Что хочет автор. Литературные конкурсы

С сердцем, колотящимся, казалось, возле самого горла, я одолела последние три ступеньки, ослабила руки, прижимающие к моему боку дочь Олеську, быстренько съехавшую вниз и нажала, наконец, на кнопку звонка. Голоса, только что негромко доносящиеся из-за двери, тут же умолкли. Еще ничего, не подозревая, я радостно затрезвонила снова. Однако впускать нас почему-то никто не спешил. Странно… Мое трехлетнее чадо в нетерпении перебирало маленькими ножками и жаждало проникнуть в помещение, где были игрушки (это она точно знала). Все еще без задней мысли, я надавила на дверь и, просунув голову в образовавшуюся щель, негромко позвала: «Вик, а Вик! Ты свою укладываешь, что ли?» Под «своей» подразумевалась уже Викина дочка, которую родители бывшей моей одноклассницы и приятельницы обещали забрать на дачу. Ни ответа, ни привета! Решив не задавать больше глупых вопросов, я на цыпочках вошла в прихожую, предварительно сделав Олеське «большие глаза» и прижав палец к губам. В ответ на призыв к молчанию, та смешно вытаращила свои и без того огромные синие глазищи и, плюхнувшись на попу, стала безмолвно стаскивать туфельки. Вот с этими туфельками, прижатыми к груди, моя модница и пошлепала в комнату, желая похвалиться перед хозяевами обновой. А, так как ей велели убрать звук, то появление там моей дочери стало кое для кого сюрпризом. Одновременно сюрприз коснулся и меня. Держась за поясницу, на которую приходился смещенный центр тяжести всего моего корпуса с явными признаками того, что скоро Олеся перестанет быть единственным ребенком в семье, я приготовилась тоже разуться. Тут-то и увидела…сюрприз.

Сильно выбиваясь из общего интерьера молодой разведенной миссис, каковой являлась Вичка, к ее модным босоножкам с умопомрачительными шпильками по-свойски привалились мужские туфли. Так сказать, припали в любовном порыве. Я что, я ничего! Только рада была бы за Вику и обустройство ее неудавшейся личной жизни, если бы не одно «но». Именно эти туфли я сама недавно купила собственному мужу. И наличие особой приметы - своеобразно стертая на один бок подошва, так как носитель сей обувки, немного косолапил – отметали возможность ошибки.

Обнаружив, видимо, знакомые лица, дочь радостно заверещала и принялась лопотать без умолку.

Мне же больше всего хотелось раствориться в воздухе, прямо сейчас, пока меня не заметили, но телепортироваться без ребенка я решительно не могла. Так и стояла, как громом пораженная, уставившись на эти чертовы башмаки, бесстыдно обнимающиеся ремешками.

За стеной, наконец, послышались звуки, выражающие некоторую степень беспокойства. С риторическим в данном случае вопросом: «А где же наша мама?», в проеме дверей возникла знакомая фигура, заслонившая мне свет. В буквальном смысле этого слова, так как в глазах у меня стремительно темнело. Приглаживая торчащие во все стороны светлые волосы, напоминающие своей легкостью пух, застуканный на месте преступления мой супруг, бестолково переминался с ноги на ногу, но, в общем и целом вид у него был… довольный! Вопиющим несоответствием моменту, как мне показалось, являлась его улыбка. Он улыбался во весь рот! Сиял, как начищенный самовар!! Интересно, это у него нервное или мой неожиданный визит вызвал бурю восторга? Так нынче утром вроде виделись…

Я осторожно попятилась к дверям, войдя в которые несколько минут назад, потеряла очень важный внутренний стержень. Муж, энергично жестикулируя, нес какую-то несуразицу, вроде «да я вот только забежал на пару сек», но меня так передергивало от унижения, что его дурацкие оправдания быстро затихли. Дочка почуяла неладное и, отцепившись от безвольно опущенной отцовской длани, пропитавшейся ароматом чужого парфюма, припала к моим коленям. Перепутав право - лево, я поспешно засунула Олеськины ножки в неоцененные зрителями туфельки, зачем-то крикнула в сторону комнаты, где тихо, как мышь, затаилась подруга семьи: «Пока!», и выскочила прочь.

У подъезда я заметалась по рваной траектории, как куропатка – подранок. Дочка, думая, что мама придумала новую веселую игру, заливисто смеялась и носилась следом. Тот, кто был во мне, первым почуял серьезность момента и наподдал изнутри с такой силой, что я остановилась, как вкопанная. Из подъезда до сих пор никто не показывался. Отец моих детей и раньше-то не слишком жаловал ситуации, когда надо было принимать конкретные решения. С видом оказывающего снисхождение божества, он предоставлял это мне. И я принимала правила игры, искренне полагая, что наши взгляды не имеют принципиальных расхождений. Но тут-то, неужели он не понимает…Видимо, нет! Значит, моя голова (в данном случае, именно голова) – владыка. И владыка, морщась от нестерпимого треска в собственном эфире, все решила раз и навсегда.

Когда коварный изменник под покровом темноты, вернулся к осиротевшему семейному очагу, у входных дверей его ждал маленький обелиск - баульчик с трусами, носками и прочим вместе нажитым имуществом. Обострившееся чутье подсказало мне о минуте его прибытия. Прислушавшись, я различила неуверенное царапанье, затем, в щель из недр подъезда просочился сигаретный дым. Мы постояли у двери, каждый со своей стороны. Чего я ждала? Хотя бы, извинений. Но их не было. Прошло десять, двадцать минут, я устала, отяжелевший живот тянул меня вниз, хотелось лечь прямо на пол. Из-за дверей донеслись тяжкие вздохи и какое-то странное, тонкое поскуливание. «Плачет? – затопила меня жалось и надежда на раскаяние преступника, - надо открыть, поговорить по-человечески». Тихо повернув в замке ключ, я распахнула дверь и, не в силах больше сдерживаться, заревела сама: на коврике у моих отекших ног ворочался, подыскивая удобное положение для ночлега, кудлатый беспризорный пес. Ни сумок с вещами, ни мужа и в помине не было, только струйка пепла взвилась с кафельного пола лестничной площадки, но через миг и эти частицы прошлого растворились бесследно.

Часть1

Правда о счастье

Следующие несколько лет я, как и миллионы других матерей, обзываемых добрыми людьми «одиночками», без передышки вкушала пирог с начинкой из бессонных ночей, бесконечных пеленок, баталий за места в яслях, в детском саду, за место под солнцем. Тот, кто сделал из меня – романтической и ранимой девицы – неугомонного борца, больше не появлялся в нашей жизни. Сначала мне было трудно в это поверить, ведь мы прожили вместе несколько лет, были молоды, веселы, считались красивой парой, имели общих друзей, любили нашего ребенка и ждали еще одного! И вдруг, вот так – без видимых причин… Ведь он и с Вичкой - то не остался. Почти сразу после того злополучного дня мой несостоявшийся спутник жизни уехал из города. Уже после рождения Лельки – второй дочери, я получила от него короткое письмо, которое он начал с описания прелестей вольной жизни, а затем резко оборвал фразой: «Прости меня. Я - подлец!» Предварительно вынув из конверта письменное согласие на развод, я отправила остальное содержимое в мусорное ведро, и это стало логическим завершением короткой семейной жизни.

За отсутствием родственников, помощников у нас с детьми не было. Кроме пары-тройки верных друзей, поначалу мелькали сочувствующие, но со временем они стали относиться ко мне с недоверием. Ну, как верить в слова мамаши-одиночки, утверждающей, что она действительно счастлива?! Им было невдомек, что говорила я истинную правду. Никогда я не чувствовала такой огромной собственной значимости, как в те минуты, когда развешивала на залитом солнцем балконе настиранные крохотные распашонки, или когда, баюкая младшую беловолосую дочурку, читала старшей подрастающей брюнетке-непоседе книжки. Читала в лицах, и вместо того, чтобы сонно клевать, дочки то и дело прыскали от смеха, и процесс отхода ко сну затягивался… Смешные мордочки детей, их горячая привязанность и безмерное доверие ко мне не давали права на иное ощущение, кроме как великого счастья.

Шарики и ролики

- Санька, ты себя уморить решила? – пожилая соседка, живущая с нами на одной лестничной площадке, иногда проникалась несвойственной ей жалостью к моей сиротской доле, - сходи ты куда-нибудь, мозги продуй! Так ведь шарики за ролики совсем зайдут!

Несвойственной жалостью - не потому, что эта исконная литовка была черствым человеком, а потому, что она не умела говорить сентиментальных слов. Тетка Аделина предпочитала прикрикнуть и действовать по существу. Когда она сама этого хотела, конечно. Тяпнув рюмочку сладкой наливки, она тщательно взбивала седые кудри, надевала парадное платье с бантом на воротнике и крепким кулаком крестьянских кровей долбила в мою дверь. Каждый раз мы с детьми подпрыгивали от неожиданности, а потом бросались встречать няньку-волонтерку.

Если она вбивала себе в голову, что я должна уйти «продуть мозги», с этим ничего нельзя было поделать. И неважно, что неожиданно свалившаяся пара часов свободы не соответствовала моим планам или не совпадала с настроением. Отказ был бы принят и прощен лишь в случае моей жесткой болезни. В любой другой ситуации, отвергнув помощь, мы навсегда лишились бы подарка судьбы в лице тетки Аделины.

Вот и сегодня, чувствуя, что я в двух шагах от психбольницы после разборок по поводу очередного повышения оплаты за детское дошкольное учреждение, и что «шарики» явно закатываются за мои «ролики», я, привычно взлетев над стулом при звуках камнепада, ринулась впускать чуткую соседку. И с благодарностью приняла предложение проветриться. Очень уж хотелось уйти куда подальше и забыть противные лица бюрократов.

- Теть Аделиночка, - забираясь в старенький спортивный костюм, лебезила я, - ты не волнуйся, я только пробегусь до пляжа и обратно!

- Не нуди, - ворчала, напустив строгости, раскрасневшаяся от принятых на грудь традиционных пятидесяти граммов нарядная литовка, - досидишься дома, скоро … закатятся!

Чмокнув няньку в нарумяненную щеку, я припустила вниз по лестнице, несолидно перемахивая через несколько ступенек и, вылетев на улицу, потрусила прочь из города. Чем дальше я убегала от шпиля заводской трубы, от вечерней суеты прохожих и раздраженного переругивания крепких семей, доносящегося из открытых окон, тем острее чувствовала приветствие морского ветра. Он приносил с собой и любимый мною запах водорослей, и неясный еще шум прибоя, и ощущение другого существования – вне зависимости от мелочных, суетливых человеческих дел. В параллельном мире…

Прыгая с камня на камень, я обогнула крутую скалу, что выдавалась грудью в залив и забралась на самую ее верхушку по более отлогой стороне. Застыв на краешке, крепко обхватив руками колени, я закрыла глаза и постаралась отключиться от назойливых мыслей. Я не йог, погружаться в нирвану не умею. Но надо же откуда-то черпать силы, чтобы жить дальше! Неназойливый плеск воды у подножья утеса, лучи нежаркого северного солнца и крики неугомонных чаек, что белыми стрелами носились над озером - морем - все это и было моей сверхскоростной медитацией по-русски. Тело расслаблялось, ум слегка цепенел, груз будничной суеты отодвигался. Через полчаса почти неподвижного пребывания на скале, окруженной с трех сторон водой, я с облегчением вздыхала и расплывалась в непроизвольной улыбке. Шарики оставляли в покое ролики, и дурдом не входил в ближайшие планы.

«Чудны творенья, Твои, Господи, - вспоминала я вычитанное из толстой бабушкиной книги. И добавляла своими словами – не оставь меня и моих девочек, мы без Тебя пропадем! И пошли здоровья тете Аделине…»

Мадам с орбитами

В эти заполошные времена у меня появилась новая знакомая.

