Рождественская быль

 

Нынешний век отсчитывал последние дни своего двенадцатого года. Прибранный чистым, недавно выпавшим снегом и взбодрённый морозной свежестью, город похорошел, преобразился. Близость праздника чувствовалась всюду. Ёлочные базары, развалы сверкающих игрушек, новогоднее убранство улиц и магазинов, пока изредка, но всё-таки уже мелькающие в подъездах домов парочки ряженых Дедов Морозов и Снегурочек… Люди радостно улыбались, несмотря на все тяготы повседневной жизни, ещё не вошедшей в колею после многолетнего безвременья. С охапками покупок они спешили по домам, не всегда обращая внимание на огромные баннеры и светящиеся панно с поздравительными Новогодними и Рождественскими аншлагами. А ведь эти поздравления как раз и были призваны стать увертюрой предстоящего праздника, создавая душевный настрой, согревая сердца горожан приближением чего-то необъяснимого, таинственного, но в то же время настолько зримого и важного, что хотелось петь, кружиться, отдавать себя во власть набегающих эмоций, не задумываясь ни о чём.

Звонок в дверь отвлёк художника-реставратора Павла Николаевича Кузнецова от компьютера, за которым он обрабатывал фотоснимок одной из авторских копий «Чёрного квадрата» Малевича, поступившей вчера в его мастерскую на реставрацию. Полотно, в общем-то, неплохо сохранилось для своего девяностолетнего возраста, но его владелец, молодой, напористый обладатель дедова наследства, как он заявил при регистрации заказа, настаивал на необходимости косметического обновления. Причём, срочно. Ну, что же – кто платит, тот и музыку заказывает.

Сунув ноги в проносившиеся тапочки, без которых для Павла Николаевича не мыслимо было пребывание в домашних условиях, и на ходу заправляя рубашку в вылинявшие джинсы (в отличие от тапочек, халат на мужчине в этом доме с презрением отвергался, как верх с детства ненавистного мещанства), он заторопился в ту часть своей квартиры, которая в «хрущёвках» называется прихожей.

– Привет, старик! Не ждал? А я в вашем районе по случаю оказался, и дай, думаю, забегу. Давно не виделись.

– Здорово, Серж, проходи… Конечно, не ждал. Тебе и позвонить-то лень, а не то чтобы объявиться собственной персоной. Снимай свои меха, проходи.

Чтобы не мешать другу раздеваться в мизерном коридорчике, Кузнецов вернулся в комнату, служившую и гостиной, и кабинетом одновременно, и с нетерпением стал ждать гостя.

– Ну, наконец-то! Дай хоть поглядеть на тебя. Считай, с весны не виделись.

Сотрудник городской «вечёрки» Сергей Михайлович Шведов ни характером, ни внешностью не походил на своего друга – высокого, сухопарого художника Кузнецова, несмотря на недавно стукнувшую сорокопятку, остающегося по-прежнему импульсивным жгучим брюнетом с едва пробивающейся седининкой на висках. Зато умеренная полнота, заметно поредевшая сивая шевелюра, поддерживаемая не броскими бакенбардами, и серебристая щетка аккуратно подстриженных усов на волевом лице, придавали Шведову некоторую солидность. Говорил он просто, без манерности, громко, размеренно и чётко, по-уральски слегка поокивая. Жестикуляцией не злоупотреблял, но когда горячился при разговоре, то мог очень выразительно усиливать руками визуальное восприятие сказанного им самим или его собеседником.

– А уже зима, скоро Новый год, Рождество. Представляешь, двенадцатый год двадцать первого века. Боже, как летит время! Того и гляди состаримся мы с тобой, Паша! – потирая замёрзшие руки, Шведов обошёл коричневый прямоугольник небольшого журнального столика, стоящий почти посередине комнаты и служащий Павлу Николаевичу рабочим местом. Остановился, разглядывая на мониторе «Чёрный квадрат».

