Звонок в дверь, раздавшийся в два часа ночи, выдернул Марину Сергеевну из постели. На кнопку давили изо всех сил, и, обычно мелодичный, звон теперь, в ночной тишине, грохотал, разрывая перепонки ушей. Марина Сергеевна побежала, теряя тапочки, в прихожую, приникла к глазку и тут же торопливо открыла дверь. Перед ней переминался с ноги на ногу зять Вадик с перекошенным белым лицом и беспокойно бегающими глазами.

 

Увидев Марину Сергеевну, он возбуждённо заговорил, жестикулируя забинтованными руками:

- Мать, я всё-таки убил этого пацана. И койку его сжёг. Но он первый начал. Он этих чехов под кроватью прятал, а они другу моему Ромке голову отрезали. Я их всех замочил и больничку поджёг. Спрячь меня! Сейчас сюда менты приедут. Они меня уже ищут!

Вадик оттолкнул оторопевшую Марину Сергеевну и бросился в гостиную, попытался залезть под диван – не получилось – заметался по комнате.

 

Марине Сергеевне лишь через несколько минут удалось усадить его в кресло. Она гладила зятя по голове, уговаривала бьющегося в истерике парня:

- Вадик, сынок, успокойся, тебе всё это привиделось.

- Мать, я его подушкой задушил, а медсестре голову разбил графином, когда она его спасать вздумала. Чехи из-под кровати вылезать не хотели, так я постель поджёг. Менты сейчас здесь будут, но я им так просто не дамся!

- Вадик, ну, погоди, успокойся. Всё будет хорошо. Я тебя никому не отдам.

Марина Сергеевна прижала к груди голову зятя и словно младенца баюкала его. Ей удалось уговорить Вадика выпить успокоительное, и через полчаса он спал на диване, свернувшись калачиком.

 

Ещё один звонок заставил Марину Сергеевну вздрогнуть. Она заторопилась к двери. Это приехала дочь Оля. У неё было усталое лицо, заплаканные глаза. Поцеловав мать, она спросила:

- Вадик здесь?

- Да, Оленька. Что на этот раз?

-Мама, ты же знаешь, он на работе сильно обжёг кислотой руки. Его увезли в больницу. Там сосед по палате, видя, как он мучается от боли, предложил Вадику водки. Ну и началось: он разнёс палату, чуть не задушил парня и убежал через окно. Хорошо хоть первый этаж, а то к ожогу ещё и переломы бы добавились. Мне позвонили из больницы. Больничного ему теперь не видать. Обратно они его тоже не возьмут. Пару месяцев будем жить на мою зарплату. Лечение дорогое. Что делать, мам?

- Доченька, ты же знаешь, я всегда была против вашего брака. Оленька, уйди ты от него, пока не поздно, пока ребёнка от него не понесла. Ты подумай, кого ты родишь от этого "чеченца"!

- Мама, ну что ты говоришь?! Я же люблю его. Я два года его ждала. Разве Вадик виноват, что его родители, обычные учителя, не смогли сына от армии отмазать. Ты ведь знаешь: у многих, кто в Чечне служил, от спиртного крышу сносит. Вадик не пьёт. Ну, вот так получилось.

Марина Сергеевна тяжело вздохнула:

- Ох, Оленька, боюсь я за тебя, и Вадика мне жаль, но за твоих будущих детей мне ещё страшнее.

- Ладно, мам, пойдём спать. Вот увидишь: утром Вадик опять будет самым лучшим зятем на свете.

 

***

Утром Вадим появился на кухне, виновато пряча глаза. Тихо спросил хлопочущую у плиты Марину Сергеевну:

- Мама, я вчера что-то натворил?

- Да, уж, дорогой мой, проблем ты и себе и нам создал! Иди в спальню, Оля там, она тебе всё расскажет.

Вадим повернулся и на цыпочках пошёл в другую комнату.

 

Жена спала, приоткрыв по-детски пухлые губы. Густые светлые волосы рассыпались по подушке, на тонком запястье свесившейся с кровати руки пульсировала просвечивающая сквозь нежную кожу голубая жилка. Под глазами темнели круги. «Плакала, наверное, из-за меня, дурака», - подумал Вадим и опустился у постели на колени. Ему очень хотелось поцеловать жену, но он боялся нарушить её сон и тихо стоял, лаская взглядом милое лицо.

 

Оля, словно почувствовав его присутствие, глубоко вздохнула и открыла глаза.

- Давно так стоишь? Иди сюда, - мягким со сна голосом сказала она и потянулась к нему. Вадим рванулся ей навстречу, сгрёб в охапку, не чувствуя боли в обожжённых руках, стал горячо целовать Олины губы, шею, грудь, бормоча между поцелуями:

- Прости меня, зайчонок, я, конечно, дурак! Думал: от водки станет легче. Прости! Я всё исправлю, если только никого не убил! Не убил?

