Отрывок из повести "Письма откровенного человека" для "London Courier"

 

Я часто думаю о том, какую цену нам приходится платить за возможность расправить крылья, возвыситься.

Что при этом оставляем мы под небесами?

Как же порой тверд небосвод, и насколько глубока пропасть падения…

 

Я расскажу вам одну историю, некое видение из далекого прошлого.

И выражу свой рассказ в виде метафоры, она позволит сократить ненужные слова и подробности.

 

И когда пришел Праздник, звезды сияли настолько ярко, как никогда в жизни.

 

С утра потянулись следы санных полозьев – в город и обратно. Ослепительно белый снег, стада домашних животных задумчиво выпускающих морозный пар, медленно сгущающиеся сумерки… Звон православных колоколов, горячий аромат свежеиспеченных крендельков и бубликов.

В воздухе такая неподвижность, прозрачность, что порой кажется - сделай движение рукой и за ней потянется мерцающий след…

 

И когда пришел Праздник, все собрались и поздравляли друг друга, как никогда в жизни.

И приносили дары, и пели и пили.

 

И я приносил им вино, ибо мне не было места за столом среди взрослых по возрасту, и не было места за столом среди сверстников по положению.

Тонкий, чуть дребезжащий перебор струн гитары, чуть слышно, потом чуть быстрей,

слышней, вкрадчиво, а теперь громче, громче… и ах, черт меня дери – вступай певец!

 

И группа бродячих цыган-музыкантов рады стараться.

Молодой звонкий голос устремляется в небеса, жаворонком заливается и падает вниз, с хрипотцой, с ленивой тоской повествует о нелегкой доле и о беспросветности.

 

О несчастной любви и преданной дружбе.

О шатре широко раскинувшегося неба и о далекой звезде странствий.

 

Вступает женский, пронзительный голос и люди сатанеют.

Медные монеты стайкой покидают набитые кошеля, и обильным дождиком сыплются в дно гитары и в декольте цыганок.

Кружки, отставляя винные следы на столе, весело стучат в такт музыке песен, а вскоре и подкованные сапоги сельчан выбивают щепки из дощатого пола.

Толстый трактирщик выкатывает новые бочки вина, а его жена едва успевает собирать со столов в подол выручку. Тяжелые кружки оттягивают мне руки, от винных паров и кислого запаха кружится голова, но я стараюсь менять кружки как можно чаще, уж больно строги взгляды хозяев. Смуглые, так непохожие на русских детей маленькие цыганята ловко ползают среди объедков под столами, деловито засовывая в рот упавшие медные грошики. Расхлестанная молодая цыганка с синюшным младенцем за пазухой, гадает по руке молодому гренадеру. Солдат уже пьян, его глаза затуманены, но он счастлив – далекая крымская звезда войны уведет его вдаль, где ждет бедолагу чужеземное счастье - он вернется богатым, станет известным.

Монеты монист мелко дребезжат на широкой груди гадающей цыганки, бросив гренадера, она призывно протягивает руки к мужчинам, и вот уже и пожилые крестьяне и молодые парни, выкидывая дергаются в каком-то нелепом, заморском танце.

Я на минутку выскакиваю подышать морозным воздухом на улицу, и мне кажется, что даже луна и звезды застыли в удивлении и печали.

- Желает ли господин еще чего-нибудь? - обращаюсь к пожилому мужчине, который одиноко сидит в самом дальнем и темном углу трактира. Он немало выпил, перед ним целый ряд пустых кружек с вином. В течение вечера я часто бросал любопытный взгляд на темный футляр, лежащий перед ним на столе.

Это была скрипка.

Музыкант известен хозяину, вытирая руки фартуком, тот наклоняется к жене и, глядя на посетителя, что-то вполголоса ей говорит. Судя по брезгливому выражению на ее лице, я понимаю, что бродяга ей неприятен и мерзок, и не могу понять почему.

 

А веселье в самом разгаре.

В клубах табачного дыма головы купцов, цыган, крестьян, лакеев искажены, выглядят гротескно. Пожилой аптекарь похож на филина, прищурившись, он платком протирает очки, из-за чего сходство еще сильнее усиливается. Писарь из управы похож на хорька с серебристой мордочкой. Толстый мясник с женой напоминают мне двух старых хряков, только вылезших из грязной лужи. Свояченица мясника, не уставая и не останавливаясь, обгладывает и обсасывает мясные кусочки с блюд, хищный блеск сверкает в ее затуманенных сытостью глазах, и мне даже страшно подходить к этому столику, кажется, что вся стая с визгом и рычанием накинется на меня.

 

И когда пришел Праздник, все собрались и поздравляли друг друга, как никогда в жизни.

И приносили дары, и пели и пили.

 

А когда наступила глубокая ночь, и цыгане, набив мошну, ушли, никто не спешил уходить. Был слышен нестройный шум голосов, хруст разбитых стекол под ногами, плачь метели за окном. А потом кто-то заметил скрипичный футляр одинокого музыканта, и за стакан вина он достал свою скрипку.

 

Боже, как он играл!

 

Казалось, время остановилось, и мы застыли в нем кристалликами немоты в медовом пространстве света керосиновой лампы. Музыкант слегка раскачивался в такт мелодии, фалды потертого сюртука трепетали, мне казалось, что огромная звездная бабочка залетела в круг света, пьяное лицо бродяги было сурово, и так скорбно красиво, что я остолбенел, подавленный величием его выражения и красотой музыки.

А когда все кончилось, я обнаружил себя сидящим на полу, лица людей были обращены на толстого хозяина: вытирая жирные слезы, он стоял у пивного крана с кувшином в руке, а из бочки толстой струей на пол хлестало вино, и я понял, что и ко мне пришел Праздник.

 

И все бросились к музыканту, и он играл и пил. Каждый чувствовал свою принадлежность к нему, как чувствуют свою причастность к чему-то общему люди с общей бедой или радостью. И когда наступил рассвет, подобно засушенному кузнечику, музыкант лежал на полу, а хозяин вынес его во двор, оставив себе за долги потертую скрипку.

 

И когда пришел Праздник, все собрались и поздравляли друг друга, как никогда в жизни.

И приносили дары, и пели и пили.

 

Вместе с другими слугами я стоял у сломанного тела скрипача, и когда все ушли, украдкой положил ему в карман все заработанные за ночь деньги.

 

Пришла весна, за ней знойное лето, наступила осень и много, много раз времена года сменяли друг друга, но каждый раз, когда я чувствую, что метель за окном утихает, и морозная ночь тает на стекле первым весеннем, туманным лучом света, я зажигаю старую керосиновую лампу и долго смотрю в огонь. Мне представляется огромная роскошная сцена театра, величественные своды органа, рукоплещущие ряды, и иногда я слышу отзвуки чудной неповторимой музыки, и желтом круге света вижу сгорбленного талантливейшего пьяного русского музыканта из моего далекого детства, подарившего мне Праздник…