– К реставрации готовишься?

– Да, приволок один чудак своё унаследованное сокровище. Хочет подновить и продать, скорее всего. Между прочим, неплохие деньги может получить.

– И получит. Не сомневайся. А ты хотя бы нормальную цену назначил за работу? Или как всегда, за «спаси Господи»?

– Нет, мне сейчас деньги во-от так нужны, – Павел Николаевич сделал характерный жест у подбородка. – И что ты думаешь? Даже не рядился!

– Крутой, видимо, больно. Может, из князей каких-нибудь новоявленных? Их сейчас полно развелось: то князь, то граф… Куда ни плюнь – того и гляди в «их сиятельство» попадёшь. Чудн`о, честное слово.

– Я, грешным делом, тоже так подумал. Полотно, конечно, не авторское, но копия превосходная, причём, давняя, судя по кракелюру. А такие вещи, брат, по простым рукам не ходят. Да мне и без разницы! Не в полицию же заявлять. Мы с тобой, Серж, этой правды-справедливости наискались за свою жизнь. И остались при своих интересах. Впору аскать начинать, чтобы концы с концами свести.

– Ну, старик, ты чего-то пресно заговорил. Гробовые что ли копишь? Так вроде рановато ещё, – громко рассмеялся Шведов.

– Типун тебе на язык! «Гробовые»! Летом мы с Верой решили стопом на Кавказ махнуть. А что? Тряхнём стариной, похиппуем месячишко, как бывало. А то: «гробовые»! Тоже мне, придумал.

– Вот теперь я тебя узнаю, старина! Это по-нашему.

– Компанию не составишь? А то бы Лору за бока – да и на обочину вчетвером.

– Здесь я тебе не попутчик, старик. Заманчиво, романтично, от души рад за вас, но такой экстрим не по мне. Я же с вами хиппарями и раньше-то никогда не тусовался, а уж Лора – тем более. Ведь мы с тобой просто школьные, нет – детсадовские друзья, Паша. Закады-ы-ычные! Так или нет?

– Так оно, Серж, так. Хотя ты и ходил у нас в флавовых, но всё-таки подумай, лишняя порция адреналина не помешает. Особенно в нашем возрасте… Слушай, а чего мы стоим? Садись, я сейчас кофеёк изготовлю. В кои-то веки свиделись – и не посидеть, не побалакать? Так не бывает у друзей! Особенно – закадычных.

Павел Николаевич скрылся на кухне. Шведов поудобнее уселся в продавленное, но облагороженное чистенькой шерстяной накидкой кресло, задумался. Встречи со старыми добрыми друзьями всегда погружали его в омут воспоминаний, а вместе с ними невольно наводили на разные мысли, в том числе и не совсем приятные.

Неторопливым взглядом Сергей Михайлович обвёл, казалось, до последней мелочи знакомую ему комнату. Всё та же полированная «стенка» – предел мечтаний каждой совковой семьи четверть века назад. Телевизор на тумбочке, диван и два кресла, одно из которых безропотно приняло его могучую стать. Журнальный стол с ноутбуком… Ну, его уже видел. Подожди, а это что-то новенькое. Прямо перед ним на стене были со вкусом разбросаны в изящных, тонкой работы рамочках, добротные фотографии на тканевой основе Гребенщикова, Макаревича, Цоя, Шевчука, Арбениной, Кинчева…

Не поленившись, Шведов встал из уютного кресла и вплотную подошёл к столь необычной портретной галерее. Всматриваясь в эти давно знакомые лица, ясно понимая сущность объединяющего их начала, становилось очевидным и то, почему эти фотографии занимают почти всю самую видную, «красную» стену в квартире его друга – бывшего хиппи и фана рока. Это искатели, нет, это старатели, каторжным трудом, в постоянной борьбе с силами зла, в каком бы облике они ни набрасывались на них, добывающие ту драгоценную, сияющую неповторимым светом крупинку, которая как путеводная звезда обязательно укажет кому-то путь к истине. Высшей Истине! И сколько уже добыто ими таких крупинок, сколько мятущихся душ разглядели при этом неярком, мерцающем, но неугасимом свете выход на дорогу Любви и Добродетели, на дорогу полнокровной, счастливой Жизни…