Лет на пятнадцать постарше. Или больше, не знаю точно. У Линды, так ее звали, имелся целый выводок разновозрастных детей от многочисленных браков и множество таинственных занятий. Она слыла известной в нашем городке личностью. Правда, ее популярность в узких кругах, не давала повода гордиться этим знакомством. А произошло оно случайно, во время давки в изматывающей очереди в каком-то магазине за детскими колготками. Бонус от перестройки… Помню, я тогда была накручена до предела: дома остались заболевшие одновременно дочери, а я тут торчала уже больше часа. Заметив, как я дергаюсь, с того хвоста очереди, что был почти у кассы, неожиданно вышла мадам (по-другому и не скажешь!), и, колыхая пышными формами, направилась в мою сторону. Приблизившись, она многозначительно подмигнула мне хитрым карим глазом, и громко провозгласила: «Ты, шо, совсем ослепла! Сколько можно ждать, я же на тебя занимала!» И, схватив меня за руку, потащила за собой. Я оторопела от собственного раннего склероза, так как решительно не могла вспомнить даму, однако, измученная ожиданием, подчинилась. Позже, очутившись на улице, мадам сообщила, что не раз видела меня, во время прогулок с детьми. Информация о том, что эта женщина одна растит пятерых отпрысков, поначалу расположило меня в ее сторону. Линда оказалась настойчивой личностью, а я слишком боялась показаться неблагодарной. Поэтому знакомство пришлось продолжить. Правда, оно открывало мне глаза на те стороны жизни, которых я всегда избегала. Но в действительно трудные для нас дни Линда порой появлялась то с продуктами, то с пакетом детских вещей. Стиснув зубы и краснея, я заставляла себя не отказываться и закрывала глаза на остальное.

Опираясь на роскошный жизненный опыт, Линда любила давать мастер-класс по выживанию. И, конечно, в первую очередь это касалось устройства личной жизни и подбора наиболее подходящих кандидатур мужеского пола.

– Ну, и шо значит «я его не люблю»? Если на тебя прет мужик, зачем его любить?! – вопрошающе растопыривала многодетная мамаша перед моим носом короткопалую пятерню с квадратным маникюром - его надо иметь!

- Линда, ну что ты говоришь, - ужасалась я цинизму собеседницы, - как же так можно, лишь корысти ради?!

- Вот, дура-то, ну…дура! – ее терпение не выдерживало очевидной тупости, - у тебя дети есть?

- Ты же знаешь, у меня две…

- Им шо нужно, твоим детям? – окончательно зверел распечатавший пятый десяток сэн-сэй, затянутый в крохотное платьице для коктейлей, что грозилось взорваться на мощных орбитах - детям нужно жрать! И каждый день!

- Так ведь я теперь рабо…

- Нет, ну как можно с такой дурой разговаривать! – она неврастенически тыкала в мою сторону дымящейся сигаретой и, похоже, жаждала рукоприкладства, - ты свои копейки себе в зад…. засунь! Граница с Финляндией рядом, город кишит иностранцами, а она – «я работаю»! Не тем местом работаешь! Эх, мои бы мозги, да твои годы…

Скандинав в промежуточном положении

Действительно, несколько раз я сталкивалась в гостях у Линды с этими самыми кишащими иностранцами. К счастью, попадала в те моменты, когда их еще не «имели», и, пользуясь благодушием подпоенных Линдой дядек с пивными брюшками, с интересом осваивала незнакомый язык представителей скандинавского народца. Ничего криминального, кроме одного слегка выпотрошенного буржуинского бумажника, мной замечено не было. Но урок, видимо, планировался как показательный.

Ну, что тут скажешь – каждому свое! Кушать, правда, все время хотелось, причем, не только детям. Да и одежда имеет свойство изнашиваться…

Я упорно сопротивлялась навязыванию противного мне образа жизни, одновременно, пытаясь выглядеть благодарной. Но сочетать одно с другим становилось все сложнее. И неминуемо грянул бы скандал, так как Линда не из тех, кто отпускает, благословляя, рыбку с крючка своего багра.

Но однажды случилось то, чего не ожидали ни она, ни, тем более, я.

- Алло, алло! Дуй ко мне! – заполошный голос Линды в телефонной трубке на миг оглушил меня.

- А куда я девочек… - пытаюсь ускользнуть от лишних приключений.

- Пять минут на дорогу! – прямо паника в эфире.

Что-то стряслось, думаю, а иначе, что бы Линде так заходиться.

Пристраиваю своих цыплят к незаменимой тетке Аделине. Иду, не так, чтобы слишком быстро, но поспешая. Только взобралась на последний этаж, как дверь паникерши широко распахнулась. А дальше – как в комедии.

- О, Александрин?!– громко «изумляется» она моему визиту, - как приятно, что ты к нам заглянула!

И балаболит на смеси финского и неизвестного наречий, умудряясь при этом по воронежски «гхэкать» и «шокать». Как радушная хозяйка, она проводит меня в кухню, вызывая несвойственной ей вежливостью самые мрачные подозрения. А там…

На самом краешке табурета у накрытого к чайной церемонии стола скромно восседал интеллигентный скандинав с шотландской внешностью. Только килта не хватало для полной картинки. Впечатления к такому сравнению добавляла благообразная бородка на удлиненном лице. Высокий, сухой кости, визитер Линды ничем не напоминал ее прежних гостей - круглолицых и рябоватых. Правда, над ремнем потертых джинсов, уже слегка намечалось некая выпуклость, выдающая любовь к пенному напитку.

Обладатель толики шотландских кровей явно абстрагировался от шумной квартиры Линды, о чем свидетельствовал его остановившийся взгляд. А все пятеро отпрысков мадам нарезали круги, оказываясь, все ближе к пухлой сумке иностранного гражданина. Вежливо привстав, чтобы поздороваться, очнувшийся финн все же решил на меня взглянуть и… завис в промежуточном положении, даже не выпрямившись до конца. Со своей стороны, я, растерявшись от такой реакции, забыла простейшую иностранщину и вежливо прошептала: «Здрассте!»

Было такое ощущение, что мужчина ослеп и оглох. Я тоже не шевелилась, чтобы не спровоцировать какой-нибудь неизвестный мне приступ у странного гостя. В течение следующих пяти минут, несколько раз, приземляясь на табурет, он снова вскакивал, мелко кланялся, и что-то лопотал тихим слабым голосом.

Даже Линда, начиненная цинизмом до макушки, опешила на какое-то время. Но, благодаря недюжинному опыту, она быстро просекла ситуацию и, одарив дяденьку лучезарной улыбкой, потащила меня в комнату.

- Ты шо, не догоняешь?! – от волнения родной акцент у свахи усилился, - он же запал на тебя! Вот, прикол, столько раз в нашем городе был, никогда его никуда не затащишь, знакомиться категорически ни с кем не желал. А тут – нате вам! Сашка, не беси меня, не будь дурой!

- Ага, не затащишь - а что ж он у тебя то делает? – с сомнением поинтересовалась я.

- Да посылку привез от одного моего спонсора, тот не смог сам приехать, попросил его передать.

Мы вернулись на кухню. Сообразили, что надо бы представиться. Гражданин Суоми по имени Калле все не мог выйти из ступора, но, слава Богу, уже начал розоветь. Линда саркастически посмеивалась, а я сидела тихо, старалась не усугублять смущение человека. Другое дело, что и сама чувствовала себя неловко, так как он не сводил с меня глаз. Причем таких откровенно влюбленных глаз, я не видела очень давно. Да и когда мне было заглядывать в чьи-то там глаза?

Во время чаепития выяснилось, что путешественник следует дальше, коммерческие дела ведут его по карельским деревенькам. Не переставая с болтать, Линда успевала боком рта проговаривать в мою сторону коротышки, типа «позвони соседке», «не считай ворон», «пристрой на ночь девок», «скажи ему, что тебе как раз надо съездить туда же!» и неизменное «не будь дурой!» Забегая за спину гостю, она несколько раз выразительно стучала себя по завитой башке.

Меня начал разбирать дурной смех. А чуть позже я заметила, что ситуация заводит все больше – человек явно не был искателем легких приключений, его манеры меня не напрягали, общаться было, хоть и затруднительно, но приятно. Не в этом месте, правда, но навязываться, как требовала Линда, я никому не собиралась.

Откушав чаю и выговорив на финском языке целую фразу «приятно было познакомиться», я собралась удалиться восвояси, не обращая внимания на ненавидящие взгляды сводницы. Поняв, что наступает миг прощания, Калле снова вскочил. На его лице отразилось такое отчаянье, как будто он теряет великое сокровище, причем, навсегда. Замешкавшись в прихожей, я дала ему фору. И тут Калле, справившись с косноязычием, четко изложил Линде просьбу перевести, что умоляет меня совершить короткое совместное путешествие. Поломавшись, но это скорее правда было вызвано сомнением, я позвонила соседке и, заручившись ее обещанием присмотреть за моим девичьим отделением, отправилась вслед за осчастливленным путешественником на улицу. Из длинноносой иномарки, припаркованной у подъезда, уже судорожно выбрасывались в жадные руки Линды набитые пакеты, и освобождалось место для меня.

Карельские смотрины

Господи, не суди меня строго! Как я же я устала от бесконечной гонки по кругу! И целую вечность не сидела возле интересного мужчины в салоне его автомобиля. Может, и не такого уж интересного, а вообще – радом с мужчиной. Как девчонка прилипла я к окну машины, жадно ловя и вбирая в себя краски начала весны, зеленые клювики, торчащие из почек, перехлест солнечных лучей на трассе, бурно мчащиеся речки под мостами.

Немного опасаясь за состояние нервной системы моего водителя, я дружески «угукала» и «агакала», в ответ на те звуки, что он пытался издать. Наши головы грозили отвалиться от энергичного ежеминутного кивания. Путь занял больше часа, но надвигалась такая пора в жизни, когда время и пространство теряет границы.

Едва въехав в деревню, мы свернули в первый же просторный двор. Навстречу автомобилю Калле заспешила пожилая чета карелов. Так же явно, как они обрадовались гостю, удивились старички моему присутствию в автомобиле. Но карелы – народ сдержанный, у них не принято выставлять чувства напоказ. Лишь на миг вспыхнуло любопытство в двух парах глаз цвета северных озер, на миг скрестились взгляды супругов, и тут же меня пригласили в дом. Обойдя по большой дуге захлебнувшегося лаем пса, который рвался с цепи с недружественными намерениями, я проследовала за Калле и хозяевами. Человеку городскому, мне было интересно все – хата из темных круглых бревен, дворовые постройки, суматошные куры, мастью напоминавшие пятнистых далматинце, пестрые половики, которые хозяйка ткала сама. Настоящие карельские пироги – калитки и рыбники – я тоже отведала впервые. А на вечер хозяйский сын, кряжистый, рыжеволосый парень, запланировал пикник. Заслал гонцов во все концы, и собралась на берегу радостно скачущей от половодья реки, добрая половина деревни.

Сидя на поваленном бревнышке, я вдыхала запахи первых клейких листочков, тихо ойкала при виде плещущейся в реке ондатры и думала, почему каждый раз я так боюсь, что не настанет весна? Снова и снова воспринимая ее как великое таинство, я никак не могу осознать, чем человек заслужил, чтобы многократно становиться свидетелем этого величайшего чуда?

И все-таки, она – весна - каждый раз возвращалась после бесконечных зим, иногда беспощадно морозных, иногда бесснежных, слякотно серых. Уже к самому концу марта, когда все в тебе неудержимо трепещет в ожидании солнечных брызг, вдруг возьмет, да навалит сугробов, таких желанных еще пару месяцев назад, а теперь вовсе не нужных, вызывающих лишь досаду и опасение от грозящего затянуться ожидания. Но и эти снежные курганы истребит подоспевшее солнце, быстро и шумно прошьют стежки под ногами ручьи, послушно засинеет майское небо, и шумно вздохнет отогревшаяся матушка-земля. Капли вездесущей мать-и-мачехи подтвердят верность календарю, а зелень примулы окончательно убедит в происходящем. Взорвется лед на реках и озерах, которые выдохнут последний холод. И приплывут облака с запахом черемухи, а затем – и сирени. И запоет душа - последней весны не бывает …

Под веселый гомон отдыхающих подъехала еще одна машина. То нагрянули чьи-то родственники издалека. Из нее выпала свита, а минутой позже вышел статный чернобровый молодец, обмахивая щеки невероятной красоты ресницами. Деревенские встретили приезжих товарищей радостными возгласами и выстроились в очередь, чтобы скрепить момент рукопожатием. Красавчик, ничуть не жеманясь, тут же включился во всеобщую кутерьму. Накрыли на молодой травке импровизированный стол, выложили белоснежное филе сигов, янтарную копченую рыбешку, овощи, букетики ранней зелени. Бабахнули пробки от шампанского, и взлетел к небу пенный золотистый фейерверк. Я то присоединялась к веселому застолью, то опять отстраненно присаживалась в сторонке, давая успокоиться сердцу, не вмещавшему столько впечатлений разом.

