Отрывок из романа «Ангел Жизни»

 

12 мая 1932 г

В этих войлочных тапочках невозможно оторвать ногу от пола, можно только осторожно шаркать, едва-едва передвигая ноги. Это только кажется Глебу, или же он действительно настолько ослабел, что передвигаться нормально, не держась при этом за стену, совершенно не может? Но жажда сильнее слабости.

Тусклая дежурная лампочка освещает коридор. Целый час он лежал и ждал, что вот появится нянечка и можно будет попросить воды. Но видно она занята или, что скорее всего, спит в ординаторской. И теперь приходится пробираться самому в конец этого длинного коридора, где в углу стоит бачок с водой, к ручке которой длинной цепочкой прикреплена жестяная кружка. Старики народ забывчивый и, напившись воды, норовят эту самую кружку прихватить с собой в палату. Так что это общественное достояние охраняется цепочкой.

В первую палату Глеба перевели два месяца назад, еще в марте. Эту палату кто-то окрестил «мертвецкой» за то, что сюда переводят умирающих стариков. В палате всего четыре кровати. И примерно раз в две-три недели, отсюда выносят вперед ногами. Глеб сменил уже трех соседей. Обычно это происходит по ночам. Тихо входят санитары и выносят на носилках очередное бездыханное тело. Утром после завтрака можно попрощаться с покойником, пройдя по длинной липовой аллее до морга. На прощание отводится около получаса. Потом приезжает полуторка и увозит уже закрытый гроб на сельское кладбище на другую сторону речки Гаруньки. Желающих присутствовать при погребении, находится немного. Обычно это одни те же старухи. Им приходится пройти по подвесному мосту на ту сторону речки, где всего в трестах метрах от берега посреди березовой рощи находится кладбище. Там же и старая церквушка, давно потемневший купол с крестом которой виден из окна палаты. Можно, не спеша, за полчаса дойти туда. За это время, машина успевает проехать по большаку до моста, что в километрах пяти от дома престарелых и, потом, уже по проселку, доехать до кладбища.

Глеб никогда не ходит туда. К чему. Скоро самого отвезут, так что познакомиться с местом своего будущего вечного пребывания, можно не торопиться – никуда не денется, все там будем.

Сегодня ночью помер «Нарком». Как настоящая фамилия этого старого толстого астматика, знают только в администрации. Все его упорно называли Наркомом. Целыми днями он ходил по территории и доказывал подряд всем встречающимся преимущества планового хозяйства не только всей страны, но и отдельно взятого гражданина. Он планировал каждый час своего дня и неукоснительно исполнял распорядок, поминутно справляясь с карманными серебряными часами. Запланировал даже день собственной смерти. Ошибся, правда, всего лишь на один день. Еще час назад он хрипло дышал во сне, а теперь затих навсегда.

Глебу совсем не страшно лежать в одной палате с покойником, только вот жажда замучила. Кое-как встал с кровати, подошел к Наркому, наклонился и послушал – все, мертвее не бывает. Уж ему-то, Глебу это хорошо известно, столько за всю жизнь насмотрелся, ничем не удивишь. Потому и нет у него к умершему ни жалости, ни сочувствия. Подошел к окну, открыл его. Палата сразу наполнилась звуками майской ночи. Щербатая луна поднялась высоко, пришлось даже слегка высунуться, чтобы получше рассмотреть ее. Большой сквер перед домом в ночи напомнил ему смутно что-то, но что именно, никак не удавалось схватить. Вдруг со стороны церкви, раздался колокольный звон. «Ну, да, конечно, Пасха сегодня. Христос воскрес из мертвых. А тут…». Глеб не додумал фразу, вздохнул и поплелся в коридор.

Возле бочка висит старенькое зеркало, надтреснутое и в желтых разводах. Из зеркала посмотрела на Глеба седая, давно нестриженная, всклокоченная голова. Подбородок и щеки, заросшие седой щетиной, мутные глаза. Глеб горестно усмехнулся и отвернулся от этого зрелища.

Вода была теплой и отдавала железом. Напоследок он умудрился грохнуть кружкой, которую опустил мимо бочка. Поднимать не стал, запахнул на груди теплый серый халат и поплелся обратно. Вдруг неудержимо захотелось курить, хотя последний раз курил он лет десять или двенадцать назад. Помотал головой и стал в полголоса повторять «Это надо же. Это надо же такое…».

Уже лежа в кровати, он еще раз произнес «это надо же». Непонятно только к чему это теперь относилось – то ли к тому, что табаку захотелось, то ли, что Нарком себе смерть планово накликал. Только вдруг он ясно и отчетливо понял, что ему самому осталось жить… ну минут пять или десять. Он давно готовился к этому, но теперь неожиданно ему стало страшно. Даже холодным потом покрылся, а сердце забилось возле самого горла. Потом страх прошел, осталась одна жалость. И от этой самой жалости к самому себе, он тихо по-собачьи заскулил. Крупные слезы обильно полись по глубоким морщинам, по седой щетине. Подушка сразу же стала мокрой.