– Ага! С тобой мне всё ясно, – Павел Николаевич, бесцеремонно сдвинув ноутбук в сторону, поставил на журнальный стол поднос с ароматно парившей туркой, двумя симпатичными чашечками на блюдцах и тарелкой бутербродов с сыром. – Серж, давай подгребай, кофе ждать не любит… Вот бутерброд бери, не с икрой, конечно, но вполне съедобный.

Шведов с удовольствием сделал глоток горячего кофе и, прихватив бутерброд, вернулся к фотографиям. Павел Николаевич, повторив манипуляции друга, встал рядом.

– Как-то пришла мысль развернуть наше прошлое на видном месте. В альбом когда ещё заглянешь, да и по отдельности эти фотографии совсем не то…

– А ну-ка, колись, старик: откуда у тебя такая картинка? – Шведов поднёс руку с остатком бутерброда к их коллективному снимку середины восьмидесятых или чуть позже. – У меня такой нет…

– Разве? Так я тебе сделаю! При нынешней технике это раз плюнуть. Да, приятно посмотреть, Серж, «…как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя…» – Кузнецов вспомнил Пахмутовский хит.

– Зато теперь… – Шведов крепко обнял друга за плечи. – Ладно, старик, не будем о грустном. Какие наши годы! Ты лучше скажи мне, где сейчас обитает Костя-Гром? Он ведь тоже хипповал вместе с вами. Или нет?

– Ну, как же! Это был наш пипл, рокер до мозга костей. Ты забыл что ли? Вот же он стоит, с гитарой, – Павел Николаевич осторожно прикоснулся ногтем указательного пальца к изображению волосатой, экстравагантно одетой и широко улыбающейся личности с гитарой на плече. – Это и есть Костя Громов. Сейчас он отец Константин, в Пригожинском районе служит, на Сосновском приходе.

– Да? А я и не знал, – Шведов достал из кармана пиджака очки, чтобы лучше рассмотреть застывшее мгновение безвозвратно улетевшей молодости. – Интересно встретиться бы, поговорить. Чудн`о как-то: хиппи и поп! Да ещё рокер вдобавок.

– Ничего странного, Серж. У каждого человека свой путь к Богу, если человек этот путь находит, конечно.

Шведов молча вернулся в уже облюбованное им кресло, только придвинул его поближе к столу, закурил. Павел Николаевич разместился напротив, избрав в качестве седалища старый пуфик, служивший ему за работой на компьютере вместо стула. Остававшийся в турке кофе давно остыл, забытые бутерброды уже стали подсыхать, нехотя отрываясь краями от тарелки.

– Пожалуй, ты прав… А вот бы нам с Костей-Громом встретиться. У меня руки зачесались взять интервьюшку у нашего батюшки-хиппи-рокера. Глядя на тебя, Паша, я давно сделал вывод, что бывших ни хиппарей, ни рокеров не бывает. Интересно, как Костя шёл к своей Истине?

– Мне с Костей тоже увидеться хочется. Давай, Серж, махнём к нему на Рождество! Заберём Лору, Веру – и в Сосновку. Здесь же рядом. Ты как?

– Что за вопрос? Только его предупредить, наверное, надо?

– Зачем? Заявимся в качестве Рождественского подарка. Он рад будет, я его хорошо знаю.

 

***

 

Троицкая церковь была полна народу. Люди толпились даже на паперти, надеясь улучить момент, чтобы протиснуться во внутрь и собственноручно поставить свечку перед ликом Спасителя. Казалось, здесь собралась вся Сосновка. Да оно, пожалуй, так и было: кто с искренней верой, кто из любопытства. Не попали в церковь и Шведовы с Кузнецовыми, хотя приехали задолго до начала Рождественской службы.