Довольный Калле наполнил стаканчики шампанским и присел рядом. Долго молча улыбался, забыв отдать мне один стаканчик. Наконец он встрепенулся и, в порыве нахлынувших чувств, взял меня за руку. Я не была готова к такому тесному контакту, с кем бы то ни было, но, весна есть весна. Рука осталась во временном владении гражданина Финляндии.

Приезжий образец мужской красоты выгнул дугой одну из своих смоляных бровей и издали предложил мне тост, вскинув руку с грацией заморского принца. Не желая забивать себе голову всякой ерундой, я поспешно махнула стаканчиком, выпила залпом содержимое и послушно повернулась к тому, кто доставил меня, на сей праздник жизни. Вскоре начало темнеть, заметно похолодало и пирующие засобирались. Всем хотелось продолжения банкета, но в теплых крытых помещениях. Калле покинул пост возле меня и пошел наводить порядки в салоне авто. Обладатель сказочных ресниц тоже куда-то заторопился. Исчез, было в прибрежных кустах, затем я услышала его шаги прямо у себя за спиной.

- Ты ведь Саша? А я – Мирослав. Хочешь, я подарю тебе … облако? – вынув руку из-за спины, парень ошарашил меня воздушным видением из нежных оттенков лилового. Перед моим лицом плавало настоящее облако из десятков колокольчиков, даже тонкий перезвон, казалось, раздавался.

Не дожидаясь ответа, дароносец сел за руль машины, в которой его уже ждал чуть не десяток утрамбованных пассажиров и газанул по направлению к деревне. Осторожно держа чудесное видение на вытянутых руках, я уселась рядом с Калле, и мы попылили вслед. Только вечеринка на этом для меня окончилась, так как наш автомобиль свернул во двор к старичкам-карелам.

Те терпели, не ложились, дожидаясь, хотя и заметно было, что давно бы уснули, если б не гости.

Пожилая чета за прошедшие часы сделала далеко идущие выводы, смыслом которых являлось то, что сегодня им привезли на смотрины истинную, долго скрываемую невесту. И потому со всеми почестями нас с Калле отправили ночевать в отдельную избу.

Под богатырским присмотром

Едва мы вошли в старинные, слегка покосившиеся хоромы, я пораженно опустилась на крышку сундука: со стены горницы из-под могучих рук, со свисающими с запястья палицами, на меня грозно смотрели три богатыря. Стелились по ветру гривы их коней, а уж, какими внушительными казались лошадиные копыта, вдавившиеся в матушку – землю! Вот это да! Слава народному творчеству!

В огромной комнате стояла, кроме сундука и колченогого стула, напротив стены с изображением этих славных парней земли Русской, ветхая кровать, с продавленной пружиной, но с чистым хрустящим бельем, на белизне которого полыхали красной нитью карельские вышивки.

Чуть ли не благословив нас, провожающие деликатно удалились. Обрядовых песнопений с хождениями вокруг этого терема, к счастью, не произошло.

Парой голубков мы с Калле осторожно присели на ложе, но тут же провалились, очутившись лицами на уровне собственных коленей. Меня вообще не стало видно, учитывая разницу весовых категорий. Пришлось признать, что удобнее все же лечь. До рассвета мы промаялись, цепляясь за поребрики дико скрипучей койки. Каждый зависал на возможно приличном расстоянии от партнера, прильнув к железному краю. Чуткие богатыри пристально следили за нашим поведением. Но стоило задремать, как пальцы разжимались, и мы ухали в середину, оказываясь, тесно прижатыми друг к другу в глубокой берлоге. Доказательство целомудрия затянулось и утомило. Тут я неожиданно представила Линду с ее «ну, дура!», и мне сделалось так смешно, что сдерживаться не было никаких сил.

Я тихонько затряслась, а через минуту захохотала во все горло. Калле так удивился, что даже забыл про ровное, якобы сонное дыхание. Потом и он начал вздрагивать. Затем как-то интеллигентно всхлипнул и присоединился к моему веселью. Кровать тоже не выдержала и стала подпрыгивать и поскрипывать с нами вместе. Наконец, просмеявшись, робкий «жених» развернулся анфас, пристроил мою шальную голову на своей жилистой скандинавской руке, посопел и мужественно чмокнул меня на ночь, непривычно уколов бородой. Разволновался, было, он, «ух, ты!», успела подумать я, и тут мы оба уснули.

Утром счастью стариков не было предела. Меня буквально удочерили. Молодежь подкалывала, девицы, завистливо поглядывающие на пикнике, выспрашивали подробности, но я промучила их до самого отъезда. Наконец, уже прощаясь, опустила в машине стекло и крикнула: «Да ничего! Ни-че-го не было!» И всю дорогу весело фыркала, вспоминая всеобщий деревенский столбняк. Немного разочаровало, что не махнул мне в след ресницы тот, чей переживший ночь хрупкий подарок возвращался со мной из короткого путешествия.

Чем ближе было к городу, тем напряженнее становилась атмосфера в салоне автомобиля. Языковой барьер стократно усилился, подключился рассудок, а эмоции улеглись. Калле стал хмур и умолк совсем. Я, разобидевшись на такое поведение, тоже уняла щебет и демонстративно уставилась в окно. Заворочались пласты тяжелых воспоминаний, запузырились старые обиды. Начали проецироваться на действующие лица.

При въезде на знакомые улицы, я нацепила маску безразличия и не позволила высадить себя во дворе своего дома. Вездесущие бабульки на лавочках, как всегда, поджидали жертву. Языки у старух длинные, а детские ушки чуткие и сердечки ранимые. Так зачем их лишний раз тревожить!

Калле послушно остановил автомобиль, смущенно потеребил рукоятку переключения скоростей и, не глядя мне в глаза, что-то неразборчиво пробормотал.

– И Вам того же! Гуд бай, …богатырь! - сделала я ручкой и рванула в подъезд, крепко сжав задрожавшие губы. Неслышно отъехала машина…

У клумбы с календулой

Путешественник, по словам вездесущей Линды, отбыл на родину в величайшем смятении. Да и я после неожиданного приключения никак не могла привести в порядок растревоженную душу. Зажить в привычном ритме никак не получалось. Мир расширил свои рамки, показал кино о новых местах и людях, и снова выбросил меня за них. А перемен мое неуемное сердечко хотело изо всех сил, просто требовало! Неусыпно карауля возле окна копающихся в песочнице детей, я отгоняла навалившуюся тоску. Почему-то именно теперь, недолго побывав в кругу веселящихся людей, я остро почувствовала свое одиночество. Тетка Аделина, почуяв раздрызг, перестала появляться в гостях и намекать на путаницу шарниров в моих мозгах.

По сто раз на дню звонила Линда и обрабатывала меня на предмет «не быть дурой». По слогам диктовала телефон Калле, преподнося мне этим поистине царский подарок. Иначе тот факт, что она не воспользовалась знакомством самолично, а уступила его мне, назвать нельзя. Я уперлась. А нечего было мямлить по дороге, ковал бы железо, пока горячо! Я тоже живой человек, проявил бы настойчивость, глядишь – и оттаяла бы. Все валилось из рук, я не впопад отвечала на вопросы своих растущих не по дням, а по часам почемучек, а в ночной тишине надо мной бабочками порхали чьи-то длинные пушистые ресницы. Мир-о-слав… Какое имя замечательное…

Слегка разобравшись в сюжетах сновидений, я возмутилась. Ну, это уж слишком! Конечно, как любая нормальная женщина, я мечтала и о любви, и о семье. Во главе, которой будет достойнейший из достойных рыцарей, безоговорочно принявший все мое беспокойное семейство под свою защиту. Но рыцари скрывались, проносились мимо, на миг задерживались, хлопали ресницами и исчезали. Это утомляло и нервировало. И по поводу «главы» у меня уже имелось собственное сложившееся мнение. Сохнуть по призракам, являющимся во сне, совсем уж глупо. Подумаешь, цветики полевые!

- И долго ты собираешься самодурствовать? – Линда была в

своем репертуаре, - ты хоть знаешь, что завтра Калле приезжает?

- Ну, и что из того? – неосторожно проявила я безразличие к событию мировой важности.

- Значит, так, девушка, - приятельница поднялась со стула и угрожающе наставила на меня внушительные роскошества, - если ты в час его приезда не будешь сидеть дома при полном параде, я за себя не отвечаю!

На следующий день, впав в состояние прострации, я облачилась в «парадное» - модные по тем временам лосины, лоскуток трикотажа, именуемый юбкой и водолазку. Все черное. И накинула на это напоминающее траур по молодой жизни великолепие светлый плащик. В какой-то момент заколебалась и, проигнорировав угрозы свахи, все же не усидела дома и замысловатыми дворовыми тропами попыталась улизнуть. Но привычный маршрут до залива одолеть не успела, на окраине города услышала за спиной быстрые шаги и крики: «Санька, стой, подожди!»

Меня настиг старший сын Линды.

- Давай назад! Там тебя ждут. Мужик с бородой приехал на крутой тачке, ждал, ждал возле твоего дома, приехал к нам. Сань, мамка убьет, если не появишься! Злющая, как самурай! Дядька -то вроде ничего…

Уж не знаю, что больше подействовало – страх от проклятия Линды или жажда в один момент перевернуть существование и не мучить себя затянувшимся ожиданием эфемерного счастья. Но я, минуту поколебавшись, развернулась и помчалась обратно, обращая внимание прохожих своим недвусмысленным нарядом. Добежав до угла дома, за которым томился в ожидании предполагаемый жених, я дала по тормозам. Подтянула пониже символический подол, отдышалась и гордо выплыла на тротуар, легкомысленно блуждая взглядом по верхушкам деревьев.

Калле, едва завидев нарядную красотку, с несвойственной ему подвижностью выскочил из салона машины, прочистил горло и удивил меня так, что не пришлось обращаться за помощью к переводчику:

- Алекс, я есть жить вместе!

… - Есть! - от моей безропотности Линда и ее любопытные отпрыски, торчавшие неподалеку, синхронно сели на поребрик у клумбы с календулой.

«Все, - промчалось с неясной тоской в моей голове, - обратной дороги нет. Ладно, там посмотрим…»

Граница невинности

Ближайший месяц наезды заграничного кавалера питали растревоженный улей соседских бабок. Иногда питали буквально: он привозил для них свеженькие финские сосиски и продавал так недорого, что быстро сделался в их глазах кормильцем.

Мои девчонки были еще слишком малы, чтобы разбираться в тонкостях. Маленькая Олька поначалу откровенно радовалась непривычным в нашем рационе «фазерам». Мудрая Олеся, железно храня внушенное ей однажды недоверие ко всему мужскому полу, не спешила проявлять дружелюбие. Скоро я заметила, что в наш холодильник откладывается потребительский минимальный минимум. Пачка сосисок и коробка молока в один приезд «кормильца». Навещал он нас исправно – раз в полторы недели. Но дареному коню в зубы не смотрят. Я вежливо благодарила снабженца и пыталась разделить скромный ужин на всю ораву, в которой появился и голодный мужской рот.

Как мы живем в остальные дни, чем обходимся, Калле ни разу не поинтересовался. Линда справедливо бесилась и учила меня «вытряхивать бабки». Я же считала не скромным делать намеки на то, что мы нуждаемся. Тем более, что в личных отношениях у нас с этим мужчиной так ничего и не происходило. О чем я, конечно, помалкивала. Иначе, вообще прослыла бы местной сумасшедшей, уж в глазах Линды – точно! Да, приезжая в гости, Калле укладывался спать на мой диванчик. А других спальных мест, кроме детских кроваток, и не было в доме. Посопев и поворочавшись, он вскоре засыпал, не посягая на мою честь. В первые невинные ночи я лежала без сна, мучаясь от присутствия чужого человека и от бессмысленности этого присутствия. Несомненно, мы испытывали друг к другу какую-то симпатию, но не более того. И потом, откуда я знала, как там принято у иностранцев с вопросами интимного содержания? Может, они до свадьбы ни-ни! Но про свадьбу он тоже не делал ни намека. Наконец, дружеские ночи стали привычными, и я научилась спать рядом с Калле, прижавшись к холодной стене и подоткнув между нами одеяло, подтверждая тем самым непреодолимость границ.

Днями мой иностранец пропадал в окрестных деревнях и поселках по одному ему известным делам.

