Поля и Арик были детьми литейщика Хуны Попивкера. Хуна был мужчиной здоровенным, что особенно бросалось в глаза, если рядом с ним стояла его жена Соня. Хуна возвышался над ней башенным краном, а Соня рядом с мужем казалась еще меньше. Семиклассник Арик ростом догнал отца, а маленькая Поля уродилась в мать.

...По выходным сидел Хуна в сарае, где оборудовал мастерскую и ремонтировал машины и мотоциклы. Его особенно ценили за умение отлить на заводе почти любую деталь. Туда в сарай к нему приходили друзья, там он с ними выпивал «с устатку». Появившись к ужину, Хуна молча клал перед Соней все заработанные деньги. Заначки ему были не нужны – выпивку и закуску благодарные клиенты несли сверх оговоренной цены, а больше он, стараниями Сони, ни в чем не нуждался.

Детей своих Хуна называл «котятами»: «кэцэлэ Поля» и «кэцэлэ Ари»...

...Училась «котята» Попивкеры хорошо. Проблем с учебой, да и с поведением не возникало. Аркашка, играючи, окончил школу почти со всеми пятерками. Как ни отговаривали его родители, он настоял на своем: поступил в военное училище в Тамбове. Домой приезжал на короткие побывки. После училища уехал в Забайкальский военный округ, откуда присылал ежемесячные послания типа: «Жив-здоров-служба-идет!» и открытки к праздникам.

Полинка заканчивала школу. В десятом классе она поднажала на математику и вышла круглой отличницей по всем предметам кроме физкультуры и труда по дереву и металлу.

...Решили, что Поля будет поступать в пединститут. Хуна, покопавшись в памяти, вспомнил клиента – доцента местного пединститута. Доцент, рад-радешенек, что так легко станет клиентом номер один, твердо обещал помочь. Полинка поступила на отделение русского языка и литературы. Все были довольны, даже сама Полинка. Группа собралась хорошая, девочки и редкие мальчики-филологи жили дружно. Училась Поля отлично, получала повышенную стипендию, было групповым профоргом, собирала членские взносы и сидела на собраниях в президиуме. Жила она дома, помогала маме, и родители не могли нарадоваться на будущую учительницу. Стараниями того же доцента, на практику Полю направили в хорошую школу, что на улице Ленина у входа в парк. Соня в своем ателье заказала ей замечательный костюм из офицерского парадного сукна, купила две новые блузки из нейлона: одну белую с кружевным жабо, вторую голубую, под костюм.

И вот первый день практики настал. Директор сам представил их учителям. Полиным учителем оказалась Надежда Семеновна, очень приятная доброжелательная учительница средних лет. Она расспрашивала Полю по дороге в класс, предложила сразу провести урок, представила ее своим восьмиклассникам. Надежда Семеновна рассказала детям, что к ним направили студентку-отличницу, профорга группы, и что в школе она тоже училась отлично, и что много стихов знает, и что сама потихоньку стихи пишет.

«Так давайте поздравим, - завершила свою речь Надежда Семеновна, - Полину ... – она вопросительно посмотрела на Полю: как, мол, твое отчество, - Полину...»

«Хуновну!» - подсказала Поля

«Хун-но-вну...- упавшим голосом произнесла Надежда Семеновна. - С первым уроком!»

Дети захлопали, никто из них и внимания не обратил на заминку. Поля провела урок, рассказывала детям о Пушкине, о царе Николае, о Дантесе и Наталье Гончаровой. Рассказывала она интересно, дети слушали, задавали вопросы. Поля успела прочитать два стихотворения из любовной лирики Пушкина. Надежда Семеновна потом ее хвалила, а за чтение стихов особенно.

«Поля, а как твоего папу зовут? – спросила Надежда Семеновна после урока.