– Ничего, подождём Костю здесь, а утром сходим на молитву, – успокаивал всех Павел Николаевич. – Скоро кончится, наверное.

Неожиданный колокольный звон решительно всколыхнул морозный воздух. С паперти народ стал спускаться на широкую, тщательно расчищенную дорожку, освобождая проход хлынувшему из церкви потоку прихожан. Гости отца Константина тоже вышли вместе со всеми на улицу, потому что задуманный ими план встречи со старым другом не позволял находиться в пределах священной территории.

Прошло не меньше часа, пока на паперти не показался настоятель. Он ещё о чём-то поговорил с подошедшим к нему мужчиной, по всей видимости – сторожем, и не спеша направился к выходу из ограды. Шёл, улыбаясь, широко размахивая большим полиэтиленовым пакетом. Из-под хорошо подогнанного по слегка располневшей фигуре полушубка выглядывал тёмный подрясник. На голове – обыкновенная шапка-ушанка. Отец Константин не обратил внимания на вышедших из тени знакомого ему продовольственного киоска четырёх людей – двух мужчин и двух женщин. Повернув в их сторону голову, он поклонился и радостно поздравил с праздником. Вдруг мужчины в несколько прыжков подскочили к нему с боков, ловко подсадили на свои сцепленные руки и молча побежали с нелёгкой ношей в сторону от тротуара. От неожиданности и двусмысленности положения отец Константин потерял дар речи. Он обеими руками вцепился в свой пакет и беспомощно закрутил головой по сторонам. Через какое-то мгновение руки несущих его шутников разомкнулись, и он плюхнулся в глубокий сугроб.

– С праздником, Костя-Гром! – по-мальчишески задорный голос Павла Николаевича сразу привёл отца Константина в чувство. Быстро поднявшись на ноги, он с распростёртыми руками бросился навстречу другу.

– Ах, ты Кузя, Кузя! – хохотал священник, не отпуская из объятий Кузнецова. – Это ж надо до такого додуматься! Меня чуть кондрашка не хватила. И не позвонил, что приедешь. Разве так поступают старые друзья?

– Старым друзьям сюрпризы преподносят. Вот и получи его от меня, батюшка!

– Спаси тебя Бог, Кузя! Уж как уважил, как уважил ради святого праздника! – оглянувшись вокруг, отец Константин только сейчас заметил стоящих вокруг и от души смеющихся людей. Присмотревшись, он снова с присущей ему эмоциональностью всплеснул руками:

– Постой, постой, ведь это же наш писатель, Серёжа Шведов, если я не ошибаюсь. Господи, сколько лет!.. – обнялись, расцеловались. – А вы, голубушки, чьи будете? – отец Константин подошёл к продолжающим смеяться женщинам. – Ну, конечно, Вера-свист, – ещё больше рассмешил он Веру Кузнецову. – И не спорь, я свой пипл хорошо помню!.. Ты ведь у нас, было время, только свистом разговаривала. Не разучилась?

– Фьють, фьють-фьють, фьють, фьють, фьють… фью-ю-ють. Нет, не разучилась, батюшка!

И снова хохот.

– А это моя жена, – хотел помочь замешкавшемуся священнику Шведов.

– Не путай меня, Серёжа, сам догадался, что не чужие здесь собрались… Лариса! Вот кто она. Лора… Я всех помню, всех!

Давно не видевшиеся друзья, забыв про мороз, возраст, срок разлуки и праздничный пакет отца Константина, долго ещё хохотали на всю улицу, благо она в этот поздний час была безлюдной, толкались под «плечики»… Первую радость встречи прервал некстати оживший в кармане священника мобильник.