А вскоре Калле объявил, что заказал мне визу. Вопрос о том, как же быть с детьми, встретил предложением взять их в следующий раз, а пока по возможности скромнее оплатить услуги по присмотру соседке. Поразмыслив, я решила, что так будет лучше. Во первых, кто знает, представится ли мне еще раз в ближайшем будущем возможность увидеть что-то, кроме закопченного заводским дымом городка. А там уже, оставшись, наконец, вдвоем, можно и с личной жизнью разобраться. На разведку детей не берут. Правда, я никогда не расставалась с дочками, а виза сулила двухнедельную разлуку. Поэтому, при прощании девчонки ревели во все горло, заставив хорошенько понервничать невозмутимую литовку и доведя до отчаянья меня.

Наконец, после бесчисленных объятий и поцелуев в мокрые носы, мы с Калле отбыли.

На вотчине забывчивого жениха

Чем может удивить заграница простого российского обывателя, заглянувшего туда впервые? Патологической чистотой. Посаженными в шахматном порядке деревцами (даже в придорожном лесу). Разъезжающимися вместе с твоими глазами дверями таможенного пункта и блестящими краниками в WC, которые чувствуют доверчиво подставленные руки и пускают в них струю теплой воды. Шокирующим состоянием автодорог. Карнавальными красками фруктовых отделов гигантских супермаркетов. Пряничными домиками с затейливыми клумбами и неземными пушистыми газонами. Для начала мне этого оказалось вполне достаточно, чтобы впасть в состояние легкого ступора.

А тихоня Калле, говоривший в пределах земли Российской робким шепотом, едва ступив на родную землю, сделался очень самоуверенным, занятым и постоянно зачем-то куда-то спешил. Путь наш был неблизким, прежде чем добраться до места назначения, предстояло одолеть километров триста. И почти в каждом населенном пункте Калле к кому-то заезжал, что-то завозил, передавал, в общем, исполнял чужие заказы. Вынужденная сидеть в немоте и одиночестве, я терпеливо ожидала его в машине и терялась в догадках. Он, что, добрый самаритянин? Или исполнительный курьер? Чем вообще этот человек занимается, что у него на уме? Какие планы в отношении меня? Возможно, совсем скоро я узнаю ответы на все эти вопросы. А пока буду радоваться возможности узнать о жизни людей соседней страны.

Но много мне узнать не довелось. Допустив меня в святая святых – свое жилье холостяка, первые дни Калле бдительно следил за перемещением предметов в квартире. Видимо, боялся, что я буду посягать на его привычки, распорядок, а может, опасался кое-чего такого, что мне и присуще-то не было. Этот экзамен я выдержала. Просто ни к чему не прикасалась, ничего не переставляла, не лазала в фотографиях чужих бабушек, да и, если честно, не испытывала энтузиазма обживаться в чужой квартире. Честно отрабатывала пребывание в гостях обычными женскими делами – приготовлением пищи и мытьем посуды.

Главной достопримечательностью в доме являлись микроволновая печь и кофейное деревце. Пережив стресс по поводу вторжения на его территорию, потенциальный кандидат в мужья немного успокоился и стал заскакивать домой почаще. В частности, угоститься сытным обедом во время перерыва.

Просидев безвылазно неделю в комфортабельной тюрьме, освоив «навороченную» бытовую технику и реанимировав полумертвый кофейный куст, я рассвирепела и потребовала минуты внимания. Ежеминутно сверяясь со словарем, объяснила консерватору, что на домоседку я давно выучилась, а сейчас мне хотелось бы поближе ознакомиться с нравами зарубежья. Плита с телевизором ни изумления, ни особого восхищения у меня не вызывают. Уединившись на весь вечер в отдельной комнате, Калле рассмотрел ультиматум и счел за лучшее уступить. Но сделал это своеобразно – забирал меня по вечерам с собой и оставлял просиживать по часу, иногда по два, в салоне машины, а сам исчезал в недрах домов, заключая очередные сделки.

Хрен редьки не слаще! Ну что это за заграница! Единственное, что мне довелось увидеть вблизи - это толпы людей, копошащихся в кучах барахла на блошиных рынках. А на парковках их ожидали баснословно дорогие машины. От таких «экскурсий» мне стало совсем тошно. Безынициативность и немногословие партнера и так были нелегким испытанием для моей русской души нараспашку, а тут еще лишают познавательных впечатлений, таская по «кирпушкам». А как же музеи, вернисажи, особенности фольклора? Что я узнаю о неведомой стране, видя только груды поношенной одежды и покрытые трещинами тарелки, за которых древние старушки вываливают суммы, не снившиеся россиянам? Денег у меня, конечно, не было, а свой кошелек Калле не торопился потрошить. Иногда он ловил мой взгляд на мороженное, в особенно жаркий день, тут же прекращал мучительный выбор продуктов к ужину, убегал к кассе и торопился уйти, забывая, порой, что я осталась в маркете. Такая забывчивость жениха тревожила меня все больше.

И вдруг, о, чудо! В один прекрасный день, видимо, вняв моим настойчивым просьбам о познавательных экскурсах, мой герой с торжественным видом сообщил мне, что сегодня я увижу его город! Томясь от нетерпения, я плюхнулась в СААБ и приготовилась к сюрпризу. Только мы выехали на междугороднюю трассу, свернули в лес, влетели в горку, как неожиданно наше

путешествие…закончилось. Калле вышел наружу, утвердился на вершине горы и простер длань пред собою. Я повернулась по направлению указующего перста. Перед носом ютилось деревянное сооружение, напоминающее деревянный маяк. Контролер внутри вытянутой будки взял с нас плату, причем, предложил мне студенческую скидку. Я смущенно зарделась: мелочь, но приятно, когда после тридцати тебя за девицу принимают. Но до противного честный жених вернул на место скинутые годы, объявив контролеру об ошибке, чем раздражил меня несказанно. Купив билетики за полную цену, мы вошли в лифт и вознеслись под крышу. Со смотровой площадки открывался обзор не только на городок, но и на пол Финляндии, наверно. Бескрайние сопки, густые леса, блестящие лужицы озер и извилистые змейки речушек - красота, конечно! Калле, которого распирала гордость за отчизну, смахивал на орла, обзирающего владения с высоты полета. Мне же на ум пришел кадр из киножурнала «Ералаш»: «Я – директор этого стадиона!».

Взглядом землевладелец потребовал одобрения, и я восхищенно закивала.

– Очень красиво, очень! Спасибо, что привез меня сюда, - с щемящей тоской я посмотрела в другую сторону, туда, где остались дорогие сердцу приладожские утесы с местами для безбилетников…

Театр одного актера

Оставшиеся дни моего визита проходили во взаимном обмене редкими фразами. Костер ночной страсти все не разгорался, я даже представить себе не могла близость с Калле. Ничего не шевелилось ни в душе, ни в теле! Взяв однажды подушку, я тихонько переселилась в свободную комнату. Хозяин не возразил ни словом. Ну и ладушки, можно спать спокойно!

Но однажды Калле все-таки сумел потрясти мое воображение, чего я от него уже не ожидала.

Как-то вечером, когда я приготовилась к тоскливому просмотру телепередач в привычном одиночестве (да какая разница, если бы он и был дома), неожиданно раздался звонок в дверь. Это нормальное у нас на родине явление, повергало иностранцев в шок. Ведь для того, чтобы проникнуть в подъезд, у них давным-давно разработана целая система – кодовые замки, электронные ключи и прочая. Без предварительного договора чужак оставался без шансов нагрянуть в гости и обрадовать визитом «на рюмку чая» хозяев квартиры.

«Подходить или нет? Ведь Калле всегда пользуется своим ключом», зароились в голове сомнения. Звонивший все не унимался. Прокравшись в прихожую, я припала к дверному глазку. Зрелище за ним показалось мне фантасмагорическим: медленно раздвинулись какие-то всклоченные сивые кущи, и из них показались огромные выпуклые почти лошадиные…зубы!

От неожиданности я громко заорала, отпрыгнула и, сшибая на пути холостяцкие табуреты, бросилась в ванную. Звонок продолжал надрываться. Забившись в душевую кабинку, я задернула шторы и зачем-то схватила никелированный шланг. Судя по доносящимся с коридора звукам, дверь все же открыли (неужели отмычкой?!), и захлопнули изнутри. Изготовившись для смертельной схватки, я прислушивалась к крадущимся шагам неизвестного, а сама шарила свободной рукой за спиной, в поисках крана с горячей водой. «Пусть только сунется… Елки, тут такие законы, что даже полиция не имеет права на информацию о психическом здоровье граждан. Зачем я поехала! Маньяк маньяком погоняет!», завивались в спирали заполошные мысли.

– У-у-у! - протяжный вой возле двери душевой заставил меня осесть прямо на сливное отверстие в полу, - это я, большой зайчик! – автоматом переводилось с финского на родной язык в голове.

Голос хозяина квартиры вернул меня к действительности. Перекинув через плечо мохнатое полотенце, я намочила вставшие дыбом волосы и с независимым видом вышла навстречу шалуну. Подумать только, какая неожиданность! Раздвинув бороду от уха до уха в широчайшей улыбке (век ее не забуду!), Калле предстал передо мной, с бутылью багряного вина в одной руке, а в другой пытаясь удержать горящую свечу в обрамлении длинноногих гербер. Факелоносца слегка штормило, и костер долго сдерживаемой страсти, по всей видимости, готов был разгореться буквально.

«Неужели решился? Глотнул для храбрости», - я поняла, что наше время пришло. Вот только никак не могла решить – а чего же хочу я сама? То, что я не люблю Калле, было очевидным. Он мне интересен, конечно. Если поразмыслить, острых ощущений мне уже хватило однажды. Так, может быть, пора вспомнить уроки Линды? Только вместо тех методов, которыми она не стеснялась зарабатывать, у меня, в отсутствии пламенной любви, включался рассудок. И кровь леденела, не успевая закипеть. Так что же мне делать, в конце-то концов?!

Пока я изводила себя моралями, «большой зайчик» перешел к исполнению следующей сцены спектакля. Часа полтора после его нетипичного возвращения, передо мной разыгрывалось представление, достойное лучших театров комедии. Одухотворенный «маньяк» огромными балетными прыжками передвигался из комнаты в кухню и обратно, производя шум обвала в горах. Потертые джинсы норовили съехать под живот, обнажая при этом некоторые бледные достопримечательности, расположенные «фас». Игриво вращая бедрами, Кале поддергивал штаны, натягивая их гораздо выше положенного. Все это не давало мне настроиться на серьезный лад. Отыскав, наконец, бокалы, он попытался сделать невозможное - разлить вино в пируэте. Номер не прошел, и артист выражал свое изумление, пользуясь невообразимой мимикой. Стараясь не заржать, я щипала себя за бедро. Оставив, наконец, эту затею, Калле встал в позу лучника и протянул свою длинную руку, целясь пультом в экран телевизора. И наступил в винную лужицу, замочив носки. Дабы не срывать блестящее выступление, от которого он получал такое явное удовольствие, я вызвалась сбегать за шваброй. Но великий актер схватил пачку бумажных салфеток и пал на колени. Раздался странный звук, помимо того, что сопровождал его приземление на пол. Возникла заминка. Калле не было видно, и я рискнула заглянуть под стол, не понимая, почему затянулся антракт. Бедняга стоял в неудобной позе, схватившись одной рукой за поясницу.

– Калле…Тебе помочь? – осторожно потянула я ухажера за ремень джинсов, прикрыв заодно его малопривлекательные прелести. Кряхтя и отдуваясь, танцор медленно пополз на четвереньках к дивану. Общими усилиями мы водрузили согбенное тело звезды домашнего театра на кожаный тюфяк. Лицо Калле пылало, он страдал и неизвестно, от чего больше – от боли, или от смущения. Не глядя на меня, он нервно принял протянутый ему бокал и залпом выпил вино. Немного посидели молча. Я начислила по второй и, желая разрядить обстановку, предложила тост за вечер. Зыркнув исподлобья, он употребил и эту порцию «лекарства». Видимо, забывшись, решил устроиться на диване поудобнее. Что-то громко щелкнуло. «Перкеле!!!» - чертыхнулся Калле и вдруг выпрямился. Искренне радуясь за его исцеление, я допила остатки чудесного зелья и отнесла в раковину полуистлевшие от свечи герберы. Обернулась на пороге – мой ухажер сидел очень прямо и, со сверкающим взором наблюдал за экраном телевизора: по спортивному каналу транслировали ралли. Я подождала, ведь должен же он хоть что-то сказать!

- О-о, перкеле! - продолжал ругаться Калле, - самое интересное пропустил, а ведь неделю готовился посмотреть эти гонки! До банкомата доехал, на вино потратился!