«Хуна! - сказала Поля и впервые почувствовала себя неловко с отчеством «Хуновна»

«А моего звали Сеппо, я наполовину финка, так что я Надежда Сепповна. Училась я в Ленинграде, работала в Ленинградской области. Там такие отчества не в диковинку. А потом замуж вышла, сюда приехала и поменяла ближе к местному – Семеновна. И тебе советую. Отчество, как бы это сказать...» Надежда Семеновна замялась, закраснелась.

Практику Полина защитила на отлично. Дети, правда, как сговорившись, называли ее Полина Гуновна, но Надежда Семеновна сказала, что это даже хорошо, что у них ее имя эдак трансформировалось. В следующем году Полинке выходило заканчивать учебу, и Хуна загодя договаривался с доцентом о направлении.

«В распоряжение гороно! – объявил он Соне. – Один уже уехал черт знает куда, а кэцэлэ не пущу!»

Доцент обещал. Деньги были ему плачены немалые, а машина, само собой, разумеется, была еще на долгие годы обеспечена ремонтом. И все бы сложилось, но...

Как бывает в самый солнечный летний день, в самый разгар пикника или еще какого праздника, - нежданно-негаданно, как по волшебству, припустит дождик. И расползаются под струями воды бумажные украшения, и плачет именинница, прижимая к груди кремовый торт с залитыми водой свечками. А что сделать? Против природы не попрешь!

Накануне распределения, нашли шалуна-доцента на диване на кафедре педагогики. Бездыханным и, простите, без штанов. Кого он так страстно экзаменовал, осталось загадкой. Жена доцента во всеуслышание объяснила, что случались у него пару раз приступы сердечные и он, доцент, тогда раздевался и ложился отдохнуть. Вот именно такой приступ и застал его в кабинете за научной работой, и он, раздевшись, будто бы, отдохнуть прилег. Ну и трусы, видимо, снял, чтобы сердце ровнее билось.

«Грех какой!» - смеялись студенты.

Нехорошо смеяться, все-таки человек умер. Но ни деканат, ни партком ничего не могли поделать, - смешно.

Так вот, на Полинку случай этот оказал самое неожиданное влияние. Распределение было через три дня. Хуна, как не старался, но за три дня найти запасной ход в институт не смог. И распределили Полинку в село Лепехи, Мурованокуриловецкого района. Школа небольшая: девять учителей и директор.

«Надо укреплять сельские школы молодыми кадрами! - с пафосом провозгласил декан факультета. – Полина Попивкер у нас отличная студентка, она качество образования всему району повысит!»

И улыбался при этом очень ехидно. Ну, ни дать ни взять - желтый крокодил – прозвище в точку.

Полинка распрощалась с соседями и институтскими подружками. И не очень ее даже удивило, что Наташка Дзыга распределилась как раз в ту школу, где она, Полина, проходила практику. Не такая она, Поля, наивная, понимает, почему Наташка в кабинет к желтому крокодилу бегала. А теперь Наташка даже попрощаться с ней не хотела по-человечески. Буркнула «Пока!» - и ходу! Как будто не списывала она у Полины все четыре года задания, как будто не готовились они вместе к экзаменам. Ну, ладно, как совесть подскажет...

Хуна взял на работе отгул, Соня тоже в ателье подменилась чтоб дочку проводить. С утра грузили в машину книги, платья, постель, даже посуду. Квартиру в Лепехах ей нашли отличную: полдома – три комнаты и дешево. На другой половине жили пожилые тетя Валя и дядя Витя. Дети их уехали, живут далеко, приезжать им некогда. Обещали они за Полинкой присмотреть. Да и обижать ее в селе некому – все на виду. С тем и попрощались.

С работой у Полинки, правда, сложилось хорошо. Вела она русский и украинский, а еще факультатив по эстетике, да еще для души сагитировала детей организовать свой театр. Они пьесы ставили, в клубе показывали. Зрителей было – не протолкаться.

Детей в школу привозили из трех соседних сел автобусами, зимой часто застревавшими в снегу, а весной и осенью в непролазной грязи. Уроки начинались только тогда, когда до школы добирались все три автобуса. Полинке очень нравилась школа, дети, ее театр. Она еще и в совхозный хор записалась. Месяца через три признали ее и родители школьников. Стали через детей передавать ей то сметаны баночку, то яички. Замдиректора совхоза дрова выписал, еще и привез сам.