– Спаси Бог! И тебя так же. Не забыл, Максим, не забыл. Радость-то у меня какая – старые друзья навестили… Да мы ещё на улице, не дошли до дому… Спасибо, но лучше вы к нам приходите. Отца Петра, своих гостей забирай – и к нам. Матушка наготовила – страсть! Разговеемся, посидим… А что Кирюшка? И у нас поспит за милую душу. Приходите, Максим, приходите! Будем ждать… Хорошо, спасибо. И ты всем поздравления и поклон от нас передавай, – отец Константин сунул телефон в карман. – Максим Иванович Пургин это, директор нашего комплекса «Крутогор», – объяснил он гостям. – В гости приглашает. Добрая семья, искренно верующая. Они мне как родные. А теперь ещё и наш второй священник, отец Пётр, из этой же семьи, – отец Константин говорил без остановки. – Но нет, теперь уж пускай он со своей компанией к нам жалует. Такого праздника мы с матушкой и не чаяли. Пошли быстрей, мои хорошие, потеряла она меня. Но за долготерпение ей такой подарочек… А?

А в доме Пургиных к тому времени уже собрались отец Пётр с Мариной, начальник стройки Игорь Кувайцев с женой Натальей, Василий Гаврилович Подрядов да старшие Крюковы – родители Анюты Пургиной. Из приглашённых не было только отца Константина с матушкой Пелагией, единогласно реабилитированных по случаю их встречи с друзьями молодости. На второй день Рождества перенесли свой визит и родители Максима. Но это родные люди, здесь можно без особых церемоний. Главное – настроение у всех было праздничное, приподнятое. В немалой степени его поддерживал немеркнущий свет изящной многоконечной звезды на верхушке стройной нарядной ёлки.

За угощением, разговорами время летело незаметно, но, как вскоре оказалось, не бесконтрольно.

– Не могу говорить за всех, – неутомимый отец Пётр вышел из-за стола, – но сам я считаю, что будет очень плохо, если отец Константин с матушкой Пелагией останутся без поздравлений от нашего дома.

– Я полностью тебя поддерживаю и готов составить компанию, – Максим со смехом встал рядом с шурином. – Кто с нами, поднимите руки!

Тут же поддержали мужей Аня и Марина.

– А я думаю, что пора и честь знать. Так ведь, Наташенька? – весело отозвался Игорь Кувайцев, посмотрев на жену, и с благодарностью поклонился хозяевам. – Большое спасибо за чудесный вечер. Это был настоящий праздник!

– А что же делать мне? – черёд принимать решение дошёл до Подрядова.

– Ид-ти вме-сте с на-ми! – в один голос продекламировали Аня с Мариной и смеясь, подхватили Василия Гавриловича под локотки.

– Сдаюсь! Таким красавицам отказывать просто грех.

Родители Ани вызвались остаться с внуком: вдруг Кирюшка проснётся, испугается. Молодёжь с благодарностью поддержала их инициативу.

…Все окна в доме отца Константина ярко светились. Стучать не пришлось: ворота оказались не запертыми, а дверь в сени так и вообще была нараспашку. Отец Пётр, снова что-то задумав, дал рукой знак внимания и тут же открывшийся дверной проём дохнул на пришедших ароматом праздника и домашнего уюта.

 

Рождество Твое, Христе Боже наш,

возсия мирови свет разума,

в нем бо звездам служащии

звездою учахуся,

Тебе кланятися Солнцу Правды

и Тебе ведети с высоты востока:

Господи, слава Тебе!

 

Выбежавшая в переднюю на голос отца Петра матушка Пелагия всплеснула руками и радостно заворковала:

– Батюшка, иди-ка скорей, посмотри, каких гостеньков нам Бог послал! Раздевайтесь да проходите, мои дорогие. Лепота-то какая, это ж надо! Давайте, девоньки, я вам пособлю…

С ответным приветствием вышел улыбающийся отец Константин, вслед за ним высыпали и его городские гости. Тут же познакомились, расцеловались и шумной гурьбой прошли к столу. На время притихнув, благоговейно перекрестились на Образа, густо заполнявшие «красный угол», освещённый большой зелёной лампадкой, и расселись на покрытую чистым половиком толстую широкую доску, заранее предусмотрительно установленную хозяином на две табуретки. Не мешкая, инициативой завладела матушка Пелагия. Доводы о сытости прибывшего пополнения их компании в резон ею не брались.

