МЫ ДОЛГОЕ ЭХО ДРУГ ДРУГА…

 

У дверей синагоги выстроилась длинная очередь за мацой. Не знаю, кто придумал устроить из центра общественного богослужения, магазин для распродажи мацы. Из окна своей квартиры, что в доме напротив, раввин Ицхак наблюдал за прибывающим народом.

«Целыми днями в синагоге пусто, а как мацу покупать, так все праведниками стали», - думал он.

- Ривва, ты видела этот «хвост»? Смешно, да и только. Весь год я думаю, что евреи давно выехали и осчастливили другие страны своим присутствием, но стоит только приехать хору Турецкого или, в преддверии пейсаха, объявить о продаже мацы, как тут же мои соплеменники выстраиваются в длинную очередь, и только тогда я вижу свой народ.

- Ты говоришь, как Наполеон, - усмехнулась жена. - Спустись с небес и впусти людей вовнутрь. Дождь начинается.

Захар Иванович подошел к синагоге как раз в тот момент, когда грянул гром. Он поспешно раскрыл зонт и накинул капюшон на голову.

- Ну и дождь разыгрался, - услышал он женский голос. - Когда же откроют синагогу. Боже мой, я же насквозь промокну, а мне еще в свой микрорайон возвращаться. Эй, Ицхак, открывай дверь или мы ее откроем сами.

- И что шумим? - сказал подошедший раввин. - Вы же видели объявление, что мы работаем с девяти часов. Через двадцать минут…

- Да ты что? Из-за каких-то двадцати минут мы промокнем и заболеем под этими чертовыми дверями из-за вредности раввина?

- Не богохульствуй, Ривка, а то вызову милицию. Дорогие граждане, заходите, рассаживайтесь на скамейки, отдыхайте. Сейчас начнем продажу. Для облегчения и быстроты, маца упакована по два килограмма. Стоимость на пакете. Приготовьте деньги и наволочки.

- А наволочки зачем?

Захар Иванович обернулся.

- Саша? Неужели это ты, Сашенька? Выросла – то как, красавицей стала.

- Ой, Захар Иванович. Я и не признала вас под капюшоном. У нас все хорошо. Как поживает Эсфирь Соломоновна?

- Притворяется, что болеет. И что ты смеешься? Дала мне в руки наволочку и послала в синагогу молиться. Пришел, а здесь, оказывается не синагога, а магазин для продажи мацы. Опять смеешься. А для чего наволочка? Для конспирации. Когда ты выйдешь из синагоги, никто, даже ближайшие родственники, не должны знать, что упаковано в столь интересном вышитом мешочке. Домой ты поедешь в трамвае? Очень хорошо, держи наволочку так, чтобы никто не догадался о столь криминальном товаре, который у тебя в руках. Могут арестовать. И опять ты смеешься. Как это приятно.

Дождь перестал, и они не спеша дошли до трамвайной остановки.

- Фируся, я дома, - крикнул с порога Захар Иванович. – Молчишь, значит не рада маце.

Держа перед собой пакет, он внес его прямо в спальню.

Неестественно откинув голову, с приоткрытым ртом, на кровати лежала его жена.

- Фи-ру-ся, - вскрикнул он и, уронив мацу, кинулся к ней, - что с тобой?

Она вздрогнула и открыла глаза.

- Захарушка? Как ты быстро обернулся.

- Продажа была хорошо организована, - он поднял с пола наволочку и положил ее на стол, - ты так крепко спала, что я испугался…

- Да жива я, жива. Успокойся. Только отлежусь и встану. А что наволочка на полу делала?

- Немного упала, но ты не огорчайся. Мы же все равно ломаем мацу, а тут…

- Она будет сломана. Какой же ты молодец…

Он быстро подошел и поцеловал жену.

- В мацовом заведении я встретил твою крестницу Александру, то- бишь Неточку. Помнишь, как она на все отвечала отрицательно: «Конфетку хочешь? - Нет. Гулять пойдем? – Нет». Так мы ее Неточкой и прозвали. А ка-а-к мы ее крестили?

- О-о. Вот это я помню прекрасно. Надумала моя Анька окрестить Сашеньку. Ребенок слабенький, ты помнишь ее тонкую шейку, как тростиночка. Верила она, что это придаст ей силы. Все бы было хорошо, если бы она не стала уговаривать меня быть крестной мамой. Вот ты и сейчас смеешься, а она говорит: «хочу, чтобы Сашка на тебя походила» . Ничего ее не останавливало, даже то, что я еврейка – « что, поп у тебя паспорт будет спрашивать»? А тут и без паспорта все ясно.

