Ветеранов войны остаётся все меньше и меньше.

Последними на войну призывались ребята и девушки, родившиеся в первой половине 1927 года.

Это значит, что самому младшему из ныне живущих ветеранов 87-88 лет.

Были, правда, те, кого называли сынами полков, но их тоже очень немного.

Уходит, уходит поколение защитников Родины.

И тем важнее расспросить их о самой страшной в мире войне, о том, как всё это происходило.

И не только расспросить, но и постараться записать.

Ведь порой жизнь преподносит такие истории, что не под силу самому изобретательному выдумщику.

Я очень люблю беседовать с ветеранами войны. Многие их рассказы стали основой для моих стихотворений.

Хотелось бы поделиться с читателями этими рассказами и историями.

 

ЗА ТОГО ПАРНЯ

 

Возвращался я как-то из московской командировки домой в Свердловск. Дело было в двадцатых числах мая в середине семидесятых годов. Моими соседями по купе оказалось трое участников войны. В Москву они ездили на встречи однополчан, была тогда такая добрая традиция.

Мои соседи много говорили о войне. В купе было жарко, и ветераны разделись по пояс. У одного из них, работника завода свердловского завода «Лесмаш» я увидел на левой стороне груди аккуратный круглый шрам. Поинтересовался происхождением этой отметины:

– Неужели ранение?

– Верно, пулевое. Пуля прошла в сантиметре от сердца.

– Вы, я вижу, в рубашке родились!

– Это точно! Но я расскажу еще более удивительную историю. После войны мне довелось служить на Камчатке с человеком, который был убит, и был похоронен в братской могиле…

– Как это?

– А вот так.

И фронтовик поведал нам историю, которая затем легла в основу моего стихотворения под названием «Рассказ сержанта из похоронной команды»

 

Мы их три дня назад похоронили.

Был тяжкий бой, там густо полегло.

Лежат ребята в братской той могиле,

А холм могильный снегом занесло.

 

Стоит фанерка, а на ней застыли

В своем последнем списке имена.

Убористо так - сорок семь фамилий,

Вновь больше взвода отняла война.

 

Из штаба похоронки разослали,

А наш старшой все поминает мать:

- Там одному из них Героя дали,

Придется нам могилу разрывать!

 

Бранился наш старшой, не мог простое

Он правило на фронте отменить -

По статусу какому-то, Героев

Положено отдельно хоронить.

 

Могилу мы разрыли, было дело,

Героя извлекли, не в этом суть...

Другой солдатик, тот, лежавший слева,

Еще дышал! Навылет ранен в грудь.

 

А мы-то посчитали, что смертельно!

Три дня в могиле пролежал солдат.

Героя схоронили мы отдельно,

А парня передали в медсанбат.

 

Потом, слышь, он писал письмо из тыла -

Два пальца на ноге пришлось отнять.

Еще писал, что мать его просила

Старшому благодарность передать.

 

... Нас окружали тонкие березки,

Замолк сержант, молчит и я молчу.

- Лежал он то ли в Омске,

То ль в Свердловске.

Запамятовал... Врать же не хочу.

 

Вот такая история.

А сейчас скажу о том, что я изменил в стихотворении по сравнению с действительностью. Мой попутчик, говорил, что раненый, но живой солдат пролежал в братской могиле не три дня, а семь. Каюсь, я побоялся написать правду, сократил время пребывания в могиле.

И был прав! Когда я читаю это стихотворение на своих писательских встречах, находятся слушатели, которые говорят, что такого не могло быть.

Могло!

Выживший солдат затем окончил военное училище и служил офицером.

Служил и жил «за того парня».

 

ЗНАМЕНИТАЯ ВЫСОТА

 

А эту историю мне поведал мой старший друг, писатель Юрий Абрамович Левин. Он был на фронте с 1941 по 1945 год, расписался на стене Рейхстага.

 

Будучи сотрудником фронтовой газеты, выходящей в Сталинграде, в ноябре 1942 года был командирован в редакцию газеты «Красная Звезда», встретился с Ильей Эренбургом, и, попросив от имени фронта написать для сталинградцев статью, получил ее из рук прославленного писателя и публициста, привез в сражающийся город, где статья была напечатана.

Юрий Абрамович рассказал мне и о совместных боевых журналистских делах с товарищем, знаменитым писателем, служившим тогда в Сталинграде. Один из этих эпизодов описан мною в стихотворении «Рассказ сталинградца»:

 

Он помнил всё, он ко всему привык,

Но всё же что-то отмечал в тетради.