– Не хотите студенька, процведайте моих «мазуриков» – сдобные, сладкие. Вот с пареной калиной, а этот – с сушёными яблоками, если желаете – пожалуйста вам с малиновым джемом. Кусочками нарезанные, берите и прямо рот. Чаёк с забелкой или так?

– Спасибо, матушка, не беспокойтесь. Мы обязательно попробуем ваши пироги, уж я-то знаю им цену, – весело отвечала на заботу попадьи Аня. – Сейчас, посидим немножко, и будем пить чай. Но, чур, только вместе с вами.

– Договорились, мои хорошие, согласна, – и матушка решительно перешла в атаку на мужчин, уже успевших найти общую тему разговора. Получив сокрушительное поражение в форме категорического отказа от какой бы то ни было еды, она вынужденно уселась на свой стул, не теряя надежды при первом удобном моменте возобновить наступление на обоих фронтах.

Тем временем внимание всех приковал к себе отец Константин, вынесший из маленькой боковушки, считавшейся у них с матушкой спальней, старую, но вполне прилично сохранившуюся гитару. Кузнецовы, Шведовы, матушка Пелагия сразу поняли его намерение, зато Василий Гаврилович и отец Пётр с Мариной были явно заинтригованы.

– В кои-то веки мы встретились, дорогие мои пиплы, разлюбезный мой народец, – спокойно, без пафоса, но душевно и искренно произнёс отец Константин. – По такому случаю как не взять гитару. Вы только не обессудьте… Последний раз, матушка, когда мы с тобой пели? Вот… Уж и не помним когда. Но послушать хорошую музыку мы себе не отказываем. Рок, конечно, сейчас не тот, что был в нашу молодость, но иногда и его приобщиться можно. Я больше Кинчева с Шевчуком уважаю. Хотя и не похожи друг на друга, но слова у них, музыка…

– А что, Умка хуже что ли? Или Макар? – встрепенулась матушка Пелагия. И это была уже не благочестивая попадья преклонных лет, а разудалая Палага, которую за открытость, щедрость, безоглядную готовность придти на помощь каждому в ней нуждающемуся любила в своё время вся городская тусовка.

– Кто же говорит, что хуже, матушка, – примирительно улыбнулся отец Константин. – Каждый из олдовых рокеров хорош по-своему. Это тебе не безликая нынешняя попса. Ну, а я – не Шевчук, конечно, поэтому как смогу, так и спою вам одну его вещицу. Она как раз в тему…

Не совсем уверенно взяв несколько аккордов, отец Константин вдруг встряхнулся всем корпусом, как бы сбрасывая с плеч что-то мешающее, лишнее и запел:

 

У нас в деревне тоже были хиппаны,

Но всех - увы! - уже давно позабирали,

И я один, заплаты ставя на трусы,

Пытаюсь встать, да что-то ноги отказали.

Да, я последний из колхозных могикан,

Лежу и плачу, вспоминая всю систему,

Как на стриту аскали дружно на стакан,

Как найтовали мы с герлой по кличке Э-э-эмма!

 

Матушка Пелагия не преминула после этих слов дать в шутку лёгкий подзатыльник своему «рокеру» и тут же подхватила припев:

 

Йе-е-е, Пинк Флойд!

Йе-е-е, кайф!

Йе-е-е, шузы!