И все бы хорошо, только вот...

Не давало покоя Полинке, что все – и дети, и родители, а за ними даже учителя и сам директор, - называли ее с первого дня не Хуновной, а Ху... сами, в общем, понимаете как. И не видели, главное, в этом ничего такого особенного. Мало ли какие у них, городских, отчества бывают. Кто - Львовна, кто – Дормидонтовна, а кто, сами понимаете, Ху….

Парни молодые к ней в клубе обращались уважительно, по-отчеству, то есть, опять-таки, Ху..., сами понимаете. И танцевать приглашали, и провожали домой. И Полина всегда плакала после этих провожаний. Ни один, ну просто ни один из них даже не попытался ее поцеловать! А из рассказов молодых учительниц выходило, что отбоя от парней нет, и что местные городских очень предпочитают.

«Мы девушки культурные, опять же в чистоте себя содержим. Нас «а-натюрель» не застанешь!» - хвастались Галя и Надя – молодые незамужние учительницы. Жизнь у них была веселая, чуть не каждый вечер гулянки. На уроки они приходили заспанные, часто с головной болью. Полинка слышала, что Надя прошлой весной делала аборт, и как раз во время выпускных экзаменов попала на три дня в райбольницу. Как же тут Полинке с ними соревноваться, когда она живет с хозяевами, водки не пьет, и чтобы до аборта дело дошло не допустит!

А тут еще в начале нового года в школу, вместо ушедшего на пенсию старенького Иван Семеныча, прислали молодого учителя математики. Галя с Надей совсем голову потеряли, проходу не давали: «Александр Григорьевич» то, да «Александр Григорьевич» это.

А Александр Григорьевич в первый же день работы, услышав от заглянувшего в учительскую Васьки Гмыри: «Я до Полыны Ху...», самого Ваську отчитал за косноязычие и в коридор отправил. А потом к Поле подошел, извинился и спросил: «Будьте любезны, как Выше имя-отчество?» Поля прошептала: «Полина Хуновна!» И Александр Григорьевич провел воспитательную работу во всех классах. Дети сначала ошибались и иногда называли ее по-привычке Ху..., но дело пошло, и все чаще они четко выговаривали «По-лы-на Хун-нив-на».

Только за это стоило в Александра Григорьевича влюбиться наповал. Поля так и сделала. И жизнь ее стала яркой, как будто кто-то ей протер очки, годами запорошенные серой пылью. Небо стало ярко голубым, а голые деревья ярко-коричневыми. Форменные платья и костюмчики детей переливались всеми оттенками шоколадного, а школьная доска стала лаково-черной, совсем как Полины туфли, купленные мамой Соней по большому блату в центральном обувном.

...

Но, опять-таки, наивно думать, что Александр Григорьевич, Саша, вот так просто обратит на нее внимание. Ростом она небольшая, но, и он, правда, тоже не гигант. Галя и Надя – девушки яркие, губы накрашены, грудь вперед. Поля губы тоже красила розовым, глаза оттеняла, но все это чуть-чуть. И грудь ее вперед выпячивай-не выпячивай, а ничего выдающегося ее вторым размером не изобразишь! Зато волосы у нее от природы вьются, и ресницы от природы черные и длинные. И глаза красивые, все говорят. Голубые и с ободком вокруг радужки. А нравятся ли Саше голубые глаза и кудрявые волосы?

И Полинка, не долго думая, пригласила его в школьный театр. Пусть видит, как ее все слушают, как ее дети любят! Потом предложила помочь с планами и методикой. Пускай видит, что не дурочка она! А он в ответ ей предложил помочь проверять сочинения. Так вот вдвоем и засиживались в школе допоздна. С помощью тети Вали, пекла Поля всю зиму пирожки, приносила в школу, угощала всех и Сашу, конечно. Пускай поймет, что она и готовить любит, и печь умеет. Всю зиму вот так вокруг него плясала! Уже Галя и Надя отступились, а Полина – нет.