Круто развернувшись, я удалилась в выделенную мне комнату и присела на краешек постели. Поболтала в воздухе ногами, посмотрела на россыпь мелких цветочков на обоях. Какого рожна я здесь торчу?! Дома тоскуют дети, перешептываются волны Ладоги, тополь тянется зелеными ладошками к моему окну. Над нежными лиловыми облаками колокольчиков весело порхают бабочки. Уже засыпая, я увидела этих бабочек – они слетались в хоровод, потом рассаживались каждая в свой колокольчик и тихо смеялись, кокетливо обмахиваясь длинными изумительными…ресничками.

Судьбоносная буря

Калле окончательно исключил из своего тона все теплые нотки, подчеркивая вежливым обращением нашу чужеродность. Я тоже перестала делать вид, что чего-то жду от него. Я – гость, а он – хозяин квартиры и страны, в которую нечаянно меня пригласил. На том негласно и остановились. И как только все стало на свои места, наступило невыразимое облегчение. Поскорей бы домой добраться!

За день до отъезда, Калле сделал последнюю попытку, сохранить лицо перед русской туристкой. Он отвез меня к какому-то лесному отелю, что располагался возле самого озера, и нанял лодку, чтобы покататься. Избороздив в детстве с отчимом наш залив вдоль и поперек, я с радостью прыгнула в легкую пластиковую посудину. Калле ухватился за весла и подобрал мешающий живот. С тихим плюханьем, мы медленно подобрались к середине водоема, похожего, скорее, на замерший пруд. Едва шевелились у берегов камыши, завораживали красотой водяные лилии. Такая идиллия крохотного мирка вокруг!

И вдруг все изменилось. Умолкли птицы, резко стемнело. Налетел, откуда не возьмись, шквал ветра. Сонное озеро громко захлопало взметнувшимися мутными волнами. Нас стало бросать от одного бортика лодки к другому. Сначала Калле просто озирался вокруг, сердито сомкнув на узкой переносице брови. Природные метаморфозы он принял, как досадную помеху, не оговоренную во время аренды судна. А буря тем временем разбушевалась нешуточная! С неба обрушился ливень, не стало видно таких близких берегов, под ногами в лодке захлюпала вода. Гребец отпустил весла, разинул рот в мокрой бороде и почему-то попытался взгромоздить промокшие ноги ко мне на колени.

- Ты, что ворон считаешь? - отбросив сантименты, я попыталась воздействовать на запаниковавшего дяденьку, - закрой рот и берись за весла!

Потомок викингов задрал голову и стал пристально вглядываться в тучи. Поняв, что он будет искать образных ворон до тех пор, пока мы не пойдем ко дну, я ткнула пальцем в предметы спасения. Калле беспорядочно замахал веслами, пытаясь развернуть лодку и найти глазами исчезнувшую сушу. Суденышко завертелась волчком. Я едва увернулась от лопастей, просвистевших над моей макушкой. Раздался треск. Сквозь пелену дождя я увидела застывшего соляным столбом Калле и пустую уключину. Страх набросился на меня, как бешеный пес. Мой пожизненный страх перед стихией воды, из-за которого я никак не могла научиться плавать. Но надежный спасательный круг – мысль о моих детях - тут же влетел в сознание. Поняв, что ждать толковых действий от этого человека бесполезно, я выхватила у него оставшееся весло и направила суденышко к берегу. Откуда только силы взялись! Почти достигнув цели, я никак не могла найти места, чтобы причалить – не пропускали густые заросли кустарника, росшего прямо из воды.

Тут, наконец, донеслись встревоженные человеческие голоса, и я не поверила своим ушам – говорили на русском!

- Помогите, кто-нибудь! – закричала я, захлебываясь дождевыми струями, - я не могу подойти к берегу!

- Не двигайтесь, я сейчас до вас доберусь! – сейчас же откликнулся на мой зов мужской голос. Чрез пару минут показался голубой нос лодки. Высокая фигура в дождевике закрепила веревку за кольцо нашей посудины и отбуксировала к причалу.

Едва почуяв под нами твердую землю, Калле расцепил пальцы, которыми он судорожно вцепился в борта и неуверенными, но быстрыми шажками двинулся к парковке с автомобилями.

- Спасибо Вам, огромное! Вы себе не представляете, как я испуга… - поток моего красноречия резко оборвался. Из-под черных бровей, за струями дождевых нитей, протянувшихся с капюшона, на меня смотрели знакомые глаза, заключенные в рамку мокрых длинных ресниц.

- Привет, водоплавающим! – смешливо фыркнул невесть откуда здесь взявшийся кумир деревенского пикника, даритель облаков. И тут же изменившимся голосом добавил: - Я смотрю, ты не в таких уж надежных руках. Понадобится помощь – звони.

Волшебным образом материализовавшийся именно в этом месте и в этот час спаситель извлек откуда-то ручку, вырвал лист из путеводителя и, разместив на нем стайку цифирей, сунул мне в карман. Потом накрыл меня своим дождевиком и довел до автомобиля, в котором лязгал зубами, включив на полную мощность печку, взвинченный Калле. Весь обратный путь я молчала, потрясенная случившимся.

Вновь и вновь вздрагивала, вспоминая тот смертельный ужас, что пережила в первые минуты бури, щенячью радость от спасения, сильнейшее разочарование, которое внушил мне один человек и властный стук сердца при неожиданной встрече с другим. Бывают же чудеса…

«Сютка» на прощанье

Едва переступив порог дома после «романтической» прогулки по коварному озеру, Калле рухнул в постель, не сняв даже хлюпающих ботинок, и отвернулся к стене. А я сразу побежала к телефону. Ох, как хотелось мне услышать голоса дочек! Они ведь заждались – назначенный для звонка час давно прошел!

Но, что за новости - на тумбе, где обычно стоял аппарат, было пусто? Не оказалось телефона и ни в одной из комнат. Исследовав квартиру, совершенно обескураженная, я отправилась за информацией к хозяину.

– Калле, очнись на минутку, - я деликатно постояла возле изголовья постели, - куда ты убрал телефон, ты же знаешь, что я обещала детям позвонить. Тишина.

- Телефон, Калле! - ни звука в ответ.

Выждав паузу, Калле медленно стянул одеяло, которым он закрылся с головой, затем скорбное лицо несостоявшегося утопленника растянулось в слабой улыбке. Вдруг он поспешно прикрыл рот рукой, припомнив, видимо, мой совет его не разевать.

– Это есть такой сютка… - прошелестело в воздухе.

Окончательно добитая тяжеловесным юмором, я побрела прочь из комнаты. Успокоиться никак не получалось. Я представляла, как огорчаются девчонки, не дождавшись переговоров, наверное, плачут. А тетка Аделина, не переносящая вида чужих слез, строго покрикивает на них.… Невольно захлюпала носом сама.

Промаявшись до полуночи, не выдержала и тихо вышла на кухню, чтобы попить. Храп, доносящийся из гостиной, сотрясал гипсокартоновые стены. «Намаялся, страдалец! Не привык к катаклизмам». Решив заесть пережитый стресс сосиской, я направилась к холодильнику. И только прикоснулась к его дверце, как раздался пронзительный телефонный звонок! Схватившись за сердце, я распахнула агрегат и с безумным видом уставилась в его тихо рокочущие недра. Подпрыгивая между пачкой колбасок и коробкой обезжиренного кефира, на полке холодильника надрывался…телефон! Если у меня еще и оставались какие-то сомнения в адекватности Калле, то в эту минуту вопрос исчез с повестки дня.

- Мамочка, ну что же ты не звонишь? Мы так соскучились! – закричал в трубке самый любимый дуэт на свете.

Заграничных «сюток» с меня было достаточно. Быстро поговорив с детьми и пообещав им приехать как можно быстрей, я побежала собирать свой нехитрый багаж. Застегнув «молнию» на сумке, достала из кармана куртки все еще мокрый бумажный квадратик. Под номером было имя – Мирослав. Он беспокоился, что я забыла его имя? Как бы не так! Мирослав ответил на мой звонок так молниеносно, словно сидел и ждал его. Почему-то я в этом была уверенна. И остановился он в номере того самого отеля на берегу злополучного озера, где я чуть.… Да нет же, если бы не это озеро, где и когда мы бы встретились! Услышав, что уже через полчаса он за мной приедет, я отправилась за листом бумаги, чтобы написать Калле прощальную записку. Достав из ящика одной из кухонных тумбочек папку, из которой он не раз на моих глазах брал листочки, я увидела аккуратную стопку фотографий. На каждом снимке было женское лицо. Женщины разного возраста, разной национальности… На обороте некоторых остались надписи на финском, шведском, русском языках. Одна из моих соотечественниц решила не церемониться и выразилась без обиняков – «Гуляй, Калле!»

Через десять минут я тихо закрыла за собой двери этой чужой квартиры и вышла в темноту двора. Ее тут же осветил фонарь над подъездом. Что-то не везет тебе с дамами, Калле, странный ты человек. Или не так уж ты в них и нуждаешься? Разбираться ни в чем не хотелось. Для себя я перелистнула эту страницу и хотела лишь одного – поскорее вернуться домой. Гуляй, дорогой Калле! Спи спокойно, а утром ты найдешь листочек с благодарностью за прием и с вежливым пожеланием счастья - без ошибок на чистейшем финском языке.

Потерянный Мир

Заурчал мотор, с дороги во двор свернул Джип. Высокий, надежный, как…скала на моем берегу. И мне очень захотелось поскорей укрыться внутри этой сильной машины.

- Все же простудилась? – спросил Мирослав, услышав, как выбивают дробь мои зубы, - да, досталось тебе на озере! Как же все-таки вовремя мы там оказались!

Прежде чем тронуться, он заботливо укутал мои ноги пледом, что лежал на заднем сидении.

- Ну, теперь все будет хорошо. Грейся и спи. Поехали!

Дрожь сотрясала меня до тех пор, пока мы не отъехали подальше от этого игрушечного городка, где меня вряд ли ожидали покой и такое желанное счастье. Прочь, скорее прочь отсюда! Лишь убедившись, что трасса пролегает через пространства другой области, я немного успокоилась и, убаюканная тихой мелодией, льющейся из динамиков, незаметно погрузилась в сон.

Проснулась от мягкого толчка – машина остановилась возле станции автозаправки. Брезжил рассвет, солнце баловалось спросонья, бликуя первыми зайчиками на мокром асфальте. Мирослав, выйдя из автомобиля, промыл забрызганные стекла и, заметив мое пробуждение, приветливо улыбнулся:

- Доброе утро, маленькая птичка! Вылетай из гнезда, пойдем, подкрепимся.

Я постояла на улице, поеживаясь от свежего воздуха, послушала, как поют ранние птахи Божьи, и отправилась вслед за ним в кафе. Есть мне не хотелось, но горячему чаю я возрадовалась несказанно. Калле употреблял только кофе, покупать чай специально для меня ему не приходило в голову. Пришлось обходиться без любимого напитка почти две недели. Ох уж, эти странные иностранные головы! Лучше не думать, а то своя уже трещит…

- Саша, ты не нервничай, допросов тебе устраивать никто не собирается, - предупредил Мирослав, заметив, что я чувствую себя неловко, – но если тебе самой захочется что-то сказать, я готов выслушать и помочь.

- Все это напоминает фантастику… Откуда ты взялся здесь, в Финляндии, да еще именно у того же кемпинга, где я попала в злосчастную бурю на озере?

- Ты думаешь, меня это не удивляет? Я сперва глазам своим не поверил, узнав в насквозь мокрой девчонке, отчаянно размахивающей веслом, тебя!

Затем он рассказал, что ведет спортивный бизнес с одним из знаменитых в прошлом финским лыжником. У них есть небольшая сеть магазинов со специальным снаряжением для тех, кто занимается этим видом спорта профессионально, а так же они с напарником занимаются организацией слетов и лыжных соревнований.

Еще Мирослав поведал мне, что не представлял, как на том деревенском пикнике привлечь внимание сразу понравившейся ему девушки. То, бишь, меня! Не в смысле, что он был не уверен в себе, конечно. Но откуда ж ему было знать, что я знакома с Калле меньше, чем кто-либо другой на той лесной поляне! Вклиниваться в наши отношения Мирослав считал недостойным, разъехаться раз и навсегда в разные стороны тоже не хотел. Тогда он решил сделать что-то такое, что заставит меня, его запомнить и побежал собирать колокольчики. И преподнес это нежное чудо за миг до разлуки.