- Христос Воскресе… смертию смерть поправ… хм… Так, так, так. Как себя чувствует клиент этой богадельни? Значит, мы собрались в последний, так сказать? Стоять на пороге Вечности и вдруг так раскваситься. Не хорошо, ей-богу, не хорошо.

Слезы разом иссякли, Глеб даже не стал всматриваться в темноту. Напротив, отвернулся к стене и, прижавшись лбом в шершавой поверхности, притих. Через минуту или две все же выдавил с трудом, хрипло

- А пошел ты…

- Ну, вот. Я можно сказать, со всем своим сочувствием, а он… Впрочем, прощаю. Не впервой от тебя такое слышать. В последний раз можно бы и пропустить мимо ушей.

Глеб нехотя повернулся на спину и уставился в потолок. Ангел сидел на кровати мертвого «Наркома» и поглаживал того по животу.

- Много мне еще осталось?

- Смотря сколько принимать за «много».

- Я тебя совершенно конкретно спрашиваю… час… пять минут… меньше?

- Это что-нибудь меняет?

- Да. Мне еще нужно…

- Напоследок помусолить свое прошлое? Похвально. Свести, так сказать, счеты, подвести итог жизни. Только зачем все это? Может лучше будет пару папирос выкурить, да и в путь. У меня как раз пачка «Герцеговины» завалялась… И потом… неужели ты не понимаешь, что половину… большую, причем, своей жизни ты уже ни за что не вспомнишь. Это называется…

- Я знаю, как это называется. У меня есть еще время понять?

- Понять? Что ты еще хочешь понять?

- Я хочу понять, для чего… зачем?

- Нельзя ли конкретнее? Конкретнее оформить свой вопрос?

- Для чего все это было? Зачем я родился, прожил эти восемьдесят лет и теперь вот умираю? Зачем все это?

- В эти восемьдесят лет ты так часто задавал себе этот вопрос, что давно уже должен был бы найти ответ. Странно, что это не произошло. На этот вечный вопрос столько существует ответов - от «для того, чтобы есть, спать, рожать детей» до «чтобы исполнить Закон Божий, Его заповеди». Только выбирай, какой ответ тебе больше подходит. И думать ничего не надо.

- Не то… все это, не то! Меня не устраивает этот ответ. Меня не станет, а этот проклятый вопрос останется. Это несправедливо, нелепо…

- Справедливость? Какое тебе до этого дело? Миллиарды людей родились, прошли по своему отрезочку времени и умерли, так ничего и не поняв.

- Вот именно, ни-че-го! Никто толком не успел понять, для чего все так устроено. И я не успел понять. И уже не пойму. Обидно… обидно и только. Я ничем не лучше других. И… ну, и все, довольно. Уйди. Не мешай мне перед концом «полистать» прожитые годы. Больше мне все равно ничего не остается. Так что…уходи. Прощай. Надеюсь, что я не сильно попортил твою Вечность, своим минутным существованием.

- Глупо, конечно, да, собственно, мне-то что за дело, вспоминай. У меня к тебе другое предложение. Тебе хотелось бы еще пожить?

Глеб криво усмехнулся.

- Дойти до полного старческого маразма, лежать в собственном дерьме и начать живьем разлагаться?

- Ну, зачем такие крайности. Повторяю вопрос - тебе хотелось бы еще жить? Без такой душещипательной натуралистической картинки, что ты изобразил.

Глеб почувствовал в словах Ангела какой-то затаенный подвох, но сил разбираться в своих ощущениях у него не осталось.

- Было бы неплохо. Совсем неплохо… еще пожить.

- Ты все же хочешь найти ответ? In what essence of life, что есть жизнь, так сказать. Суть-то в чем всего этого?

Обдумывая ответ, Глеб все же покряхтел и сел, спустив голые ноги на прохладный пол.

- Именно… Какое сегодня число?

- Завтра… вернее, уже сегодня тебе исполнилось бы восемьдесят. Надеюсь, хоть это-то ты помнишь? Завтра ты бы получил письмо от зампреднаркома Софьи Павловны Фроловой. Дочь все-таки, вспомнила, наконец, что у нее в богадельне доживает свои дни отец. Надеюсь, что ты помнишь, что тебе уже восемьдесят?

- Да… это я помню.

- Это немного, но и совсем не мало по земным меркам. Вон, «Нарком» до семидесяти пяти не дотянул. Ты мне не ответил. Зачем тебе еще нужно тянуть земную лямку?