Весна пришла, Восьмое марта. Все дарили женщинам вербу и ольховые ветки. Директорова жена испекла торт. Большую перемену удлинили, и пили в учительской чай почти сорок минут. Паша-трудовик и Саша пели смешные частушки, про всех женщин по куплету. И про Полю сочинили. Сначала Пашка пел:

«Наша Поля – режиссерит,

И поет в народном хоре.

Как же мне найти пути,

Чтобы к Поле подойти?»

 

А потом Саша по струнам ударил:

«Я в театре стал играть,

Сочиненья проверять,

Только Поля ходит мимо,

Ничего не хочет знать!»

 

Лица у Гали с Надей сделались, будто уксусу обе напились. Поняли, пропал Александр Григорьевич для них, не видать им его, как своих ушей. В общем, с того самого восьмого марта, любовь у Поли с Сашей началась нешутейная. В следующую субботу к Поле приехали мама с папой. С дочкой повидаться и с Сашей познакомиться. Соня еды привезла – стол ломился. Хуна с Сашей чуть не две бутылки водки уговорили. Он, Хуна, еще и отнес Сашу на диван спать, а то в конце ужина Саша на ногах не держался.

«Во-о какого парня хорошего моя кэцеле оторвала!» - хвастался Хуна.

Наутро Саша головой маялся, есть не хотел. Соня его жалела, рассола от помидор соленых дала. Так и пролежал Саша у Поли до обеда. Потом родители уехали, а Саша остался. Поля у постели его сидела, по голове гладила, а потом оказалось, что Саше уже лучше. Потом и совсем хорошо стало.

И ему и Поле.

Через месяц такой любви горячей, решили они поехать на выходные к Сашиным родителям, познакомиться. Жили родители Саши в Городковке, что возле Крыжополя. Все родня его в Крыжополе жила, кроме одного знаменитого дяди, который на москвичке женился. Мама Сашина была библиотекарем, а папа заведовал магазином «Сельпо». Очень им Поля понравилась, встретили как родную, обхаживали ее как принцессу, стол богатый накрыли...

В воскресенье всю родню пригласили: дядьев с женами и с детьми и тетю Басю, сестру бабушкиного второго мужа, – родня, как не пригласить. Вот с этой тети Баси, скандал и начался.

«И как эту невесту зовут?» - тетя Бася спрашивает. Причем, спрашивает не у Поли или, скажем, Саши, а в воздух. Ну, за столом тихо стало, никто на вопрос этот отвечать не хочет. Всем ее мама Сашина при знакомстве представила, мол, Поленька, Поля. Раз все молчат, то Поля сама решила представиться, может, эта тетя Бася глуховата, не молоденькая, поди.

«Меня зовут Полина Хуновна!» - говорит, причем громко так.

«Как-как? - переспрашивает тетя Бася, - Ху-как, ху-что? Да она - хамка настоящая! Мне, пожилому человеку, в лицо такие слова! Ху...! Бесстыдница!»

Что тут началось за столом! Дети смеются, за животы держаться, дядья тоже не отстают, тем более что первую бутылку уже со стола пустую убрали. Жены их кривятся, как будто горчицы нанюхались, мол, «ах, ах, как неинтеллигентно!» Саша орет, всех перекрывает: «Не Ху...вна, а Ху-нов-на!». Скандал!

Насилу успокоились.

Мама Сашина горячие закуски подала: пирожки с яйцом и луком, голубцы со сметаной. Вторую водочную бутылку пустую со стола на кухню отправили, снова выпили. И Саша стал объяснять: «Полиного папу зовут Ху-на! Имя такое, Ху-на! И Поля – Полина Ху-но-вна, а не Ху.., сами понимаете!»

Тетя Бася носом засопела и спрашивает: «А что это за имя такое, - Хуна?»