- Чтобы ты хоть иногда меня вспоминала, - улыбнулся Мирослав и продолжил, - а потом я понял, что пропал – ты мне все время снилась, чуть не каждую ночь. И я вернулся в деревню, стал потихоньку расспрашивать – что да как. Узнал от стариков, у которых вы останавливались, что твой финский друг ездит к ним очень давно. И они считают его порядочным, деловым человеком, который помогает деду Николаю реализовывать изделия народного промысла. Правда, бабка Мария как-то поделилась с товарками, что замечала за гостем некие странности. Но в чем они выражались, объяснить не смогла, или не захотела. Не сплетница она, в отличие от многих, да и прок им от Калле был, опять же. Удивившись вначале твоему появлению, лишь сказала вскользь соседке, что тяжело девке придется, да, может, дело сладится. Потом в деревне заговорили о том, что финн оформил тебе приглашение и увез к себе. Как раз неподалеку от этого города и живет мой напарник Пертти, о котором я тебе рассказал. Вот, созвонился с ним и поехал. Все о тебе думалось – неужели больше не увижу? Заехали мы на лодочную станцию перед городком, хотели кое-что прикупить для магазина, да заночевать решили там же. И вдруг – как ливануло с неба! Я побежал к домикам, чтобы укрыться от дождя, слышу – вроде кричат с озера, да еще по-русски! Ну, а дальше ты и сама все знаешь…

- Саш, ты что, плачешь? – увидев мои мокнущие глаза, всполошился Мирослав, - Сашенька, ведь все уже закончилось, ты так сильно испугалась? Или он тебя обидел чем, этот…порядочный финн?

Ну, как я могла объяснить постороннему человеку, не рискуя при этом выглядеть полной дурой (права была Линда, ох, как права!), что маленький катаклизм на игрушечном финском озерке – ничто, по сравнению с теми страхами, что годами копились внутри меня! Что все это время я, сама о том не задумываясь, в одиночку пыталась преодолеть потрясение от обрушившегося на меня предательства, вечную боязнь не справиться с беспощадной реальностью, не суметь обеспечить самым необходимым детей. И именно эти надоевшие страхи толкнули меня на такой опрометчивый поступок, как связь с совершенно чужим человеком, которого упорно отторгала мое сердце. Я же послушалась не его, а доводов женщины с чуждыми мне убеждениями. И в результате чуть не поплатилась своей жизнью, а может, даже, и безопасностью своих дочерей, кто знает, что ожидало бы нас всех, переберись мы жить к тихоне – Калле… Ох, как было мне тошно!

Оставив завтрак почти не тронутым, мы оба поспешно вышли на улицу. Я еще хлюпала носом, удивленно косясь на наши руки, схватившиеся друг за дружку. Господи, опять?! Но Мирослава я тоже совсем не знаю! Да я вообще никого не знаю! Кроме дочерей, пары старинных подруг, тетки Аделины, да детского врача на нашем участке! Мне что, теперь, до конца жизни от людей шарахаться? Взмахнув носовым платком, я воинственно высморкалась и спросила, довезет ли меня новый благодетель прямо до порога родного дома? Или ему не по пути? Сердце пропустило два «тука»…

Мирослав взглянул на мой красный нос, на встопорщившиеся вихры, которые я нервно вздыбила на затылке, и рассмеялся, не в силах сдержаться.

- Саша, я никуда не денусь! И до дома тебя довезу, и из-под окон скоро гнать станешь. Садись в машину, я сейчас…

Он отправился в сторону киоска с мороженым, а я шагнула по направлению к тому месту, где нас ждал верный железный конь. Не успев пересечь дорожку, ведущую от дверей кафе к ухоженной парковке, краем глаза я уловила какое-то движение. Оно сопровождалось нарастающим шумом. Повернувшись, оцепенела – не сбавляя скорости, прямо на меня мчался серебристый длинноносый СААБ.

- Саша, назад! – раздался за моей спиной отчаянный крик.

Но я не могла шевельнуться, лишь не отрываясь, смотрела на лицо водителя, виднеющееся сквозь лобовое стекло. Криво натянутое кепи, борода и оскаленные зубы водителя и рядом лицо…Линды! За миг до удара, я вдруг осознала, что этот мужчина - не Калле. А потом - боль, чувство стремительного полета прямо в сторону протянутых ко мне рук бегущего Мирослава и – темнота. Последней мыслью перед тем, как в неокончательно погрузиться, было то, что я называла бы его не Славой, а Миром. Мой славный Мир, который я теряю перед самой встречей…

Часть2

Диплом медика….

Мы с подружкой «обмывали» ее диплом медика – наскребли остатки денег и просадили их в одном из питерских кафешек. Хватило на два микроскопических сосудика с жульеном (м-м-м, вкуснятина!) и по пятьдесят грамм коньяку. Неизбалованные изобилием студенческой жизни желудки поглотили угощение и моментально послали сигналы в мозг, расслабься, мол, гуляем! В ноги ударила теплая волна, материализовавшаяся из коньячных паров, и тут меня кто-то пригласил на танец. Некоторое время я заторможено смотрела на мужские ноги, облаченные в джинсы и туфли неведомой фирмы. Попробовала рассмотреть остальное, но выше стопудовая голова не поднималась, и я покорно покачивалась, не имея возможности лицезреть партнера. Потом, видимо, задремала и прокачалась так несколько танцев подряд. Сообразила это, лишь открыв глаза и заметив подружку, багровую от истерического смеха. Сконфузившись, я зачем-то сделала попытку присесть в реверансе перед терпеливым танцором, наконец, довела взгляд до верхнего его этажа и…вмиг отрезвела. Нет, я никогда не делила людей по принадлежности к той или иной расе. Но то, что я танцевала с абсолютно чернокожим человеком, даже не подозревая об этом, потрясло меня до глубины души.

- Манги, - ослепительно сияя белоснежными зубами и двигая белками глаз, представился долговязый неестественно худой представитель одной из африканских республик, - мозно плосто, Миса…

«Мисей» мне называть его решительно не хотелось. Я совсем растерялась – с одной стороны, очень хотелось уйти, с другой - я не была расисткой. И ни за что не обидела бы человека из-за того, что его кода неожиданно оказалась цвета… даже сравнить ни с чем не могла – воображение не работало! Но не нянчится же мне с ним весь вечер! Шаркнув еще раз ножкой, я стала пробираться к столику, за которым корчилась неугомонная подружка. Мое место оказалось занято – к нам подсела еще девица. Вальяжно развалившись на широком пуфике, которые заменяли в этом заведении стулья, она прикурила тонкую сигаретку и, пустив колечко из дыма, задрала руку к моим глазам:

- Видела? – вопросила девица и выпустила еще несколько колечек. Помахав руками, чтобы разогнать дым, я всмотрелась повнимательнее, пытаясь понять, что у нее с руками. Если что, так ведь у нас теперь и диплом медика… Мы поможем!

- Часики – видела? – надоело ждать девице нужной реакции, и она решила рассекретить то, что вертелось у нее на пьяном языке, - вчера выспала!

Мы с подружкой переглянулись и уставились на новую соседку по столу. Коньяк улетучился, забрав, видимо, с собой, остатки моего соображения.

- Что ты…с ними сделала? – боясь оскорбить девушку грязными подозрениями, решилась переспросить я, дабы подержать беседу.

- Выспала! Сегодня хочу на браслетик заработать, да клеятся одни сирийцы. У них вечно денег нет, знайте, если что.

Посчитав, что она одарила нас драгоценнейшей в плане бизнеса информацией, девица расплела свои длиннющие ноги и, не потрудившись приспустить задравшуюся до блестящего треугольника трусиков тряпицу, двинулась к барной стойке. Совершенно деморализованные собственным невежеством, мы смотрели ей вслед. Она напоминала покачивающегося фламинго. В обратную сторону, то есть, уже по направлению к нам, шествовал Манги, прижимая к себе несколько стаканчиков с янтарной жидкостью. «Коньяк?!» - в ужасе вздрогнули мы с подругой, снова перебросившись говорящими взглядами. Оказалось хуже – виски. Но пить его пришлось только моему чернокожему поклоннику. Просидев из приличия часок в его обществе, разобрав род занятий – студент военно-медицинской академии, мы все же проявили солидарность и ухнули по стаканчику вина за встречу с возможным подружкиным коллегой – врачом. Затем выбрали момент и, оставив ничего не подозревающего Манги сторожить столик от нападок любителей халявы и чужих вещей, пошли «попудрить носики». И дали деру!

У царька нелюдей

К метро мы с подругой подбежали, давясь от хохота. Больше всего нас насмешил тот факт, что кафе, в котором преобладали чернокожие поситители, называлось «Белоснежка». Остановившись у входа в метрополитен, мы по обыкновению стали договариваться о том, как проведем следующие выходные. Мне уже пора было нырять в подземку, а подружке прыгать в подошедший троллейбус. Но едва мы двинулись, каждая в свою сторону, как возле нас с оглушительным скрипом притормозила замызганная «жучка», распахнулись сразу две дверцы с ближней стороны машины, из которых выскочили два мордастых мужика и, ухватив нас за шеи, затолкали в салон. Все произошло так быстро, что мы даже пикнуть не успели. Ошарашенные, мы воззрились друг на дружку, потом тихо перевели взгляд на похитителей. Трое или четверо – от шока я все время сбивалась со счета, громко говорили на кавказском наречье, и, казалось, не обращали на нас никакого внимания, лишь крепко прижимали боками, не давая шелохнуться. Машина мчалась вдоль Питерских проспектов, сворачивала в какие-то переулки, увозя нас все дальше и дальше, в те районы мегаполиса, откуда мы и не выбрались бы самостоятельно, потому что ни разу там не были. Наговорившись, братва вдруг «вспомнила» о нас и дружно загоготала. Мы сжались в комочек, услышав то, что нам предлагалось с жутким акцентом… Наконец, машина влетела на всем ходу в какой-то двор-колодец посреди трущоб и, издав жуткий скрип, остановилась. Нас с подругой вытряхнули наружу и, взяв в кольцо из потных торсов, повлекли в вонючий подъезд, затем все ввалились в лифт и поднялись на площадку где-то под самым чердаком.

- Гулька, атыкрой! – замолотил кулаком в дверь, обитую обшарпанным дерматином, один из конвойных.

Отперев замок, тут же тенью метнулась в сторону истощенная черноглазая женщина, в которой я, знающая о жизни ровно столько, сколько о ней писали классики,распознала служанку, рабыню, наложницу. Мир перевернулся. Я сразу поверила во многое, по поводу чего еще оставались сомнения, и в частности в то, что ад существует здесь, на земле. По всей квартире валялись груды грязного тряпья – то ли одежды, то ли постельного белья. Смрад стоял невыносимый – везде, кроме комнаты, куда нас втолкнули, сразу захлопнув дверь. Из мебели в ней красовался деревянный стол без клеенки, стоящий посередине, несколько табуретов и топчан в углу. На полу были разбросаны полосатые тюфяки с засохшими пятнами, при виде которых, волосы у меня на голове зашевелились. За столом восседал плотный рыжий мужик и стаканами глушил чачу из трехлитровой банки. Когда он заговорил, амбалы, притащившие нас замерли по стойке «смирно». Эта толпа относилась к нему с большой долей, если не поклонения, то явной лести. Звали царька Серго.

- Волчица! – всматриваясь, доли минуты в нас с подружкой, он ткнул в меня кривым коротким пальцем, поросшим рыжими волосками, - учить будем.

А на новоиспеченного медика посмотрел, чуть ли не с умилением. Хоть я тоже была голубоглазой блондинкой, но не имела такого вида томной мимозы, как подруга. Во-первых, по ее жилам медленно переливалась переданная отцом скандинавская кровь, не успевая расцвечивать кожу румянцем. Во-вторых, ее волосы имели не солнечный, как у меня, оттенок, а с дымкой, настоящий северный. Ну, и, наконец, она совершенно иным способом отреагировала на экстремальную ситуацию, в которой мы обе очутились в первый раз в жизни. Она полностью абстрагировалась от происходящего – как бы не поверила своим глазам, ушам, а потому стояла, сложив руки, и…улыбалась. И хлопала светлыми ресничками, вызывая в грозном Серго многочисленные желания. Я же стреляла в будущих насильников откровенно ненавидящими взглядами, мой бунтующий рассудок, тоже отказывался верить тому, с чем столкнулся. Только он не умел отключаться, а напротив, заставлял обостряться все чувства и лихорадочно искать выход.