- Не торопи… Мне только пришла в голову мысль, что не смотря на… в общем, мне кажется, что я еще и не начинал жить. Что еще только-только самый… если не первый день, то…

- Лихо подвел. Лихо, но понятно. Хороший масштаб – день равный восьмидесяти годам. И сколько же ты хочешь таких «дней»?

- Я понимаю, что это невозможно. Я понимаю, но… еще немного. Хотя бы для того, чтобы шаг за шагом вспомнить прожитое… И может быть тогда… тогда я смогу понять…

- Ну, для этого времени много не нужно. Так, дня три-четыре, неделю самое большее. Вижу, ты в своих воспоминаниях пока только до Испании кое-как дополз. Там жарковато было… и мне работка нашлась. Повеселился, надо сказать… Так что впереди… вернее, позади чуть больше половины еще.

- Да, вроде бы…

- И это все? Дальше твоя фантазия не идет?

- Конечно, было бы неплохо пожить, но…

- Но не так, как до сих пор, не с таким финалом? – Ангел встал и подошел к окну, потянулся всем телом беззвучно, и одним прыжком сел на высокий подоконник - Попробовать, конечно, можно. Замолвить пару словечек где надо, кому надо кое-что пообещать, но… тебе пока ничего обещать не буду. И если уж что и получиться, то уж совсем не то, что ты просишь. Так что можно попробовать поменять участь. А то, подумай еще – может и не надо суетиться, ну ее, эту земную суету?

- А что меня ждет там?

- То же самое, что и «Наркома». Попробуй, спроси у него.

- Лучше ответа ты не смог придумать.

- Просто я существую очень давно, опять же, по земным меркам, разумеется. А тебя очень уж хорошо знаю. Ты в своем вопросе не оригинален. Как, впрочем, и вся твоя жизнь до сих пор была лишена оригинальности. Я понимаю, что тебе это обидно. Как же так, тебе казалось, что ты чуть ли не избран самим Ангелом жизни, и вдруг «неоригинален». Да только от сознания своей заурядности можно в петлю забраться. Но лезть в петлю за несколько часов… или, скажем, дней до естественного окончания земного бытия, согласись, еще пошлее. Но я постараюсь быть к тебе милосерднее, отвечу на твой вопрос «Что тебя ждет там». Все, что там тебя ждет, совсем не то, что ты можешь себе представить. Вот. Устраивает тебя сие речение? Иного не будет. Все, мне пора заняться твоим «делом», а ты укладывайся и постарайся, как следует выспаться.

Любопытное наблюдение. Сам видел, присутствовал при том, как крепко и спокойно спят осужденные на смерть в последнюю ночь перед казнью. Даже позавидовать можно. Спи спокойно. Завтра еще не конец. И до встречи. Теперь мы с тобой… Бог знает, когда встретимся. Спи. И еще раз со светлым праздником тебя. Христос воскресе!

- Воистину…

- Ну и с восьмидесятилетием, конечно. Может и тебе еще немного повезет. Спи.

И Глеб, пред этим вот уже года два мучимый бессонницей, неожиданно заснул.

Проснулся в опустевшей палате, когда в открытое окно солнечные лучи дотянулись до его изголовья. Кровать «Наркома» была уже пуста и аккуратно застелена свежим бельем.

Всем телом вдруг почувствовал себя совершенно здоровым. Слабость еще ощущалась, но это были сущие пустяки. Главным же было ощущение жизни, если не бесконечной, но на данный момент кажущейся вполне достаточной…

Нет, в такое майское утро умирать? Вот уж нет. Ни в коем разе…

Вот если бы, скажем, шел дождь или было холодно и ветрено…

То и тогда…

***

13 мая 1932г.

В полдень на обходе к Глебу заглянул старенький доктор Марк Соломонович. Был он такого маленького роста, что врачебные халаты ему приходилось укорачивать. Лысенький, с острой бородкой, весьма смахивающий на Шекспира с известной гравюры. В дополнение к портрету, был он очень близорук и носил пенсне. В доме для престарелых был известен тем, что прописывал всем аспирин, касторку и расслабляющие ванны. Очень гордился тем, что вошел в литературу тем, что учился на одном факультете с Антошкой Чеховым, и что тот якобы списал с него портрет (в молодости конечно) для героя своего рассказа. Вот только названия этого рассказа, он не помнил, но говорил, что очень уж живым получился, прямо-таки, запоминающимся.

Марк Соломонович войдя в палату, застал Глеба сидящим на высоком подоконнике и крошившим корку хлеба воробьям, хлопотавшим под окном. Судя по всему, подобное зрелище никак не входило в представление врача об умирающем старике.

