Да, да. Вон матка на пастбище жуёт спокойно травку, и ягнёнок её не беспокоит, молока должно быть много. Да и ягнёнок быстрее приучится к прикорму, меньше будет простужаться и болеть.

А как подрос Мати, точно привязанный за Элимэлехом всюду ходил, едва услышит его голос, тут же весело блеять начинает. Убегут в поле и радуются, что ребятня от них отстала. Усядется Элимэлех на корточки и начнёт о своих детских бедах рассказывать, а барашек тихо слушает да только тычется скользким носом то в руки, то в шею маленького пастушка — мальчишка минута-другая и оттаивает. А уж как не хотелось им расставаться перед сном! Но ничего не поделаешь: отец строго-настрого наказал ягнёнка в дом не брать. Вот и грустил Элимэлех вечерами, твёрдо снося зубоскальство младших братишек. Так и росли мальчуган да барашек.

 

— Эли, сынок, — окликнула сына Рахэль, — пойдём кушать.

Мальчик очнулся от невесть откуда нахлынувших тяжёлых мыслей.

— Иду, — быстро вскочил он, но тут же замер: — Ты поранилась?

— С чего ты взял, Эли? — улыбнулась мать, протягивая руку, чтобы погладить едва заметно вьющийся волос сына.

— У тебя рукав в крови.

Рахэль вздрогнула и поспешно спрятала руку в подоле длинного платья. Она очень устала за сегодняшний день…

Впервые её руки дрожали за привычным, казалось бы, делом — приготовлением ягнёнка. Разве что готовился ягнёнок немного иначе, целиком — с головой, ногами и внутренностями. Как тяжело, слёзы душат, но ничего не поделаешь. Рахэль положила ягнёнка на открытый огонь. Ягнёнка, которого благодаря Элимэлеху знала и любила вся округа. Подобно их сыну Эли, ягнёнок по кличке Мати казался особенным.

Да. Особенный. Взять хотя бы то, что кушать печёного ягнёнка предстояло с горькими листьями салата и хрена вприкуску с мацой. Ах Эли, Эли… Если бы ты знал, чья кровь на рукаве моей одежды! Но нет. Ничего я тебе не скажу. Не могу.

— Рахэль, Элимэлех, ну где вы?! — раздался слегка раздражённый голос Гэршома. — Поторапливайтесь. Скоро в путь.

Мать поспешила к столу. Элимэлех, опустив глаза в пол и шаркая ногами, как старик, послушно последовал за матерью.

За столом послышался смешок Зээва. Остальные зашушукались, но быстро угомонились. Усевшись у края стола, Элимэлех с трудом заставил себя взглянуть на младших братьев и на… Ягнёнок? Разве у нас, кроме Мати, ещё был ягнёнок? Сердце облилось кровью, и, сам не понимая зачем, мальчик бросился из дома.

— Элимэлех! Стой! Куда ты?! До полуночи нельзя выходить за порог! Стой, я сказал!

Отец вскочил следом. В три прыжка догнав десятилетнего мальчишку, он резко отбросил его от дверей.

— Послушай, сын мой, ты уже взрослый, ты должен понять, что… Что если бы не погиб Мати, то погиб бы ты сам. Господь сказал, что в то время, когда мы будем кушать… Он поразит всех первенцев в Египетской земле — от первенца фараона до первенца раба, и даже всё первородное из скота. Но Господь обещал пощадить нас ради… ради той жертвы, которая должна была умереть вместо тебя, сын. Да, ты не ошибся: этот целиком зажаренный ягнёнок — твой Мати. Наш Мати. Он связал нас воедино. Мы должны его сейчас съесть, а все остатки — сжечь. Элимэлех, Господь обещал нам свободу. Мы больше не будем рабами фараону. Понимаешь? Понимаешь, сын?

Отец тряс и без того содрогавшиеся от рыданий мальчишеские плечи. Рахэль и младшие братья Элимэлеха молчали, не в силах произнести хотя бы слово.

 

— Деда, разве Бог не знал, что Мати был другом нашему прапрадедушке? Почему Ему ангелы не сказали? Он бы пожалел их и приказал ангелу-губителю пройти мимо, даже если бы на дверях не было крови, — хлюпал маленький Калонимос.

— Ну-ну, — потрепал его чёрные прядки дед, — Бог всё знает, на то Он и всеведущ. А пожалеть… Так ить Он и пожалел, не сгубил праотцев наших. А без крови нельзя было, да и сейчас нельзя… — Дед как-то по-особенному вздохнул и замолчал, сведя у переносицы густые чёрные брови.

Внук тихо посвистывал носом, понимая, что деда тревожить сейчас нехорошо, дед не любит, когда ему мешают думать.

