Недавно мы начали заниматься капитальным ремонтом в квартире Центрального района Санкт-Петербурга. Без труда отрывая одну рассохшуюся дощечку паркета за другой, я вдруг увидела монету, потемневшую от времени.

- Смотрите, я клад нашла!

Понятное дело, все как-то обрадовались находке. Я начала рассматривать монету. Это были советские пять копеек. Пятёрочка была вырисована в виде острого месяца-серпа, обрамленная двумя колосками пшеницы. Года не было точно видно, но вроде 1944. У меня вместо радости, затряслись руки.

- Слушай, - сказала я сыну, не сведущая в нумизматике, - а, по-моему, в 44-ом не чеканились монеты. Скорее всего, не до этого было, - продолжала я, опираясь на свою женскую логику.

- Нет, мам, что-то печаталось и чеканилось, - ответил сын.

Я начала с усердием и пемолюксом оттирать грязно-желтенький диск. И… не может быть! Год 1941. С ног до головы меня прошила необъяснимая адреналиновая молния, от чего подкосились ноги. Не думала, что цифра может сделать такое. Да, мы уже привыкли видеть эти годы 1941-1944, 1941-1945 на открытках, по телевизору, в газетах и кино. Да, мы, «обтолераненные» современностью, как снарядами, знаем все равно и помним. Но, когда в твоих руках оказывается предмет, с четкой принадлежностью к 1941 году, к началу войны, когда держал эту монету последний раз незнакомый тебе человек в то далекое время, что он чувствовал?

У меня, от заряженной памятью и временем монеты, пробежала такая волна боли, смятения, ужаса, как будто это я только что услышала, что началась война.

Жила была большая семья в Колпино. Родители с тремя ребятишками. Как тут не радоваться! Вдруг, страшное слово «война» прогремело из динамиков, как с неба. Ученые-психологи говорят, что есть три этапа восприятия горя: шок – неверие – смирение. Оправившись от шока, они не верили, но линия фронта наступала быстро. Летом им пришлось перебраться в Ленинград к тетке. Занимали они одну комнату в большой коммунальной квартире на Фонтанке, 50. Отец, Петр Артемьевич Артемьев, работавший мастером на Ижорском заводе, быстро нашел работу. На фронт он по возрасту не годился, воевал еще в первую Мировую. Их сына забрали на фронт в танковые войска. Семнадцатилетняя Тоня и тринадцатилетняя Тася рыли все лето окопы и траншеи вокруг города. Но началась голодная осень, а потом холодная зима. Первой умерла тетка, потом слёг и отец. Он не мог стоять уже на ногах, мать еле передвигалась на карачках. Девочки по очереди ходили с карточками за хлебом на угол Владимирского и Невского. Не обошел и эту семью человеческий негатив. Прямо в очереди у Таисии вырвали карточки. Ей было легче умереть, чем придти домой без хлеба к своим. А там еще один контраст – входит она в квартиру, а на кухне слышится голос соседки: «Муся, на каком масле жарить пирожки, на сливочном или подсолнечном?»

Сказал тогда отец дочерям свое последнее желание: «Если я не поем мяса, то завтра умру. Я знаю, что солдат кормят кониной. А они выбрасывают головы лошадей на дороги, подкармливают жителей. Попробуйте дойти до линии фронта. Принесите голову». Слабые, но все-таки стоявшие на ногах девочки, а это и понятно, родители отдавали им большую часть своего пайка хлеба, двинулись они в направлении своего Колпино. Сколько шли, одному Богу известно. И, действительно, увидели они по другую сторону дороги лошадиную голову. Осталось только перейти эту дорогу. Но тут началась бомбёжка. Лежат они в обочине и смотрят на эту голову через дождь снарядов и после, которого, от нее ничего не осталось. Вернулись домой ни с чем. На следующий день их отец умер. На санках свезли его в ближайший пункт приема. Девочки решили бросить учебу и устроиться на работу, чтобы получать рабочие карточки. Тоня пошла работать в медсанчасть, 13-летняя Тася, прибавив себе пару годков - в «Росгосформление». Благодаря старшей Антонине, которая приносила половину своего крохотного обеда в нижнем белье, мама с сестренкой и выжили. А Тася, как мальчик Гаврош, бегала под артиллерийскими обстрелами и бомбёжками по Петроградской стороне, клеила газеты и плакаты. Рекламные щитки и круглые тумбы бессменно обновлялись свежими газетами «Ленинградской Правды» и «Смены». Большой Сампсониевский также был ее позицией, где она останавливалась у хлебозавода, жадно вдыхала головокружительный запах. А нередко, чтобы не потерять сознание от голода и тяжести газет, лакомилась клеем из сумки.

- Вот здесь я спасалась в бомбоубежище, вот здесь в подвале, вот здесь просто в парадной, вот здесь, вот здесь, вот здесь… Вот здесь дом был обрушен, в этот тоже попала бомба, а здесь лежала замерзшая женщина с вырезанными ягодицами, здесь старушка стояла на одной ноге, держась за печку, перед ней почти весь дом обвалился…

В их дом на Фонтанке, 50 также попала бомба, но к счастью их парадная не пострадала. И дежурство на крышах домов их также не обошло. Все досталось этой семье. А вот медаль «За оборону Ленинграда» Таисия так и не получила. В 43-ем объявили, что будут их выдавать в Администрации, но на Невском была в тот день страшная бомбежка, и документы пропали. Сколько не ходила потом Гусева Таисия Петровна по инстанциям, везде получала отказ. А ленинградцы знают, какую значимость имеет эта медаль…

Сейчас на Первом канале ТВ проходит акция, где просят жителей прислать военные фото.

- Мам, покажи свою фотку блокадную, - донимали ее часто дети.

- Да вы что? Никогда. В жизни не покажу. Это хуже, чем Саласпилс.

Врачи запретили ей учиться и иметь детей после дистрофии. Но, как видите, не смирилась она с этим.

Не буду долго читателя утомлять фактами, вот еще одно ее воспоминание, которое хочется связать с оскоминной толерантностью современности.

- Когда открылись первые бани, то все люди, мужчины и женщины, старики и дети мылись все вместе. Никто ничего не испытывал: ни стеснения, ни стыда, ни страха, - только бы помыться. Потому что все были среднего рода, без намека на половые признаки, а тем более намерения. Одни кости, и глаза во впадинах.

А вот заграницей говорят, что там очень модная такая модель – ходить всем вместе в баню, от малого до старика… Чтобы у детей комплексов не было. А чтобы закрепить материал теорией, уроки секса вводят с 4-летнего возраста.

Зачем нам навязывать европейские нравы, модели, теории? И не зачем нам также американские трактовки поведения: 1-шок, 2-неверие, 3-смирение. Каждый человек, как звезда, индивидуален, также и каждое государство! Третье – не для нас! Поэтому Ленинград и выжил! С честью выжил!

Вот такой клад-вклад семьи Артемьевых, по матери Юшковых, в общую копилку историй блокады получился.

Р.S. Тоня вместе с санчастью в 43-м ушла на фронт. Дошла до Польши. Вернулась с фронта с медалями и мужем. Сережа воевал в танковых войсках, вернулся с ранениями.