Писатель Юрий Левин, фронтовик,

Рассказывал о зимнем Сталинграде:

С товарищем ползли на тот курган,

На высоту сто два и пять, на южном скате,

Я и Василий Гроссман, комиссар,

Уже тогда известный всем писатель.

И вот, когда до места доползли,

От напряженья так внутри гудело!

Ладони наши были все в крови,

Хотя нас там ни разу не задело.

Мне не забыть вовек ладони те,

Блиндаж, окоп, затянутый туманом.

Была земля в крови, на высоте,

Что звали все Мамаевым курганом …

 

Стихотворение в свое время было опубликовано в «Литературной газете, помещено в книгу воспоминаний Ю.А.Левина «Имена» и в мой сборник «Встречи»

 

ВРАЖЕСКИЙ ПРОСЧЁТ

 

Однажды в отпуске судьба свела меня с бывшим морским пехотинцем.

С детства морская пехота ассоциировалась у меня с песней:

 

Я встретил его под Одессой родной,

Когда в бой пошла наша рота.

Он шел впереди с автоматом в руке,

Моряк Черноморского флота.

 

По сюжету песни моряк героически погибает, но перед смертью просит боевого друга:

 

Жене передай мой прощальный привет,

А сыну отдай бескозырку.

 

Мы, дети военных лет, очень любили эту песню, а морские пехотинцы представали в нашем воображении романтичными бесстрашными героями в тельняшках и бескозырках.

 

И вот – предо мной настоящий морской пехотинец, правда, бывший, а ныне – крупный инженер одного из московских заводов.

 

Естественно, что я попросил рассказать что-нибудь из его боевого опыта. И мой собеседник поведал мне про окружение, в которое попала его часть. Это его рассказ стал сюжетом моего стихотворения «Рассказ морского пехотинца»:

 

Комбат нас просил экономно стрелять:

В подсумках кончались патроны.

А враг продолжает свинцом поливать,

И мощно орут мегафоны.

 

Тяжелая доля досталась полку,

Кто знает, поймет – окруженье.

Они заводили одну лишь строку,

Зациклив пластинки движенье:

 

«Напрасно старушка ждет сына домой …»,

«Напрасно старушка ждет сына домой …»,

«Напрасно старушка ждет сына домой …»,

«Напрасно старушка ждет сына домой …»

 

Злорадно хохочет из мин хоровод,

Как много погибло матросов…

О, Господи, жутко за горло берет

Ни в чем не повинный Утесов:

 

«Напрасно старушка ждет сына домой …»,

«Напрасно старушка ждет сына домой …»,

«Напрасно старушка ждет сына домой …»,

«Напрасно старушка ждет сына домой …»

 

Мы вышли тогда – подмогли штрафники,

Такая случилась петрушка …

Опять просчитались враги-остряки –

Ждала не напрасно старушка.

 

ПО БЕЛОРУССКИМ ЛЕСАМ

 

В ессентукском санатории я жил в одной комнате с бывшим партизаном из Белоруссии. Приехал он на лечение из Полоцка, а вот имя его я утерял, о чем теперь очень сожалею. Каждый вечер я брал подробные интервью у соседа, расспрашивая о самых мельчайших деталях партизанской жизни.

 

Мой собеседник в 1941 году окончил среднюю школу в деревне, одним из его педагогову у него был Петр Миронович Машеров, ставший впоследствии крупным государственным и партийным деятелем Белоруссии и Советского Союза.

 

А с осени 1941 года Петр Миронович стал командиром партизанского отряда, где и служил мой сосед.

 

Многое рассказал мне тогда партизан. Например, как после трех месяцев пребывания в лесах ночью заглянул в свою деревню, и родная мать не узнала сына, настолько он изменился.

 

Рассказал он мне и о том, как по личному поручению командира вёл дневник боевых действий отряда, причём был строго предупреждён, что в случае потери или гибели дневника будет расстрелян. Суровое тогда было время, суровыми, даже жестокими, были и порядки.

Мне особенно запомнился рассказ моего партизана об одной из зимних партизанских ночей:

 

Каратели нас обложили плотно.

Мы зимней ночью двинулись в поход.

С оружием, повозками, поротно

Беззвучно совершался переход.

