Часть 1

Несколько лет соседствую с интересной пожилой женщиной, Анной Марковной. Сдружились понемногу, захаживаем друг к другу чайку попить. Мудрость приятельницы, её зрелые суждения мне импонируют. Несколько раз в шутку предлагала ей вместо меня прием вести. На днях решила за ней записывать. Думаю, пусть не только мне будет интересно, а кому-то и полезно.

Вы сейчас с кем говорите?

На днях Анна Марковна - рассуждала об импульсивном поведении знакомых дам. Она выражалась проще – «о психованности».

- Психованные все пожизненно, сетовала Марковна. Причем, и в хорошем, и в плохом. Если к одному месту приспичило, среди ночи тебя разбудят или с утра пораньше с кровати сдернут и, не спрашивая, не обращая внимания на тонкие намеки, что не с руки их сейчас слушать, выгрузят на тебя свои фекалии.

В основном фекалии. Иногда бурно восторгаются ситуацией или человеком, но я-то знаю – это ненадолго, через некоторое время их же будут хаять. А слово скажи поперек, усомнись, ушат помоев на тебя тут же выльют: и назло говорю, и знать не знаю, мне бы только спорить, и лучше со мной вовсе не разговаривать. Так что я в основном помалкиваю. Зачем делать себе же хуже? Хотя не каменная, сорвусь иногда: «Что ты, Нюта, три дня нервная какая-то, сегодня на четвертый перевалило, переживаешь, меня дергаешь, а у меня нынче так голова болит…» У-у-у! Что началось! Моя головная боль, конечно, малоинтересна, а вот, что слушать её бред не хочу – возмутительно. Трубку бросила. Нашла, за что ей телефон отключили – десять часов проговорила. Не верит. Так ведь не я, машина считает.

Другая только тогда «на крыльях летает», когда полезность свою доказывает, до смешного, ей Богу, как в анекдоте про тимуровцев, что старушку через дорогу переводили, когда той ненадобно. А воспротивится жертва помощницы или что не по её скажет, шуму не оберешься, первым врагом станет. Хорошо, ненадолго, отходчивая, хоть и психованная.

И все больше жалуются: в квартире, как в конуре, сиднем сиди; в своем доме хорошо, но работы много, дорожки каждый день мести надо, зимой от снега чистить; был муж пьяница – замучил, помер - лучше бы пил, но жил рядышком; за городом хорошо, но магазин с аптекой далеко, в городе все рядом, да дышать нечем.

Я думаю иногда, неужто, и сама такая. А ведь такая. Вот сейчас тебе вроде как жалуюсь, на тебя свои какашки сваливаю. А не спросила, есть у тебя время меня слушать, чувствуешь себя как, да и надо оно тебе про моих бабок разговоры разговаривать.

- Есть, Анна Марковна, есть. Я привычная. У меня работа такая – слушать.

- Ох, тяжелая работа, по себе знаю.

И чтобы не сорваться на свои тяжести, спрашивает заботливо: «А голова-то не болит от разговоров?».

- Болит, иногда, как не болеть.

- Таблетку бы тебе посоветовала, да ты сама советчик в этом деле лучший. Уморила я тебя. В другой раз зайду?

- Заходите, Марковна.

- Ты не скрывайся, сразу говори, что недосуг тебе. С нами построже надо, а то разбалуешь, не переслушаешь. По себе знаю.

Я смеюсь. Марковна уходит.

Радости вприглядку

- Вот скажи ты мне, отчего все жалуются на нехватки недостатки, а назови их бедными – обижаются. Я легко и честно признаюсь – я бедная. Не нищая, конечно, этот перебор и для нищих обида, но бедная. Все ведь просто. Пенсия у меня мизерная. Дети не помогают – не с чего. В доме только самое необходимое, и купить могу только самое нужное и то не всегда. По всему видно – я бедная. Чего стыдиться – это правда. Бедная я не от того, что на диване лежу, а что больше работать не могу. Скопить не с чего было – детей растила, на то только и хватало.

Но я ж и не жалуюсь, и не убиваюсь. Приспосабливаюсь. А подруга моя давняя, Нюта, только знай, талдычит, как трудно живется, как все кругом плохо нынче, и как раньше было хорошо. Я ей говорю, это, мол, старость – новое хаять, старое хвалить. Куда там, доказывает с пеной у рта. А как согласилась я – плохо стало жить, бедные мы, вовсе озверилась: «Я не бедная, не побираюсь». Я возьми да пошути: «Нищие побираются, а мы пока только бедные». Обругала она меня и трубку бросила. Недели две со мной не разговаривала.

Чудно мне. Себе колбасу ливерную покупает, как кошке, а гостям сервелат. Салфетки бумажные поштучно, по количеству едоков кладет, а на пальцах кольца золотые. «Зачем вам столько комнат, втроем?» - допытывает меня. «Так каждый в своей комнате своим занят, никто никому не мешает», - отвечаю. Хочется добавить, что привыкли они с родителями и детьми вшестером в двухкомнатной ютиться, вот и напрягает много места. А то еще дурная мысль закрадывается, неужто Нюта мне завидует?

Я так думаю, что бедному трудно сознаться, что бедный он, а жаловаться легко. И уж если у него чуть лишнего появилось – спешит показать, похвастать, сам радоваться не может, надо, чтобы другие оценили, поверили, что не бедный он.

- Вы, Анна Марковна, женщина мудрая, сами все понимаете. Трудно человеку, не привык он жить для жизни и радости, нужна ему, вместо удовольствия от жизни, радость от оценки окружающих.

- Это что ж, без соседкиной похвалы колбаса невкусная.

- Точно, - рассмеялась я. – Хорошо с вами, весело и приятно, но мне работать пора.

- А, запомнила мой наказ, - лукаво улыбается Марковна, - вовремя гонишь. Пойду, а то вовсе пускать не станешь.

- Стану – стану. Мне без вас теперь никак не обойтись.