- Ох, Вадик, и на этот раз обошлось. Но придушенного тобой парня еле откачали, медсестра отделалась испугом. Вадик, я не переживу, если ты натворишь что-то такое, за что тебя посадят в тюрьму.

 

Оля гладила широкие плечи мужа, его голову с короткими, по-армейски, стрижеными волосами. Вадим прилёг с ней рядом, крепко прижал жену к себе. Оля попросила:

- Дверь закрой, пожалуйста.

- Не бойся, зайчонок, твоя мать – интеллигентная женщина, она сюда не войдёт, зная, что мы вместе. Я так соскучился по тебе!

- Мы тоже соскучились, - сказала Оля и, таинственно улыбаясь, погладила себя по животу.

- Кто это мы? – спросил Вадим и дурашливо поцеловал жену в нос.

- Я и твой ребёнок.

 

Вадим подпрыгнул на постели:

- Что? У нас будет малыш? О, Господи, спасибо тебе!

Оля зажала ему ладошкой рот:

- Тише! Не вопи на весь дом. Я пока не хочу, чтобы это знал ещё кто-то, кроме нас с тобой.

Вадим, счастливо смеясь, горячо целовал жену, награждая её между поцелуями всеми ласковыми словами, какие он только знал:

- Солнышко ты моё, рыбка моя, милая моя девочка…

 

***

 

Оля была на седьмом месяце беременности, когда к ним в гости нагрянул бывший командир Вадима, с которым они полтора года служили в Чечне. Лейтенант был обязан ему жизнью. Вадим, сам раненный и контуженный, тащил на спине полумёртвого командира по горам почти двое суток, обливаясь кровью и время от времени теряя сознание. Увидев обезображенное ожогом лицо лейтенанта, Вадим до мельчайших подробностей вспомнил всё, что с ними тогда произошло.

 

Их взвод рано утром (до наступления жары) отправился на грузовике к новому месту дислокации. Вадим сидел на последней скамейке у заднего борта и наслаждался удивительной красотой раннего летнего утра в горах. Солдаты курили, переговаривались, а Вадим, подставляя лицо ласковым солнечным лучам, напрягал память, вспоминая строки из романа своего любимого писателя: «…амфитеатром громоздятся горы всё синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин…

Весело жить в такой земле! Воздух чист и свеж, как поцелуй ребёнка; солнце ярко, небо синё – чего бы, кажется, больше?!» Вадим подумал: «Поручик Лермонтов написал эти строки почти 170 лет тому назад, а ведь, в сущности, ничего не изменилось, только военная форма да количество жертв с той и другой стороны».

 

Он вздохнул и хотел уже попросить у товарища закурить, но в это время машина остановилась, и Вадим услышал, как командир, открыв дверцу кабины, разговаривает с кем-то. Ему отвечал женский голос, а вскоре к заднему борту подошла молодая беременная чеченка в тёмном, наполовину скрывающем её лицо платке. Она «голосовала» на обочине, и лейтенант приказал водителю остановиться и подвезти её, как она просила, до ближайшего аула. Ехать в кабине женщина отказалась. Солдаты откинули задний борт, помогли ей забраться в кузов, уступили место поближе к кабине, где меньше трясло. Машина двинулась дальше, и притихшие было ребята опять заговорили кто о чём.

 

Через несколько минут раздался сильнейший взрыв. Вадима выкинуло из кузова в придорожные кусты. Это спасло от переломов, но кусок металла догнал его, и от сильного удара в голову он на какое-то время потерял сознание. Когда Вадим очнулся, то увидел на дороге пылающую машину и несколько солдатских трупов возле неё. Превозмогая разрывающую голову боль и подступившую к горлу тошноту, он заторопился к горящей машине, дёрнул ручку дверцы со стороны, где сидел командир, увидел, что на нём горят волосы и одежда, услышал хриплое: «Шахидка, сука!» - и упал под тяжестью свалившегося на него лейтенанта. Вадим волоком оттащил потерявшего сознание командира подальше от машины, потушил на нём тлеющую одежду и хотел ещё раз вернуться, чтобы поискать живых, но в это время взорвался бензобак, и грузовик разлетелся на сотни огненных кусков.