Тут мама Сашина вперед высунулась и говорит: «Тетя Бася, вы ж «Просто Марию» каждый день по два раза смотрите! Марии кто ребенка сделал, а? Правильно, Хуан-Карлос! Мексиканское имя!»

Тетя Бася только хрюкнула и пододвинула тарелку с пирожками поближе. Ну, а дети до конца застолья успокоиться не могли: то один, то другой на Полю глянет и в тарелку фыркает. Сидели за столом долго и с удовольствием, потом посуду до полуночи мыли. Домой в Лепехи папа Сашин их на рассвете привез. Понедельник отработали Саша с Полей в полусне, еле-еле добрались до кровати и уснули, даже не поевши. А часиков в девять разбудила их музыка. Играли под самым окном, гармонист с переливами выводил проигрыш между куплетами, а чистый, детский еще, голос Васьки Гмыри старательно выводил:

«Жэнытысь будэ Ху…вна,

Знайшла соби х..!

А дивка вона гарная,

Шкода, шо нэ моя!»

Потом заиграли проигрыш, во время которого Полина успела вскочить с постели, сунуть босые ноги в сапожки и набросить халат. И снова:

«Вэсилля видсвядкуемо,

Горилку будэм пыть!

И будэ наша Ху…вна

Сашка свого любыть!»

«Василий! – заорала, выскочив на крыльцо Поля. - Прекрати немедленно! Вот я матери скажу!» Из-за забора послышался сдавленный хохот, потом ребята побежали по тропинке. За углом, у сарая они остановились, и Васька запел новый куплет:

«В ных диточкы народяться…»

В этот момент Саша, успевший обежать вокруг дома, схватил Ваську за шиворот. Гармонист с товарищем побежали по сугробам, спотыкаясь, увязая в снегу, и хватаясь за покосившиеся заборы.

Долго Саша в тот вечер утешал Полинку.

«Никогда, - плакала она, - никогда мне не избавится от этого прозвища! Арик, брат, поменял отчество, стал Ионовичем. Специально в музей ходил, спрашивал самое близкое к Хуне имя. А папа все равно ему не простил, говорит, что заслужить надо, чтоб никто над именем не шутил. А мне, что ли, всю жизнь Ху..вной быть? Саша, ну посоветуй, ты же умный!»

Заснули они после полуночи, уставшие, и так и не найдя никакого решения. На выходные поехали они к Полинкиным родителям. Мама Соня сразу увидела, что дочка не в настроении, стала расспрашивать, допытывалась до самого ужина. В конце концов, Поля не выдержала и, как раз перед тем как вернулись Хуна с Сашей, расплакалась и все рассказала. И про Ваську Гмырю, и про частушки, и про Аркадия Ионовича, и про то, что она не хочет папу обижать, но и жить так тоже невтерпеж.

Хуна с Сашей явились в самый разгар Полининых признаний. Веселые пришли, довольные, по всему видно, что выпили и закусили в гараже основательно. «Соня, почему наша кэцэлэ плачет? – улыбаясь спросил Хуна. – Обидел кто, или что-то купить хочет? Что хочет – купим! – Он выложил на кухонный стол пачку денег. – А обидчика накажем. Вон, зять у меня – во-о какой парень!»

Долго в тот вечер сидели за столом Соня с Хуной напротив Поли с Сашей. Хуна сначала смеялся над Полиниными слезами, потом голос повысил, чуть не криком доказывал, что все это полная ерунда. Тут Соня вставила тихонько: «Ты не понимаешь, Хуна, как девочке обидно: ее матом обзывают сто раз на дню, а она должна и виду не показывать!» И опять возмущался Хуна, и доказывал Саша. И вопрос не решался.

Свадьбу назначили на самый конец июня после школьного выпускного вечера. Сразу после торжественной части Полинка с Сашей выбежали на улицу, где их уже дожидался Хуна. Но, ускользнуть незаметно не удалось. Васька Гмыря ворвался в зал, где уже погасили свет и начали играть первый вальс, с криком: «Григорич Ху…вну жэнытыся вэзэ!» На улицу высыпали и ученики и учителя. Кричали «Желаем счастья!» и «Горько!» (это уже одни парни кричали). Как машина тронулась, выпускники стали скандировать «Полына Ху..вна» и «Олексан Григорыч».

