Ей снился ромашковый луг. Она стояла посреди цветочного моря и смеялась, глядя на несущегося к ней одноклассника Борьку, который, дурашливо взбрыкивая на бегу, кричал ей: «Мышь, я люблю тебя!» И вдруг Борька пропал, растворился в воздухе. Расстроенная Любочка оглядывалась по сторонам, звала его, но Борьки нигде не было. Она побежала сама не зная куда и вдруг среди ромашек увидела свежий могильный холмик со звездой и рядом – подружку Лерку в чёрном платке. Лерка, вытирая ладошкой слёзы, сказала вдруг маминым голосом: «Проснись, доченька. Война!»

 

Любочка широко распахнула глаза и увидела заплаканное мамино лицо. Так она узнала, что фашистская Германия напала на Советский Союз.

На следующий день Любочка вместе с Борькой и Лерой пошла в военкомат – записываться в армию. Они долго стояли в огромной толпе, ожидая своей очереди. Настроение было приподнятое: популярный кинофильм «Если завтра война» ещё у всех был свеж в памяти, и молодёжь рвалась в бой.

 

Борьку и Леру записали без вопросов, а Любочку военком даже слушать не стал: ей не было ещё восемнадцати лет. Глядя на её хрупкую фигурку сверху вниз, капитан, отбиравший девушек для службы в медсанчасти, раздражённо сказал ей:

- Ну, куда ты, метр с кепкой, лезешь? Ты хоть понимаешь, что любой здоровый мужик тяжелее тебя раза в два, а раненный и того больше? Какая из тебя медсестра? Кому ты можешь помочь? Родину защищать – не в куклы играть!

- А разве я не такая же комсомолка, как все? И курсы сандружинниц при школе не хуже других закончила! – чуть не плакала Любочка.

- Ты, конечно же, комсомолка. Но очень маленькая. Иди, подрасти сначала.

 

Вечером следующего дня Любочка провожала Борьку. Его направили в танковое училище. Перед тем, как запрыгнуть в вагон, красивый и повзрослевший в военной форме Борька подхватил Любочку под мышки, приподнял над перроном, неумело поцеловал и попросил:

- Жди меня, Мышь. И не рвись на войну. Я без тебя с фашистами разберусь. Ладно?

Глотая слёзы, Любочка молча кивала головой.

 

Ещё через день она провожала одноклассниц. Девчонки весело галдели, подсаживая друг друга, лезли в кузов полуторки. Любочка так горько ревела от обиды (ведь подружки едут без неё!), что Лерка не выдержала и, откинув лежащий в кузове брезент, скомандовала:

-Ладно уж, лезь.

Любочка затаилась в кузове. Когда прибыли в медсанчасть, капитан, увидев её на построении, оторопел и несколько секунд лишь молча хватал воздух ртом, потом приказал старшине отправить вредную девчонку домой с первой же попутной машиной. А пока придёт попутка, временно назначил её в медсанвзвод, который располагался у самой кромки леса в бывшей избе-читальне недалеко от батальонного штаба. Любочка сидела у окна и делала из марли тампоны. Как только видела, что какая-то машина подходит к штабу, тут же – в лес. Отсидится, пока машина уйдёт, и возвращается.

 

А через три дня батальон пошёл в бой. Повинуясь приказам старшей медсестры, Любочка металась среди всё прибывающих тяжелораненых, записывая в журнал данные из их документов, меняя повязки, подавая напиться. Никогда в жизни не видела она столько боли, страдания, столько искалеченных людей. А потом среди привезённых с передовой убитых Любочка увидела Лерку. Длинная светлая коса и красивое лицо подруги были в грязи, а на белоснежной с тесёмочками нижней рубашке расплылось большое алое пятно. До конца своих дней Любочка не могла надевать на себя одежду, где было сочетание белого с красным.

 

Сердитый капитан, которому она после боя меняла повязку, рассказал, как было дело:

- Мы поднялись в атаку, а фриц давай косить нас из пулемёта. И батальона не стало. Все лежат…Они не были убиты, они были ранены. Немцы бьют, огня не прекращают…Вдруг из окопа выскочила сначала одна девчонка, потом вторая, третья…Они стали перевязывать и оттаскивать раненых, даже немцы поначалу онемели от изумления… Через какое-то время все сестрички были тяжело ранены, но каждая спасла пять-шесть человек. Вытаскивали солдат по уставу, с личным оружием. Откуда только силы у девчонок взялись?! Твою подружку, видно, снайпер ещё в начале боя положил. Будешь теперь вместо неё. Пополнения ждать не приходится.

 

Капитан приказал выдать Любочке обмундирование. Когда она влезла в солдатские брюки, девчонки завязали их верёвочками ей на плечах, чтоб не сваливались. Нахохотавшись досыта, старшина взял ножницы и иголку и помог Любочке уменьшить форму до её размера (в юбке ведь за ранеными не поползаешь), но вот с сапогами то же самое сделать было нельзя, и в минуты передышки Любочка тайком от всех смачивала горючими слезами кровавые мозоли на своих ногах до тех пор, пока капитан не принёс ей снятые с убитого фашиста аккуратные хромовые сапожки.

 

Капитан Евсей Кузьмич был очень похож на её отца. С виду он был суров и малоразговорчив. Любочка боялась его и очень за него переживала.

Однажды, после захлебнувшейся нашей атаки, она перевязывала в окопе легкораненых. В перерывах между очередями немецких пулемётов было слышно, как с нейтральной полосы чей-то немолодой страдающий голос звал: «Сестра, сестричка, помоги!» Немцы не жалели патронов и лупили из пулемётов на каждый живой звук. Любочке было очень страшно, но она сказала себе: «Ребята сделали своё дело, теперь моя очередь».