- Да уж, помню, как вы с подружкой дрожали, чтобы тебя из церкви не выставили.

- Обошлось.

- Еще бы, этот, с позволения сказать, батюшка, глаз с тебя не сводил, все норовил до изящной ручки дотронуться… .Язык заплетался, половину слов забыл. Куда там до всяких вопросов. Так, Эсфирь, дочь Соломона, стала крестной мамой. А Нетка выросла красавицей. Мы с ней долго шли под одним зонтом, влюблённо глядя друг на друга. Ты знаешь, она до сих пор помнит вкус моей фаршированной рыбы. Даже спросила, как у меня это получается. Я ответил, что это тайный рецепт кооптированных евреев. Почему-то она смеялась всю дорогу.

- Когда пойдешь петь серенаду? Сегодня или завтра?

- Лучше завтра, сегодня подустал.

Он сел рядом и взял жену за руку.

- А помнишь, как ты мне пел серенаду. О, тогда ты был в ударе. Слова твои, музыка тоже, а го-о-ло-о-с. Ангел, да и только.

- Только твой муж не оценил. Да уж, силен был благоверный, как бык. Ему бы семерых одним ударом, а тут я один подвернулся. Тогда я долго приходил в себя. Но как встал на ноги, поста под твоим окном не оставил. Помню, жил у нас на первом этаже морячок, вот он и обучил меня некоторым приемчикам защиты. И вот я, вооруженный этими знаниями опять запел серенаду. Твой муж возник передо мной внезапно. Я протянул руку, мол, дай допеть, а он схватил ее, легонько повернул - и серенаду я закончил воплем.

- Бедный ты мой. – Эсфирь Соломоновна влюбленно посмотрела на мужа, - не вышло из доцента кафедры зарубежной литературы певца с познаниями элементов самбо.

- Вот так, в неравном бою, увез я все - таки мою королеву к себе в берлогу.

- Точно сказано, в берлогу. Квартира была большая и облезлая. Сундук от тети Поли у дверей, высоченное зеркало бабушки Томары, скрипучая кровать с расписной железной спинкой и массивный шкаф времен короля Генриха восьмого. . На кухне стол и три чашки. То, что стояло на газовой плите, названию не подлежит.

- Это еще почему? Универсальная кастрюля без крышки, в которой я жарил яичницу и варил курицу.

- Во, во - курицу. Странно ты ее варил – с потрохами.

- Так я же ее мыл перед варкой. Она была девственно чиста. Что бы ты понимала.

Она рассмеялась.

- Раз смеешься, значит все нормально. Я на кухню, обед готовить.

- Консультанты нужны.

- Всегда нужны, особенно, когда я начну фаршировку. Кстати, я Нетку с Аней к нам на седер пригласил.

- Умница моя.

- А сейчас примем лекарства и отдыхать, когда к рыбе приступлю, пришлю срочную телеграмму, - он наклонился и поцеловал жену.

Заснула она сразу. « Что вы хотите, - говорили врачи, - почтенный «золотой» возраст, букет болезней…».

«И чего это врачи наш возраст «золотым» называют, - думал он, - скорее он платиновый или серебряный. Голова белая, блекнет окрас глаз, бровей, даже усы поменяли цвет, стираются возрастные границы, и мы становимся «пожилыми» людьми или, еще лучше , «старшим поколением». Я помню, как мама говорила, что с появлением первенца любовь ослабевает, а потом умирает совсем, потому что появляются бесконечные заботы. Не знаю, у нас их четверо « первенцев», а я по-прежнему очень люблю свою прекрасную Дульсинею».

Это случилось почти полвека назад. Захар увидел ее в окне шляпного магазина. Высокая, стройная, она стояла у длинного зеркала, вмонтированного в стену. Кончики пальцев придерживали широкие поля ажурной шляпы.

« Какая красавица, как из другого мира», - подумал он.

Девушка, будто услышав его мысли, повернулась и обворожительно улыбнулась. Захар был сражен, нет, убит наповал. Распрямив плечи, он, набравшись храбрости, шагнул в магазин.