 

Редкая гармония голосов, напористость ритма, мажорный строй гитары моментально зажгли компанию. Кто жестами, кто притопом с прихлопами, а Вера Кузнецова – неподражаемым присвистом, но все вошли в песню, прониклись её содержанием, окунулись в атмосферу непринуждённости и свободы. Даже сдержанная, всегда немного надменная Лора Шведова безудержно барабанила по плечам сидевшего у стола на коллективной доске Василия Гавриловича, который и сам виртуозно выстукивал ладонями на коленях заразивший его ритм и смеялся, как мальчишка…

В заключительный припев дуэт Громовых вложил всю страсть своих горячих, добрых сердец:

 

Хиппаны, хиппаны, Пинк Флойд!

Хиппаны, о, где вы?

Хиппаны, хиппаны…

 

– Господи, прости нас грешных, – повернувшись к Образам с низким поклоном, перекрестилась матушка Пелагия. – Греховодник ты у меня, батюшка, право слово – греховодник. – Подойдя к отцу Константину, она нежно обняла его и поцеловала в заросшую аккуратно подстриженной бородой щёку. И перед гостями вновь предстала доброхотная матушка Пелагия, заботливая, бескорыстная, неутомимая служка на ниве православия.

Впечатление, оставленное столь неожиданным и оригинальным перевоплощением священнослужителя и его супруги, было неизгладимым. Улыбки застыли на лицах присутствующих, а заворожённый отец Пётр сидел, не моргая. Сам человек творческий, неординарный он настолько близко к сердцу принял сделанное открытие, что готов был заплакать от счастья, которое ниспослал ему Господь, приведя именно в Сосновку, именно к отцу Константину. Как он боялся при распределении у владыки попасть в подчинение к какому-нибудь замшелому попу, отпугивающему прихожан своим мракобесием. А здесь!.. Это ж надо, отец Константин – бывший хиппи, рокер. При этом человек, нашедший свою Истину в православной вере, в Боге и без остатка отдающий себя служению обретённой Истине. Как замечательно, когда людям дана свобода дыхания, а вера имеет право себя провозглашать! У такого пастыря так и хочется спросить: «Чем ты живёшь? Почему ты не похож на меня – тусклого, мрачного, скучного, порабощённого суетой? Откуда у тебя эта свобода? Где ты черпаешь своё вдохновение? У кого научиться жить так, как ты живёшь?» И ответ очевиден: «Господь Бог моя сила! Встань на путь, ведущий к Нему, и ты тоже обретёшь всё, чего пока не достаёт тебе в жизни».

Обрадован увиденным был и Сергей Михайлович Шведов. Неодолимый журналистский зуд заставил его улучить удобный момент и подойти к отцу Константину с вопросом:

– Батюшка, вы не будете против интервью нашей газете о вашем пути к Богу?

– Буду, Серёженька, буду! Мало того, что я недолюбливаю вашего брата журналиста с молодости… Только, Христа ради, не принимай это на свой счет, – спохватившись, отец Константин с доверительной улыбкой положил руки на грудь Шведова. – Так ведь и говорить-то не о чем. Анализировать промысел Божий? Увольте! А так, чтобы отметить какой-то особый случай, подвигнувший меня к православной вере... У меня такого случая, Серёженька просто не было. И объяснить, как я стал верующим, тем более, священником я не могу. Промысел Божий – и всё тут! Ты уж не обессудь…

…От всей души поблагодарив хозяев за гостеприимство и великолепный Рождественский рок-подарок, компания дружно засобиралась домой. Пургины беспокоились, как бы Кирюшка не проснулся раньше обычного да не раскапризничался бы без них, а городские друзья Громовых боялись пропустить первый автобус. Только отец Пётр с Мариной никуда бы не ушли от так полюбившихся им хозяев, не будь сегодня утренней литургии в храме.

– Хоть немножко отдохните, отец Константин, а то скоро вам с Петей на службу, – ласково проговорила Марина на прощанье. – И вы отдыхайте, матушка. В храме увидимся, до свиданья.

«Храни вас и помогай вам Господь, люди добрые!» – донёсся вслед уходящим голос матушки Пелагии.