Резкие движения

- Эту пока заберите, - вновь у моего лица противный палец, и я, не в силах сдержать отвращения, шарахнулась в сторону и попала в чьи-то крепкие руки. Меня увели в соседнюю комнатушку, в ней нет ни одной лампочки, но, слава богу, не воняет, как в прихожей. Споткнувшись о тюфяк (видимо, они тут везде), я вырвалась из кольца рук и подбежала к окну. Фрамуги на вид хлипкие, можно дернуть посильнее и…хотя бы закричать, вдруг кто-то услышит?

- Не делай резких движений, - доносится из-за моей спины, - он никому не даст уйти. Будешь себя хорошо вести, я с тобой буду долго, другим не достанешься.

Привыкнув к темноте, я вгляделась в собеседника. Молодой парень, но выглядит значительно старше своих лет из-за невероятных размеров, явно какой-то спортсмен. Что и подтвердилось в дальнейшем разговоре.

- Я Константин, - басит он, - бодибилдинг. Серго – мой спонсор. Иногда я выполняю его просьбы, мне не трудно. Но ты можешь довести до беды, никогда на него так не смотри!

- Мне он не спонсор! – неожиданно оживают мои скрученные ужасом голосовые связки, - и я не буду молчать…

- Тогда живыми вам не уйти. Подумай хорошенько.

Слово за слово я вытягиваю из туповатого «бодибилдинга» информацию, которая вряд ли мне поможет, но лишает последней надежды на быстрое возвращение в комнату такого родного общежития. Я вынуждена осознать, что меня отдали в пользование подопечным ужасного Серго, пока он «ухаживает» за более приглянувшейся ему девушкой. Если она его не разочарует, то не познает ласк остальных. Меня же хозяин притона обязательно попробует, как только у него выдастся свободная минута и созреет такое желание. Поэтому мне лучше не обижать Константина и тянуть время.

- Может, он устанет и уснет, - неуверенно заканчивает уговоры первый в очереди к утехам со мной.

В это время дверь неожиданно распахивается и в нее проскальзывает… Уф!!! Не тот, кого я уже боюсь больше всего на свете, а чернявый юнец, ему на вид лет семнадцать. На него падает полоска света из коридора, и я вижу близко от своего лица огромные черные глаза, смуглую кожу и быстро-быстро бьющуюся жилку на шее.

- Не смей ее трогать, я первый на нее смотрел! Это моя девушка! – акцент у паренька почти не заметен, но он выходец из подножия тех же гор, или по соседству. А может, он родился прямо на вершине…

- Но Серго отдал ее мне, - нудит "бодибилдинг". Впрочем, в нем не видно признаков той страсти, что костром пылает в ворвавшемся сюда парне.

Черноглазый горячится, что-то доказывает увальню, перейдя в волнении на родной язык. Тот, видимо, понимает его, начинает уступать, кивая огромной башкой. Потом пятится к двери, осторожно выглядывает из нее и на цыпочках пробегает мимо помещения, где закрылся главарь. Его вороватые шаги быстро затихают. Перед тем, как захлопнуть наши двери, юный Отелло поворачивается другим боком, и я вижу его правую сторону – с кожей, покрытой страшными шрамами и стянутой от ожогов. Он перехватывает мой взгляд и поспешно возвращает темноту.

- Я в машине горел. Ты можешь называть меня Димой.

- Я никого из вас не могу называть человеческими именами. Вы – звери. И вы рабы этого грязного…

- Не говори! Не говори так! – забыв об осторожности, нервный Дима вскрикивает так звонко, что от его голоса у меня от уха к уху начинает метаться эхо.

- Я хочу тебя спасти! Серго сегодня много курил, он кололся…Его нельзя сердить, у него нож! Утром он улетает домой и хочет развлекаться всю ночь до самолета.

- А ты-то при нем кто? – похоже, каждый мой вопрос приводит парня в состояние неистовства. Тоже обкуренный, что ли?

Мозг работает на износ. Он одновременно улавливает малейшие перемены в ситуации, замечает мелочи обстановки, расположения нового места, контролирует диалоги, заставляет вовремя поддерживать разговор, подсказывает именно те слова и фразы, с помощью которых я могу хоть немного контролировать поведение противника. И ищет, ищет способы, как оттянуть неизбежное. Как в ушедших в прошлое справочных на вокзалах, когда опускаешь в автомат деньги, задаешь нужную формулировку, и перед глазами бешено мелькают в поиске крылья исписанных страниц…

- Ты будешь моей? – вдруг скорее утверждает, чем спрашивает этот юный горец и обнимет меня своими тонкими руками, - ты будешь моей первой женщиной. А я спасу тебя!

В это время до моего слуха доносятся громкие звуки, и я, вырвавшись из пламенных объятий, выскакиваю из комнаты.

- Не надо, - раздается голос очнувшейся на миг от спасительного ступора подружки, - ну, не надо же!

Забыв обо всем на свете, я несусь к ней на помощь. Откуда-то появляется Константин, с невероятным проворством перехватывает меня на лету и вместе с подоспевшим Димой, они возвращают меня в комнату. Темнота наваливается на меня изнутри, я рвусь из двух пар мужских рук, делаю много резких движений и умоляю их спасти мою подружку. Сообщаю, что у нее больные легкие, и может случиться приступ удушья, ведь ей нельзя волноваться. Все это чистая, правда, но кому она нужна! Мне становится настолько страшно, что я решаю ни за что не сдаваться без боя.

- Подонок! Нелюдь! Свинья!– кричу я в сторону коридора, но тут мне просто вставляют в рот ребро ладони. Я кусаюсь, грызу эту руку, наконец, обессилев, падаю на пол и сворачиваюсь калачиком. Плакать я не могу. Я никогда не могла заплакать в минуты сильного потрясения или просто для того, чтобы кого-то разжалобить. Поэтому, бывало, мне в школе попадало от мальчишек больше всех, тогда как к другим девочкам они быстро теряли интерес, едва те распускали нюни.

Константин, больше не доверяя мне, становится на страже у дверей. Обожженный юноша опускается со мной рядом на тюфяк. Его голос дрожит, он успокаивает меня и просит прощения – за всех. Я с трудом понимаю слова, они проникают в мое сознание, как сквозь толщу воды. Я боюсь воды, я не умею плавать…

- Прости. Прости! Я – не зверь, я – человек. Скажи, что мне сделать и я помогу, мамой клянусь!

Но я уже не знаю, чем может помочь этот мальчик, да и может ли кто.

Жгучие слезы юного горца

- Эй, все ка мнэ! Пит будэм! – заслышав приказ хозяина, Константин хватает и меня, и Диму за руки и тащит к двери, за которой давно молчит подруга. Я перешагиваю порог и вижу ее живой, сидящей на разоренной постели со стаканом в руках. Стакан стучит о ее зубы, подруга исхитряется сделать глоток, поворачивается ко мне и …хрипло смеется! Дурнота подступает к горлу. Впечатав взгляд в мое исказившееся лицо, этот новоявленный Нерон велит налить мне чачи. Взяв стакан в свои мерзкие лапы, грузно поднимается с табурета и, почесывая обернутый несвежей простыней живот, надвигается на меня. Я невольно оборачиваюсь – Димы нет. Где-то в другом конце коридора раздаются его крики – то протестующие, то просящие – видимо, Константин отволок влюбленного заступника куда подальше.

- Пей! – перед моим лицом качается стакан с коричневой жижей, она переливается через край и попадает на ноги.

- Не буду! – я не отвожу взгляда от его глаз, мгновенно наполняющихся безумием, - я тебя …презираю! Шакал!

Раздается звериное рычание. Комната в мгновение ока заполняется галдящими на грузинском языке мужиками разного возраста. Подружка исчезает, во всяком случае, я ее не вижу. Вижу тусклый блеск лезвия в рыжей лапе, на которой, удерживая ее, висят несколько человек. Перестав орать, они подобострастно лопочут, чуть ли не воркуют с этой сволочью. Разбираю сказанное по-русски: «Успокойся, генацвале, девчонка испугалась, она не понимает, что говорит! Посмотри на нее – да она ненормальная!» Наконец, он убирает невесть откуда взявшийся (из набедренной повязки достал?!) нож, расталкивает свиту и вплотную приближается ко мне. Срывает при всех с меня одежду – одно за другим, рвет на части нижнее белье, оставив лишь трусики – наклоняться ему, не пристало… Я стою соляным столбом, даже не шевелюсь, но не перестаю смотреть ему в глаза. Он грубо толкает меня в грудь, я падаю на пятнистый тюфяк и продолжаю смотреть снизу.

- Сейчас я отдохну, потом снова буду пить, а потом тебя…, - объявляет он дальнейшую программу и выходит прочь, оставляя меня лежать в ногах у этой своры. Я тут же вскакиваю, как подброшенная пружиной, и снова бегу к окну. Дергаю за ручки на облезлых рамах, ищу шпингалеты, но везде натыкаюсь на загнутые гвозди. Бросаю взгляд вниз и осознаю, что это, как минимум, шестой этаж. Замешкавшись на секунду, представляю, как я буду валяться там внизу в одних трусишках с забавным котенком на животе, размахиваюсь, чтобы разбить стекло… И тут мою руку перехватывают. Своры нет. Меня крепко прижимает к себе смуглый мальчик и плачет, плачет, опаляя горячими слезами горца мое лицо, будто хочет нанести такие же ожоги, как у него самого…

Напившийся и утомленный утехами с прочно вошедшей в спасительный ступор моей подружкой, главарь этой шайки, наконец, уснул. Воспользовавшись этим затишьем, Дима и Константин помогали нам найти разбросанную по комнатам одежду. Мы трясущимися руками пытались ее натянуть, но, сдавшись, половину распихали по карманам, а разорванное белье пришлось бросить здесь же. Дима то помогал мне одеваться, то наливался непривычным темным румянцем и, удерживая мои руки, пожирал глазами то, что еще оставалось обнаженным. Я чувствовала, что его вот-вот сорвет, и заговаривала зубы, как могла. Обещала все на свете, дала со страху настоящий адрес, номер телефона, поклялась о встрече всем, чем могла и не могла… Наконец, перед нами открылись двери лифта, потом - подъезда, и мы выскочили на темную улицу. Пребывая в шоке, разбежались сначала, как испуганные кролики, в разные стороны, но вовремя это заметили. На выезде из переулка стояла машина с горящим зеленым огоньком – такси! Обменявшись безумными взглядами, не веря в такую удачу, мы рванули к машине, посланной нам неизвестно откуда в четыре часа утра. Загудел мотор, автомобиль стал разгоняться нам навстречу и, вдруг, вместо того, чтобы остановиться возле двух отчаянно размахивающих руками девчонок, помчался прямо на нас, ослепляя невыносимым светом фар! Странно, до чего знакомые ощущения. Я даже знаю, что будет дальше! Задерживаю дыхание, в ожидании удара и…

Летающие голоса

- Сашенька, милая, ты видишь меня, видишь?! – с небес кто-то говорил со мной голосом, который показался знакомым… Вспомнить бы еще, когда и где я его слышала… Нет, не могу, все зазвенело, рассыпалось на отдельные звуки, голос превратился в струящуюся ленту и взвился вверх.

- Посмотри на меня, ну же, постарайся… - но говорящий так удалился, что я перестала различать звуки и складывать из них слова. Снова тишина. Но в ней не совсем темно. Уже рассвело? Что произошло, где я? Почему никого рядом нет, никого и …ничего? Разве так бывает, чтобы вообще ничего? Вдруг уплотнился воздух и стал недоступен для дыхания. Я силилась втянуть в себя хоть маленькую порцию, но легкие не справлялись, цепляясь за что-то острое и сворачиваясь от уколов боли. Раздался то ли свист, то ли сипение. Хотелось посмотреть, что это так шумит, но как можно видеть, не открывая глаз… Не открывая? Кто-то просил меня недавно их открыть. Кто? Зачем? Есть ли у меня глаза? А я - я есть или…Что же мешает дышать, что нужно сделать, чтобы вдохнуть полной грудью, наконец?! Помогите! Ах, да, на меня же наехала машина. Или несколько машин… Ничего не понимаю, ничего не знаю, надо поскорей улететь за сверкающей лентой туда, где легко, где можно дышать…

- Саша, не уходи! Дорогая моя, хорошая, вспомни, тебя ведь дочери ждут, - кто-то упорно мешал мне освободиться от мучительных пут. Какие еще дочери, при чем тут дочери?! Господи, помоги…

С оглушительным свистом, казалось бы, разрывая все внутренности, в меня, наконец, проник воздух и, вскрикнув от боли и облегчения, я открыла глаза.