Вот уже два дня, как в их семье происходит что-то странное: и папа, и мама, и дед, и бабушка, и старшие братья и сёстры то плачут, а то начинают напевать что-нибудь весёлое. И ведь никто ничего не говорит! Это Калонимоса сердило больше всего: будто он совсем маленький. Только и твердят: «Потом узнаешь, а пока не мешайся под ногами…» Один дед не прогонял внучка и рассказывал ему разные истории о прапрадедушках да прапрабабушках. В семье деда в шутку называли не иначе как «родословной книгой».

— Ох-хох, — встрепенулся вскоре старик.— А ну-ка, ложись-ка спать, дружок. Завтра небывалый день случится. Да-а-а… не-бы-ва-лый!

Калонимосу очень хотелось спросить, чего это завтрашний день такой особенный, но, взглянув на деда, он передумал. В конце концов, завтра он сам всё увидит. Надо только пораньше встать.

— Деда, ты меня разбудить не забудь, — проговорил мальчик, закрывая глаза, — как и обещал, до солнышка.

— Хе-хе-хе, — закивал старик.— Не забуду, дружок, не забуду.

 

— А ну, тихо! — прихлопнул по столу ладонью отец семейства. — Мальца разбудите — снова покоя не будет, замучает вопросами.

— Эйтан, какой покой, помилуй! — раздался громкий женский шёпот. — Ты что, не понимаешь? Его нет во гробе!

— Да как же можно верить Марии Магдалине?

— Так ведь не она одна видала. И Мария Иаковлева и Саломия там были.

— Чего их потемну к гробам-то понесло?

— Чтобы помазать тело Его миром, ведь при погребении не успели... Кто ж думал, что так оно случится?

Послышался тихий плач.

— Ну ладно, хватит слёзы лить. Чего дальше-то было? — мягко потребовал мужской голос.

— Идут и между собою говорят: «Кто отвалит нам камень от входа?» — камень-то огромный. Подходят — а гроб-то и открыт. Страшно стало, но в гроб всё равно вошли. И видят: сидит юноша на правой стороне, одежды на нём такие белые, что глазам смотреть больно. То ангел был. Тут их и вовсе страх взял. Стоят, глядят на него, слова вымолвить не могут. А ангел и говорит им: «Не бойтесь. Иисуса распятого ищете? Его нет здесь. Он воскрес. Идите, скажите ученикам Его, что Он ждёт их в Галилее, там Его и увидите».

— Так ведь они Иисуса не видели… Только гроб пустой. Вот если б другой Марии Господь явился — поверил бы на слово, а то Магдалине…

— Не тебе, твердолобый, решать, к кому являться Господу, а к кому нет, — пресёк возражения мужчины старческий голос. — Ишь, условия он тут ставить будет!

В доме воцарилась тишина. Правда, ненадолго: за спинами сидевших у стола послышался шорох.

— А ну, иди-ка сюда, — позвал дед. — Иди, иди, не бойся.

Из-за длинной плотной шторы выглянул Калонимос, а потом нерешительно прошлёпал босыми ногами к деду, уткнувшись ему в бок.

Взрослые молчали, и малыш, осмелев, спросил:

— Деда, а разве дядя Иисус умер? Почему мама говорит, что Он в гро…

— Однажды твои большие уши тебя подведут, — перебила сынишку женщина.

— Мальчонка должен знать, — строго сказал дед, усадив внука рядом с собой. — Неспроста я тебе про нашего праотца Элимэлеха рассказал, про барашка его Мати. Так вот, дружок, Иисус — это наш Господь! Убили Его в канун Пасхи как истинного жертвенного ягнёнка…

— Как это? Ведь дядя Иисус не барашек, — воскликнул изумлённый Калонимос.

— Верно, — кивнул дед, — а потому и Жертва эта огромная! Заместо нас всех, а не только за первородное... Так-то вот, дружок.

— Но ведь дядя Иисус всем помогал: кормил и лечил, — заплакал маленький Калонимос, — Он ведь такой добрый! Деда, почему всё время должен кто-то за кого-то умирать?

— Ну-ну, — погладил его дед. — Это последняя Жертва. Больше не нужно. А ну, утри сопли, — скомандовал вдруг старик. — Иисус воскрес. Живой Он. Живой.

Мальчик недоумённо взглянул деду в лицо:

— А что такое «воскрес»?

— Это значит — вернулся к жизни, дружок. — Широкие, но уже сухие плечи старика затряслись в рыдании. — Это значит — и мы теперь вечно живы, если только будем веровать в Иисуса. Умрём, а потом воскреснем, как наш Господь. Воскреснем, понимаешь? Понимаешь, дружок?