 

Я оглянулся, больше для порядка,

И обмер в страхе, ноги затряслись –

За мной – огни! Примерно, три десятка!

И движутся попарно вверх и вниз!

 

Глаза-огни необычайно зорки,

Их мне и раньше довелось встречать.

Я тихо вскрикнул, осознавши: «Волки!»

И услыхал команду: «Замолчать!»

 

Теперь уж все следили за огнями,

Был фантастично ярок лунный мир.

- Атаку волчью отражать ножами!

И чтоб ни звука! – молвил командир.

 

Была картина эта в стиле ретро,

Как будто леший ночью крался там…

Тогда прошли мы тридцать километров,

Ножи - в руках, и волки - по пятам.

 

ФРОНТОВАЯ СТАЖИРОВКА

 

Сравнительно недавно узнал о таком понятии, как фронтовая стажировка. Рассказал мне об этом ветеран Великой Отечественной войны Ефим Столяров, в своё время окончивший Первое Ленинградское артиллерийское училище, эвакуированное в г. Энгельс.

 

Оказывается, в последние годы войны существовала практика командирования офицеров военных училищ на фронт для обретения боевого опыта, после чего офицеры возвращались в тыл для подготовки военных кадров.

 

Я написал об этом стихотворении «Рассказ курсанта» и посвятил его капитану Е.Столярову

 

Глубокий тыл, осенний листопад,

Себя курсанты чувствуют неловко:

В училище вернулся лейтенант,

Что послан был на фронт, на стажировку.

 

Ну, прямо франтом выглядел старлей!

Глаза курсантов завистью пылали -

Все та же гимнастерка, а на ней -

Две новые, блестящие медали.

 

Завидовал старлею каждый взвод

И рапорта писал неоднократно,

И мальчики вовсю рвались на фронт:

- А вдруг война окончится внезапно?

 

Но фронт позволил "накормиться всласть",

Дал испытать военные дороги.

Они успели на войну попасть,

А вот вернуться удалось немногим ...

 

БЫЛО ЛЕЙТЕНАНТУ ДЕВЯТНАДЦАТЬ

 

Эту историю рассказал мне ветеран войны Лазарь Мучник Тяжелыми, страшными выдались для него военные дороги.

В начале войны оказался в составе Второй ударной армии, которой командовал недоброй памяти генерал А.Власов. Попал в плен.

А дальше о его судьбе я расскажу строками своего стихотворения.

 

Свел нас вместе случай-неразлучник.

Предо мной сидит седой еврей,

Лейтенант запаса Лазарь Мучник,

Мученик – так было бы верней.

 

Жизнь могла жемчужиной казаться.

Или сказкой из цветного сна.

Было лейтенанту девятнадцать,

Только все порушила война.

 

…Продолжали в окруженье драться,

Защищая часть земли своей.

Было лейтенанту девятнадцать

Плюс немецких десять лагерей.

 

Голод, унижения, расстрелы.

Вагонетки, кирки, доломит.

В чем душа держалась в жалком теле,

Кто сейчас толково объяснит?

 

- Лазарь, те условия жестоки,

Вы-то как сумели уцелеть?

- Знаете, в скелете даже доки

Не смогли еврея разглядеть.

 

Выжил, уцелел – редчайший случай.

Вспоминать об этом тяжело…

- Лазарь, милый, расскажите лучше,

Как освобождение пришло.

 

- На реке, на Эльбе, в сорок пятом,

По дороге, мокрой от росы,

Шла колонна в робах полосатых,

По бокам – немецкие солдаты,

Рядом с ними – людоеды-псы.

 

На каком-то тихом полустанке

Нас должны расстреливать враги…

Вдруг колонну обогнали танки,

Танки из Америки! Свои!

 

Конвоиры мигом разбежались,

Сразу испарилась эта рать.

Лишь овчарки лютые остались,

Прут на нас, желая разорвать.

 

Словно буря пронеслась над нами,

И навек запомнилось мне, как

Узники костлявыми руками

Разрывали пасти у собак.

 

…Сколько боли в лейтенанте старом!

Жизнь течет, свою выводит нить.

Нет, не пишет Лазарь мемуары,

Не желает раны бередить.

 

Да, порой трудно «разговорить» ветерана. Многие вспоминают войну с муками и болью.

 

И тем не менее, я прошу вас: «Получше расспросите ветеранов!», -

поскольку их рассказы – уходящая живая история.