 

Лейтенант сильно обгорел и, видимо, был в шоке от боли. Вадима мутило от запаха горелого мяса, которым несло от командира; солёный пот разъедал его ободранное лицо, тупо болела рана на затылке, ноги подгибались и плохо слушались его, но он упорно тащил на спине безжизненное тело своего командира и уже не замечал той волшебной красоты, которая совсем недавно очаровывала его. Теперь уже чужие и враждебные, горы окружали Вадима, ещё недавно ласковые, лучи солнца нещадно палили его окровавленную голову, и только одно слово, словно заклятие, стучало в висках в такт шагам:

« Жить, жить, жить»…

 

Вадим не помнил, как их подобрали свои и отправили: его – в медсанбат, а лейтенанта – в госпиталь и потом – в Москву, где след его затерялся. И вот теперь спасённый им командир, обезображенный ожогами, но живой, тискал Вадима в объятиях, хлопал по спине и растроганно басил:

- Здорово, спаситель, вот и свиделись!

- Здравствуйте, товарищ лейтенант, проходите! – светился улыбкой Вадим. –Оленька, иди сюда, я тебя со своим командиром познакомлю.

- Да ну, какой я тебе теперь «товарищ лейтенант»? И кончай «выкать». Просто Виктор, - лейтенант осторожно пожал руку вышедшей к ним Оле.- А чтоб ты окончательно понял, что мы с тобой теперь братья, надо по древнему обычаю выпить хорошего вина.

 

Лейтенант достал из рюкзака большую, оплетённую лозой бутылку:

- Вот чача, первый сорт! Наши ребята с Кавказа в госпиталь привезли. Я сохранил до встречи с тобой. Давай стаканы.

Оля выразительно посмотрела на мужа. Вадим слегка смутился:

- Командир, завязал я с этим делом.

 

У лейтенанта вытянулось лицо:

- Да ты что, Вадик? Я эту бутылку три месяца, как невесту, берёг, а ты выпить со мной не хочешь! Не по-мужски как-то получается, брат.

Оля, накрывая на стол, тихо попросила:

- Не надо, Вадик, ты же знаешь, чем всё это закончится.

Вадим посмотрел на огорчённое лицо командира и сказал:

- Ладно, Оленька, всё будет в порядке. Мы по чуть-чуть. Ты не бойся.

 

Но «по чуть-чуть» не получилось: они вспомнили аховые ситуации, из которых чудом выбрались живыми там, в горах; вспомнили друзей-однополчан; помянули погибших, каждого в отдельности, потому что для них эти молодые ребята, по чужой воле ставшие пушечным мясом, навеки останутся девятнадцатилетними. И за каждого пили, словно стараясь залить до сих пор полыхающий в их душах пожар проклятой чеченской войны.

 

Оля ушла в спальню, легла, обвязав разболевшуюся голову смоченным в растворе уксуса платком. Часа в два ночи осоловевший лейтенант с трудом добрался до дивана, а Вадим заснул, положив голову на стол. И опять приснился ему кошмар, в котором боевики убивали его друга.

 

Вадим с Ромкой охраняли блок-пост, когда на них напали. Бой был коротким. После разрыва брошенной им в ячейку гранаты Вадим очнулся, спустя минут тридцать. Он едва разлепил залитые кровью веки и в нескольких метрах от себя увидел группу боевиков, остервенело избивающих окровавленного Ромку. У него что-то спрашивали, но он ничего не отвечал, только глухо вскрикивал после каждого удара. Вадим поискал глазами пулемёт, из которого они с Ромкой отстреливались от внезапно напавших на них моджахедов, и увидел его, развороченного взрывом, недалеко от себя. Автоматы, его и Ромкин, висели на плече одного из боевиков. Вадим заскрипел зубами от бессилия помочь другу и на мгновение, как ему показалось, закрыл глаза.

 

Когда он открыл их снова, то увидел друга стоящим на коленях. Здоровенный бандит с ножом в руках шагнул к нему – и Ромкина голова с широко распахнутыми синими глазами покатилась к Вадиму, оставляя кровавый след на камнях. Вадим вцепился зубами себе в руку, чтобы заглушить крик ненависти и боли, и в очередной раз потерял сознание.

 

Оле не спалось. Она встала и потихоньку побрела на кухню, поглаживая руками живот. Малыш толкал её изнутри, беспокоился, не спал, как и она. Оля остановилась на пороге кухни, глядя на заснувшего в неудобной позе Вадика, увидела исказившееся во сне, мокрое от слёз лицо мужа, услышала, как он стонет и скрипит зубами. Волна жалости и любви к нему захлестнула ей сердце. Она шагнула к столу, положила на голову мужа ладонь. Вадима словно током ударило. Он вскочил, не понимая, где находится. Перед глазами всё ещё были бородатые морды боевиков, хохочущих над истекающим кровью трупом друга Ромки. Взгляд его упёрся в лежащий на столе спецназовский нож – подарок лейтенанта. Вадим схватил его и, как учили, молниеносно нанёс два удара в фигуру с тёмной повязкой на лбу: снизу – в живот и выше – в сердце.