 

Она поползла на слабеющий голос раненого, натыкаясь на убитых, пугаясь их искажённых предсмертной мукой лиц. Тот, кто звал её, оказался здоровенным мужчиной. У него был распорот штыком живот. Он судорожно пытался вправить обратно выползающие из живота кишки и всё звал: «Сестра, сестричка, помоги!» Любочка огромным усилием воли подавила подступившую к горлу тошноту, перевязала его, подсунула под потерявшего сознание солдата плащ-палатку и попыталась тащить, но не смогла даже с места его сдвинуть. Солдат стонал, бормотал в беспамятстве: «Доченьки мои, лапушки, бегите к батьке, батька вам гостинца привёз». Любочка тоже застонала - от бессилия. Понимая, что солдата ей не вытащить, она решила хоть умереть достойно, встала во весь рост и запела: «Я на подвиг тебя провожала». Немцы вдруг перестали стрелять, а из наших окопов на её голос приползли два бойца, помогли утащить солдата к своим. Вслед им никто не стрелял. Капитан, стащив её за ворот шинели в окоп и больно притиснув лицом к груди, прохрипел ей в ухо:

- Говорил же я тебе – подрасти!

 

От Борьки приходили письма, в которых он ругал её за то, что она не послушалась его и удрала на фронт, писал, что любит, просил беречь себя. Любочка отвечала, что беспокоиться ему нечего, что она уже ко всему привыкла и ничего не боится. Но это было не так. Больше всего на свете Любочка боялась попасть в плен. Недавно из их батальона попала в плен медсестра. Через день ту деревню, где стояли немцы, наши отбили и нашли её: глаза выколоты, грудь отрезана. Эти нелюди посадили её на кол. Стоял сильный мороз, и девушка была белая-белая, и волосы все седые… А девочке было девятнадцать лет. С тех пор Любочка всегда держала патрон для себя: лучше саму себя жизни лишить, чем попасть в лапы врага.

 

Солдаты в батальоне любили и жалели её, старались помочь, чем могли; с лёгкой руки старшины прозвали Махонькой; при ней старались не ругаться матом; делились последним сухарём; разведчики приносили Любочке из рейдов по вражеским тылам то немецкий шоколад, то губную гармошку. Молодые пытались ухаживать, но когда узнали, что она получает письма из танковой дивизии и увидели, как она их перечитывает по многу раз, отстали и ревностно оберегали от залётных молодцов, которые иногда появлялись в батальоне, следуя после выздоровления из госпиталя в свою часть…

 

Война для Любочки закончилась вскоре после того, как ей исполнилось восемнадцать. В одном из боёв ранило капитана; он первым выскочил из окопа, поднимая бойцов в атаку, и Любочка видела, как он упал лицом вниз, сражённый пулемётной очередью. Она поползла его спасать. Немецкий снаряд накрыл их обоих. Капитан погиб сразу, а ей раскрошило обе ноги. Солдаты плакали, не стесняясь слёз, когда несли её на плащ-палатке в медсанбат, а Любочка кричала от дикой боли и просила их: «Ребята, пристрелите меня… кому я такая буду нужна?»

***

Борька нашёл её в Доме инвалидов через пятнадцать лет после войны. За это время ей сделали более десятка операций, но ходить она больше так и не смогла.

Когда Боря вошёл к ней в комнату, Любочка не узнала его: изувеченное шрамами лицо, наполовину скрытое тёмными очками, пальцы без ногтей, которыми он ощупывал её лицо, иссушенное страданием. Танк, командиром которого он был, под Прохоровкой уничтожил трёх «Тигров», и его подожгли фашисты. Экипаж погиб; Борю, без глаз, всего обожжённого, вытащили из пылающего танка пехотинцы. Рассказывая Любочке о своём последнем бое, Боря сказал:

 

-Единственное, о чём жалею до сего времени, это что рано дал команду покинуть горевшую машину. Всё равно ребята погибли. А мы могли бы ещё один немецкий танк подбить. А так…Два года возили меня по госпиталям, операции делали одну за другой – восстанавливали лицо. Тебе не писал, не хотел, чтоб ты с калекой мучилась. Потом случайно от медсестрички в одном госпитале узнал, что и с тобой беда случилась. Она в моих вещах карточку твою увидела, узнала тебя и рассказала, что и ты в этом госпитале была, и какая ты… Я сейчас с мамой живу, всё это время мы искали тебя.

 

Любочка тяжело вздохнула, стиснула побелевшими пальцами ручки инвалидного кресла, сказала дрожащим от сдерживаемых слёз голосом:

- Я, Боренька, даже матери своей не призналась, что живая. Не хотела обузой быть: папа погиб в первые дни войны, а у неё ведь ещё трое на руках осталось…Помнишь, как мы с тобой вальс танцевали, как мальчишки на мои ножки пялились, а ты злился? Теперь вот вместо ножек моих – безобразные обрубки.

 

Любочка тихо заплакала. Боря повернул своё изуродованное лицо к окну, словно почувствовал, как ласкают его лучи заходящего солнца, улыбнулся сквозь боль:

- Зря ты это сделала, Любочка. Твоя мама и сейчас тебя ждёт. И я жду. Поедем домой, Мышь. После всего, что мы пережили, нам ведь теперь ничего не страшно. Пары глаз и пары ног на двоих нам с тобой хватит, а рук-то ведь у нас четыре. Не пропадём. Главное, что мы теперь вместе! А уродства своего нам стыдиться нечего: мы Родину защищали.