В город доехали совсем уже ночью, усталые. Наутро Соня еле-еле добудилась Поленьку. На девять утра была заказана парикмахерша, которая за два часа должна была причесать всю женскую половину гостей. На счастье, мастерица была с опытом, а потому явилась с помощницей. За два часа они начесали и лаком обрызгали обеих мам, и трех дядьевых жен, и двух Поленькиных подружек. Тетя Бася, прибыла на свадьбу с тремя коробками: в самой большой коробке, что из-под вентилятора, было аккуратно уложено пятью слоями свадебное печенье-флудн; в коробке поменьше, которая из-под кастрюли-скороварки, лежали обернутые коричневой бумагой, три огромных копченых окорока; а в третьей коробке с надписью «Ботинки зимние утепленные. Тульчинская обувная фабрика», которую тетя Бася из рук не выпускала, лежал последний писк сезона - шикарный белокурый парик с локонами. По такому торжественного случаю тетя Бася решила не делать прическу на своих выцветших кудерьках, а вместо этого добить всех гостей бархатным платьем и белокурыми локонами под Мэри Пикфорд. Правда, нынешняя молодежь о Мэри не слыхала, но, «В конце-концов, есть же какая-нибудь современная белокурая жучка, от которой все парни слюни пускают!» - приговаривала тетя Бася, устраивая парик «по центру».

Свадьба была веселая, много тостов, много музыки и танцев. Речи говорили родители, потом знаменитый Сашин дядя, который, наконец-то, привез показать свою москвичку-жену. Потом говорил директор школы, потом директор ателье «Парад», потом начальник литейного цеха. Потом играли «Семь-сорок» два раза, чтобы гостей расшевелить, и еще четыре раза гости сами заказывали и деньги музыкантам в барабан бросали. К середине свадьбы, когда гости так разогрелись, что, по выражению тети Баси, «воду жлекали как лошади!», неожиданно явился Васька Гмыря с Оленькой Шлехтер и с букетом необыкновенно красивых роз со стеблями метровой длины. Васькин дед сторожил питомник роз в Луке-Мелешковской, вот Васька не поленился и приволок любимым учителям элитный букет.

«Цэ вам, Полына Ху…вна вид выпускныкив!» - гордо объявил он в микрофон. Полинка за голову схватилась: вот уже и винницкие друзья знают ее позорное прозвище! Но, свадьба катилась своим чередом, музыка играла, тосты говорили. Тетя Бася с такими же внушительных размеров подружками танцевали, как они объявили, свадебный танец. Знаменитый парик съехал на правую сторону и грозил совсем упасть, но тетя Бася веселилась, что называется, до упаду. Гости пили и смеялись, официантки едва успевали убирать пустые бутылки, а музыка играла, заглушая Поленькины жалобы.

К девяти вечера, когда уже совсем стемнело, на такси лихо подкатил нежданный гость – брат Аркаша. Он, все-таки, выпросил отпуск на трое суток, не считая дороги, рассказывал, смеясь, что пришлось в штаб три ящика водки отвезти, по ящику за день. Мама Соня со слезами обнимала сына: «Денечки считаю, когда увидимся! Не могу больше, скучаю, каждый день думаю, ночами не сплю. Папа, вроде бы, нашел клиента из штабных, обещали попробовать тебя в наш округ перевести». Аркашка в парадной форме смотрелся молодцом – вылитый Штирлиц. И отбою не было от подружек Полиных – все хотели с ним , ну, хоть разочек, потанцевать. И провожать Аркашка после свадьбы сразу двух девушек пошел – не растерялся.