Вышли вместе. Она никуда не торопилась, а он забыл куда шел. В этот день Захар пожалел, что не увлекался поэзией и не знал наизусть стихов. Цветы продавали на каждом углу, он покупал их и, театрально, встав на одно колено, дарил, вызывая смех этой прекрасной женщины.

Потом он узнал, что имя у нее библейское – Эсфирь и что она преподаватель музыки. Теперь его магнитом тянуло к старым ступенькам двухэтажной школы, по которым спускалась и поднималась его фея.

- Захар, - как-то, принимая очередной букет, тихо сказала она, - нам бы поговорить. Понимаете, мы заигрались.

- Что вы такое говорите?

Она быстро закрыла ему рот рукой.

- Молчите. Я еще не закончила. Так вот, я замужем, но это еще не всё - я намного старше вас, просто я молодо выгляжу, и это еще не всё – мы разных вероисповеданий, - она вздохнула, как перед прыжком, - и это еще не все – у меня будет ребенок.

- А теперь можно мне слово?

Она кивнула головой.

- Мне совершенно все равно, что вы замужем, но это еще не все – мне совершенно все равно, сколько вам лет и это еще не все – я люблю вас и ребенка, которого вы носите, и это еще не все – самое страшное, что я атеист, и если …

- Послушайте, вы как ураган, все крушите. Я же не здание, я человек, обычный слабый человек, и не один. За несколько дней, с момента вашего появления, вся моя жизнь перевернулась и вот - вот рухнет.

- Так я вам не безразличен? Какое счастье, - он хлопнул себя по лбу и рассмеялся, - Боже, спасибо тебе за все, что ты делаешь для меня.

Она рассмеялась:

- Вы же атеист. Проводите меня домой, Казанова.

Она жила недалеко, и он пожалел, что дорога была такая короткая. В этот же вечер он спел первую серенаду, после которой провалялся в постели две недели, зализывая раны. Теперь, когда он никуда не торопился, мама попросила рассказать об Эсфирь.

- Сколько же ей лет?

- Мама, она старше меня, но это не имеет значение.

- Сейчас, а потом.

- Что будет потом, потом и будет. Я люблю ее сегодня, сейчас…

- Ладно, ладно, успокойся. Только поберегись кулаков ее мужа. Убьет ведь.

- Пробьемся.

Она рассмеялась. Выдвинула ящик комода, что-то достала и протянула ему:

- Нравится? Мне его подарила мама, ей – ее мама, а я тебе, чтобы ты отдал своей любимой.

- Крестик? Какой красивый. Я никогда не видел его на тебе.

- Время такое.

- Так вот, если у вас все сладится, подаришь. Он счастье приносит.

- Мама, Фируся не христианка.

- Фира?

- Эсфирь.

- Все равно подари. Бог един.

 

- Захарушка, консультанту на кухню можно?

- Нужно, без тебя не справляюсь.

- Ты только посмотри, какая красота, - Фира остановилась у стола, - натюрморт, достойный кисти художника. Тут тебе и красавица свекла и оранжевая морковка. Среди этой красоты рыба выглядит королевой. Завтра поставлю тесто для куличей. В конце недели пасха. Купи по-больше красного лука, будем красить яички.

- Слушаюсь, мой капитан.

Из комнаты донеслись позывные СКАЙПа.

- Захар, скорей, дети звонят. Наконец-то, мои дорогие, наконец-то…

- Не торопись, я отвечу, а ты подойдешь, - он вышел в комнату.

- А вот и наша мама, - Захар поудобнее усадил ее в кресло.

С экрана смотрело на них все семейство. Это младшие сыновья взяли одновременно отпуска и с семьями укатили в гости к старшему в Сидней.

- Здравствуйте, здравствуйте, мои дорогие. Когда домой? Мы соскучились.

- Мама, нас Мишаня не отпускает, - смеясь, ответил младший, - всяких турпутевок накупил, приобщает к прекрасному.

- Отдыхайте, отдыхайте….

Они еще долго говорили, наслаждаясь родными голосами детей и внуков.

Некоторое время спустя, когда на плите, источая прекрасный аромат, благополучно томилась рыба, и они, тихо беседуя, пили чай из больших тонких чашек, Захар подумал, что если сейчас его попросили бы загадать желание, ничего лучшего он бы и не придумал.

Рука Эсфирь поставила чашку, поправила прядь волос и легла на стол. Он прикрыл ее своей ладонью.