- Батенька ты мой, что же это творится? Я его, можно сказать, в «отходняки» прописал, а он как какой-то постреленок, правила сего заведения нарушает, архитектурный фасад здания превращает в место развлечения. Глеб Павлович, извольте немедленно сползти с подоконника и принять лежачее положение. И как это вам удалось вскарабкаться на него? Святым духом перенеслись, не иначе. Позвольте вам помочь в этом деянии, табурет подставлю, высоковато все же.

Пока Марк Соломонович искал «подставку», Глеб бросил оставшуюся корку за окно, чем вызвал переполох и драку всей воробьиной кампании, легко спрыгнул с подоконника, сделал несколько «физкультурных» движений, высоко при этом задирая ноги и глубоко приседая. Потом со всего маху рухнул на кровать, отчего ее пружины яростно застонали.

- Я к вашим услугам, товарищ гробовщик.

Марк Соломонович в недоумении от увиденных «экзерсисов» застыл с табуретом в руках и долго не мог прийти в себя.

- Глеб Павлович – наконец, открыл рот Марк Соломонович – Глеб Павлович. Как же это? Что же это? И как это называется, позвольте спросить? Что это вы тут за балет устраиваете? В вашем возрасте-то? Я моложе вас лет на семь, а себе такого не могу позволить.

- Милейший Марк Соломонович, поздравьте же меня, наконец, с… так сказать, благополучным выздоровлением и с естественным моему возрасту юбилеем – сегодня, 13 мая 1932 года мне исполнилось восемьдесят. Всего лишь восемьдесят и… одним словом, жизнь прекрасна.

- Мало того, что прекрасна, так еще в большей степени и удивительна, как сказал один пролетарский поэт. Правда, он потом застрелился. Я поздравляю вас, но это совсем не повод пренебрегать здоровьем. Дайте сюда ваш пульс и распахните халатик, сердечко ваше послушаем. Шутка шуткой, а я для вас уже и гробец заказал во славу Хорону и современным достижениям медицины.

Марк Соломонович необычно долго считал, слушал и прикидывал в уме. Потом поправил пенсне и глубокомысленно изрек

- Ну, что же, могу вам прямо сказать, симулируете вы свой возраст отменно, мотор работает как часики. Кстати, заметили, сегодня ночью «Наркома» вынесли. Так по его завещанию, его часы к вам переходят. Я хотел, было их припрятать для себя, потому рассчитывал через день-два получить их в собственность, ввиду естественного убытия наследника, но так уж и быть, владейте.

- Я непременно отпишу этот хронометр в вашу пользу, прямо так и сейчас. Владейте. Рано вы меня собираетесь провожать, Марк Соломонович. Я еще, может быть, потопчу эту грешную землю.

- Дай вам Бог здоровья. По мне так живите хоть до ста лет. Но «мертвецкую» немедленно освобождайте. Сегодня трех старух сюда переводим. Боюсь, что после похорон «Наркома», сами сюда в очередь попросятся. Вот увидите, еще будут драться, кто «первее и красившее» преставится, чтобы рядом с «Наркомом» пристроиться. Так сказать, к мужскому обществу поближе. Смех смехом, а я вам по-хорошему завидую. Крепкий у вас организм оказался.

- А еще, Марк Соломонович, разрешите мне садовником немного поработать для общества. Вон как сквер запустили.

- На благо общества, какие тут могут быть запреты. Только не нужно сквер исправлять, лучше в огороде потрудиться. Сами понимаете, подсобное хозяйство при нынешнем голодноватом времени… Главное, не переусердствуйте, восемьдесят это все же… хм… биологические законы человеческой жизни никто не отменял. Одним словом - умеренность и систематичность. А под лежачий камень… или там, столбик со звездой, крестик, как кому нравится, мы всегда успеем.

- Позвольте милейший Марк Соломонович пожать вам руку в знак благодарности за все ваше долготерпение и искусство врачевания.

- Да чего уж, жмите. Слава Гиппократу… и касторке. Ладно, пойду нести благую весть в массы. Может еще кто-нибудь захочет последовать вашему примеру – трудотерапия делает колоссальные успехи для здоровья человека. Можно диссертацию писать.

Уже вышел, но через несколько секунд снова распахнул дверь палаты и, хитро подмигивая, произнес.

- К вечеру поближе будьте любезны, посетить меня в моем кабинете. По случаю юбилея и всего остального. Предлагаю принять по тридцать капель. Спаивать вас, у меня интереса нет. Зато очень хочется поглядеть, не откинитесь ли вы после, так сказать, принятия спиртного. Чтобы официально засвидетельствовать… ну, очень хочется, даже за ухом чешется. Не откажите. Но!..- он торжествующе поднял указательный палец – «если человек действительно хочет жить – медицина бессильна!».