Расходиться начали только после часа ночи, прощались, желали счастья. Мамы новобрачных приглашали гостей приходить завтра к часу дня, продолжать праздновать. Осталось столько еды, что пришлось арендовать в столовой большой холодильник. Но все эти хлопоты не интересовали Сашу с Полей, они сидели на диванчике под доской почета с огромным профилем Ленина, и смотрели друг на друга, все еще не веря, что теперь они муж и жена и что это навсегда. Сашин непьющий друг, который весь вечер гонял на микроавтобусе от Полининого дома до кафе и обратно, отвез их в гостиницу. И, конечно, Поля в ту ночь не вспоминала о своем отчестве. И вообще ни о чем не вспоминала, потому что для нее во всем мире был один Саша. А для Саши – только она.

Но, пришло утро, а с ним и заботы и хлопоты. В половине двенадцатого к ним в номер постучалась тетя Бася: «Молодята, мне очень жалко вас будить, но на двенадцать придет парикмахерша! Мама, конечно, сядет первая, а потом поедет в кафе столы накрывать. Еще городковские красотки хотят причесать свои три волоса, ну, и московская штучка тоже. Так что, у тебя Поленька есть время одеться и выглядеть так, чтобы всем показать, как ты своим мужем довольна!»

Одевались Саша с Полей под ворчание тети Баси, которой не терпелось поделиться, какие крали в Москве пять на рубль в базарный день. А уж та, на которой Сашин дядя женился – вообще «ни кожи, ни рожи».

Платье у Полинки было новое, специально для второго дня свадьбы пошитое: розовое с белыми цветами яблоневого цвета и малюсенькими листочками по подолу и по краю рукавов. И шло ей платье это, ну, просто очень, а уж Саша с нее глаз не спускал, все время под локоть поддерживал, либо за талию обнимал. Опять веселились они до самого вечера. Гости приходили и уходили. Часов в шесть, перевезли все остатки к Полине домой, и снова начали праздновать. Три раза чай с тортом пили, а потом начинали заново салат оливье поедать.

Уже совсем поздно сидели они всей семьей кто с салатом в тарелке, кто с мясом жареным, а кто уже со стаканом чая или кофе. Дядья Сашины уже домой в Городковку укатили, и московского гостя с женой с собой забрали. Только родители Сашины остались и тетя Бася с париком. Тут Аркашка набрался храбрости и объявил: «Я буду из армии увольняться и на выезд документы подавать! В Израиль поеду, там военные нужны, который год страна ото всех арабов отбивается!»

Ну, чтоб сказать, что от Аркашкиного заявления половина присутствующих подавилась, а у второй половины просто в горле застряло – значит, ничего не сказать. Ну, откашлялись, водичкой запили, а папы, Гриша с Хуной, и водочки глотнули, закусили. Аркашкина новость в воздухе повисла – просто так ее на запьешь. Обсуждали чуть не до утра. И так, и этак, а хорошо не выходило. Уедет Аркашка, за ним родители потянутся, а без Поли они не хотят ехать. Саша – вообще сын единственный, для родителей без него не жизнь. До хрипоты спорили, а уж водки при том выпили немеряно. А тетя Бася молчала, в спор не вступала, никого не поддерживала, даже странно как-то. Сидела на диване и парик, на абажур от настольной лампы надетый, обхаживала. И расчесать успела, и на бигуди накрутить золотую шевелюру. Наконец, Сашина мама не выдержала и просит: «Тетя Бася, чего ж вы молчите. Ну, уже родите нам хоть какую идею. Ехать или нет?»

Тетя Бася париком полюбовалась и с улыбкой во все золотые зубы говорит: «Дети, я не знаю, где хорошо, но ехать надо!» Ну, прямо не тетя Бася, а сам Шолом-Алейхем.

В ожидании разрешения на выезд, Саша с Полей отработали в селе Лепехи еще целый год. И Полина больше не обижалась на свое отчество. Чего обижаться, если скоро у нее отчества совсем не будет, а будут ее в Израиле называть Полайна или еще как нибудь красиво. И дети там будут самые лучшие, самые послушные, все как один со скрипками и в белых кипочках. Саша тоже мечтал, что он в Израиле будет на одну учительскую зарплату семью обеспечивать, а Поля детей растить и супы с котлетами готовить. Здесь на одну зарплату не выкрутишься, а там – запросто. Родители Сашины о внуках мечтали, как они в парке с ними гулять будут. Хуна с Соней надеялись, что Аркашка в Израиле этом к ним поближе устроится. Видеться будут почаще. У Хуны профессия, что называется, в руках, ему везде работа найдется. Да и Соне не так язык нужен для шитья. Еще и детям помогут! Ожидание разрешения на выезд тянулось бесконечно, а надежды с каждым днем таяли.

Первой получила разрешение на выезд, конечно, тетя Бася. И кто-бы сомневался, ей всегда счастливый билет в лотерее выпадал: как тираж – так рубль! Вслед за ней прислали документы Поле с Сашей и Сашиным родителям. Поля плакала и ехать без родителей не хотела. Соня даже прикрикнула на нее. «Кэцеле, - басом гудел Хуна, - ты еще здесь посиди пару месяцев и моему внуку дадут бессрочный авиабилет. Подрастет – туда-обратно кататься будет!»

«Почему билет?» – не понял Саша

«Потому что она у тебя в самолете родит! Еще два месяца просидите тут – я ее не пущу! – пугала Соня. – Не ждите нас, уезжайте!»

«Соня, я тебе обещаю прекрасные роды и здорового внука. Это же не что-нибудь, а таки Израиль, - утешала на прощанье тетя Бася плачущую Соню. – Я сама прослежу и кому надо дам в этом Израиле просраться, ты меня знаешь!» - кричала она уже из таможенной зоны.

Пограничник взял выездные документы.

«Александр Григорьевич! – без запинки громко прочел он и кивнул Саше. – Проходите!»

«Полина, - громогласно начал он, споткнулся, перечитал по себя, покраснел, потом полушепотом по слогам повторил, - По-ли-на Хун-нов-на, это, извините, Полина, проходите».

Так осталось отчество Полины Попивкер на паспортном контроле в городе Киеве.

Через четыре месяца в Израиль вылетела Соня, отправив багаж и оставив Аркашку и Хуну заниматься продажей кооператива, машины и гаража. Поле оставалось доходить неделю, и Соня торопилась. Но внучка ее решила все по-своему, и появилась на свет, когда бабушка летела над Черным морем. Тетя Бася выполнила свое обещание и орала на весь госпиталь. Перепуганные акушерки привели врача, понимающего по-русски, который перевел, что пожилая дама посылает всех в туалет по-большому, чтобы ничто не мешало им выполнять свою работу быстрее.

Обычно, после свадьбы героев, автор повествование заканчивает, потому что жизнь после свадьбы – уже совсем другая история. Наша история о девушке Полине, которая стеснялась своего отчества, закончена. В Израиле действительно нет отчеств и все называют ее по имени. У них с Сашей уже двое детей, и у Аркаши скоро будет двое. Бабушка Соня с удовольствием нянчит внуков. Сашины родители тоже души в малышах не чают. Школьники в Израиле, правда, оказались не совсем такими идеальными как мечталось Полине, да и на одну учительскую зарплату не очень развернешься. Но это, повторюсь, сюжет другого рассказа. К Аркашиной свадьбе тетя Бася купила новый белокурый парик с длинными как у русалки волосами. Там на свадьбе, она познакомилась со своим женихом –переселенцем из Аргентины. Правда, оба они говорят на идиш, и это, конечно, помогло им договориться. Через два месяца тетя Бася в новом парике стояла под хупой. И, представьте себе, тети Басиного мужа зовут Хуан. Вот и не верь Б-жье провидение и в судьбу.

Да, а Васька Гмыря женился на Оленьке Шлехтер и переехал жить на историческую родину жены. Они обосновались неподалеку и часто приезжают в гости. Васька всегда привозит Поле цветы и, вручая очередной букет, улыбается: «Цэ вам, Полына Ху...», сами, в общем, понимаете.