В колеблющемся тумане, сквозь окутывающие меня белые облака, появились фрагменты видений – белое полотно - надо мной, голубое – вокруг. Рядом колышется еще какая-то форма и, приближаясь к моему лицу, становится все больше. Очень медленно я перевожу непослушные глаза в сторону шевелящегося объекта. На бледном овале что-то блестит и переливается. Потом отрывается от овала и летит прямо мне в лицо. Я успеваю ощутить крохотный взрыв паники и зажмуриться. Но эта блестящая субстанция легко стукается об мою щеку, превращается во что-то теплое и ползет к шее. Немного щекотно и приятно. Так приятно, что невольно хочется…улыбнуться!

- Молодой человек, теперь ступайте, - другой голос, он приказывает и настаивает, - сегодня отсыпайтесь, а завтра, если все будет без ухудшений, приведете к ней ненадолго детей. Ну, голубушка, разоспалась ты. Пора бы просыпаться!

Я понимаю, что так разговаривают доктора с больными людьми. Значит, я больна. Чем это, интересно? В мозгу быстро мелькают кадры десятков кинофильмов, виденных когда-то. Есть ли у меня руки? Пробую пошевелить пальцами, но не пойму, где они. А как я могу шевелить чем-то, если не знаю – есть оно или нет?! А ноги – ноги у меня есть? Ничем шевелить, проверяя, таким образом, на наличие, я не решаюсь. Внезапно меня озаряет гениальная мысль – глаза-то у меня точно целы, я ведь вижу! Значит, мне достаточно просто посмотреть на себя и убедиться, что все цело. Или нет… Возбужденная этой мыслью, я пытаюсь рывком приподняться. Но, как только напрягаются мышцы в усилии приподнять плечи от подушки, в грудную клетку вонзается десяток дротиков, и все они начинают проворачиваться, разрывая мне внутренности. От боли и неожиданности я ловлю ртом воздух, а когда что-то острое вонзается мне в сердце, хрипло вскрикиваю и снова улетаю в неведомые миры. По пути туда меня догоняет и опережает еще одна лента – свитая в спираль и звенящая встревоженным голосом врача...

Спи, моя ласточка, спи…

- Спокойной ночи, доченька! Спи, моя ласточка, - мама целует меня в щеку, гасит свет и выходит из детской, прикрыв за собой дверь.

Темнота в комнате сразу оживает и крадется к моей кровати, скатываясь пластами со стен. Страшно. Я съеживаюсь и натягиваю одеяло на голову. Под одеялом еще темнее, но здесь только мой маленький мирок, он не враждебный, тут тепло и уютно. А по темной комнате неслышными шагами бродит огромный злой медведь. Он кружит в поисках кровати, на которой свернулась клубком маленькая испуганная девочка. Стоит ей шевельнуться, как он тут же найдет ее и …съест! Чувствуя, как под одеялом встают дыбом от ужаса мои волосы, я проваливаюсь в сон…

Нет, не в сон, я провалилась под воду! Я барахтаюсь изо всех сил, пытаясь не дать волне захлестнуть меня с головой, трепыхаюсь, как лягушка. Периодически выныривая, вижу крутой берег речки Вырицы под Ленинградом, на песчаной полоске которого среди отдыхающих и моя мама с моим дядей – дядей Витей. Они оживленно беседуют и даже не подозревают, что я по-настоящему тону. Еще пару минут назад мы с двоюродной сестренкой играли в воде в надувной яркий мяч. Не долетев до моих протянутых рук, мячик упал в воду, и его понесло быстрым течением. Всего-то шаг в сторону сделала я вслед за уплывающей игрушкой, а под ногами сразу разверзлась бездна с множеством быстрых вихрей – водоворотов. И вот я беспомощно бултыхаюсь в центре одного из них, и никак не могу удержаться на поверхности. Даже крикнуть и позвать на помощь не получается – бурливая вода плещет в лицо, попадает в рот, заставляя кашлять, и не дает вымолвить ни слова. Я быстро выбиваюсь из сил и скрываюсь под водой. Там все другое. Над головой прозрачная, но почему-то с коричневым оттенком вода. Я вижу пену, сквозь нее просвечивает солнце и освещает пространство вокруг меня. Чужеродное пространство, я не смогу здесь жить… Крики играющих детей доносятся приглушенно, словно сквозь толстый слой ваты или облаков, они уже в другой реальности…Но я тоже еще ребенок! Мне всего десять лет, как же так, неужели на этом все и закончиться?! Вздрогнув в последнем усилии, я снова поднимаю голову, чтобы посмотреть вверх, между мной и границей воды с воздухом уже не меньше метра. Мне не подняться туда, тело становится тяжелым, как гиря и тянет меня вниз, в темноту. Теряя рассудок, я обмякаю и вдруг чувствую, что меня крепко обнимает чья-то рука. Она поднимает меня над водой, и я судорожно беспрестанно кашляю, кашляю, выплевывая противную воду и песок и пропуская в себя воздух… Дядя Витя выносит меня на берег, по которому мечется обезумевшая от горя мама и плачет в полный голос. Я падаю на теплый песок, не обращая внимания на хруст ломающихся под спиной соломенных трубочек, смотрю на настоящее, не перегороженное толщей воды солнце, и с наслаждением дышу. Мамин плач постепенно стихает, она судорожно гладит меня, ощупывая руки, ноги, словно я могла их забыть под водой, прижимается щекой к моей макушке и, вздрагивая, застывает.

- Ласточка моя, - безостановочно шепчет мама, и ее нежность вновь делает меня неуязвимой.

Отдышавшись, я хочу подняться и сесть поудобнее, но тут какой-то острый камешек так сильно впивается мне под лопатку, что я вскрикиваю от боли. И падаю навзничь обратно на песок. Мамы рядом уже нет, нет и берега, и коварной реки. Мне становится не по себе, и я сворачиваюсь калачиком, безуспешно пытаясь избавиться от назойливой колючки и повторяя про себя, как заклинание: «Спи, моя ласточка, спи…»

Вертикальное исполнение горизонтальных желаний

- Ой! – в спину вонзился ноготок Анны Николаевны, и я невольно подбираюсь, принимая именно то положение, которого она добивалась во время репетиции.

Анна Николаевна – наш хореограф, царь и бог. Ее надо слушаться, иначе в голосе прорежутся металлические нотки, а для особо непонятливых имеется холодное оружие – тот самый отточенный ноготок. Ибо, как говорит мудрая преподавательница, нет лучшего тренера, чем мышечная боль. Как это ни странно, она права. Ведь даже ребенок лучше запоминает запрет, если ему сопутствует шлепок. О, нет, ни Анна, ни мы не сторонники рукоприкладства! Но, чего тут скрывать, только ссутулим спины, как свербит под лопаткой мышечная память о ноготке. И вот уже вытягиваешься в струнку.

Мы – это группа совершенно взрослых людей, воспылавших любовью к бальным танцам. Несколько месяцев я шепталась с подружками о том, как бы хотелось этим заняться. Дочери – в одном кабинете «балетки» занимаются, а мамочки - в соседнем! Как всегда, сначала к моим новым идеям друзья отнеслись с вежливой отстраненностью. И вдруг нашлась одна дама, которая не просто загорелась тем же, но и довела мечты до реальной возможности. Нашла профессионального хореографа, преподавателя балетной школы, занесенного в наш городок волею судьбы, который согласился вдруг посвящать три вечера в неделю взрослым увальням!

Это было потрясающе, я не знала, куда деваться от радости. Через несколько занятий, на которых старательно пыхтели всего две пары – я с партнером, да предприимчивая дама, тоже нашедшая кавалера, все-таки присоединились остальные желающие. И вот уже десяток любителей самовыражаться в танце, учителей, электриков, врачей, безработных, нарядившись в эластичные трико (кроме дяденек, конечно), стоят у балетного станка и старательно тянут носочек, делают махи вперд-назад-в сторону и преданно ловят команды Анны. Мы ее очень уважали. А после репетиций, отставив в сторону свою тонкую невероятно красивой формы руку с сигаретой, она утешала нас, иногда не скупилась на осторожные похвалы, а в заключение говорила: «Ничего, я же ноги вам из суставов не выдергиваю, как на нас в академии практиковались. Если хотите хоть раз станцевать на сцене, выкладывайтесь по полной. Терять свое имя из-за любителей я не собираюсь».

На сцену мы, ох как хотели! Волшебное слово «сцена» было таким стимулом, ради которого на полгода остались брошенные по вечерам дом, семьи, отдых. Анна решила сделать постановочную программу на новогодние праздники. И ведь получалось! Благодаря ее высокому профессионализму и нашему искрящему энтузиазму были забыты лишние килограммы, освоены даже шпагаты и батманы, разучены и ча-ча-ча, и рок-н-ролл и целый сноп вальсов и фокстротов. А когда репетиции свелись к закреплению программы, случилось невероятное – нас пригласили выступить в…Финляндии! Чей-то знакомый приехал как раз во время прогона, посмотрел, подивился на любителей такого высокого, как он сказал, уровня, да и предложил станцевать на одном из предстоящих форумов. Даже сдержанная Анна была удивлена. Форум планировался нешуточный – с участием одного финского министра и представителей крупнейших фирм западной Суоми. Попросив пару дней на раздумья, загоняв нас до седьмого пота, Анна спросила, нервно пуская колечки дыма: «Ну, что поедем?» «Поедем!» – дружно заорала измочаленная группа любителей бального танца.

На форуме нас объявляли под названием «Entre». Ошарашенные масштабами события, расписанные визажистом, по выражению Анны, как пасхальные «яички», покачивая пышными юбками, мы выплыли, поддерживаемые наряженными во фраки кавалерами, на паркет. Замерли парами на своих местах и при первых па на зазвучавших «Осенних листьях» любимой финнами Аллы Борисовны, поняли, что сейчас произойдет, в лучшем случае, конфуз… К таким идеальным, зеркальным, скользким, как каток, площадкам мы не привыкли! Это было ужасно. Вокруг толпится больше тысячи чужестранных именитостей во главе с одним из их министром, держа за тонкие ножки фужеры с шампанским, и ждет культурной программы высочайшего уровня. Пора собираться в круг и ускорять темп, следуя за голосом Пугачевой, а у наших «мальчиков» разъезжаются ноги, так как канифоль, чтобы смазать подошвы танцевальной обуви, за границу никто с собой не потащил. Уже раздался проигрыш, мы должны откинуть, наподобие крыльев, руки, что судорожно цепляются за плечи кавалеров и вращаться, поддерживаемые ими за талию, эффектно развевая юбками. Но исполнить этот трюк не предоставляется возможности, так как наши партнеры начали подозрительно крениться на бок, как подрубленные дерева! Не сговариваясь, абсолютно синхронно, молниеносным движением мы оторвались от мужских плеч и схватили бедняг за пояс. Не знаю, как это выглядело со стороны, очень уж испуганно таращили глаза наши танцоры, страха которым добавил неслышимый ушам публики треск новеньких фраков, только дело до конца мы довели с честью. Во время пауз, которые заполняли местные шоумены и эстрадные певички, мы судорожно переодевались, мысленно молясь перед каждым новым номером и избегая встретиться взглядом с безмолвной Анной. Но вот отзвучали и «Хабанера», и цыганочка, и джайв. Аплодисменты зрителей становились все громче - то ли шампанское подействовало на головы крупных скандинавских бизнесменов, то ли, правда, участникам форума все нравилось, но под конец пытки, овации были просто оглушительными. Нарушая все традиции, мы проигнорировали вызов «на бис», откланялись и удрали в гримерную. Пока прыгали на одной ножке, освобождаясь от пут непослушных нарядов, не обращая внимания на наших тяжело дышащих мужчин (устали, ясное дело!), последовало приглашение отведать от шведского стола. Чувство голода на нервной почве созреть не успело, но среди прочего подавали разные сорта вин. Расслабиться необходимо было всем, даже Анна пригубила из тонконогого фужера, хотя алкоголь не жаловала. На негнущихся от напряжения ногах, мы бродили вдоль столов, уставленных яствами, и наполняли блюда, напоминающие своими размерами летающие тарелки. Прихватив, кто что успел, а главное, сделав стратегический запас из открытых бутылок, мы предпочли убраться обратно в комнату с костюмами, где и расселись с комфортом, подальше от чужих глаз. С интересом обсудили шедевры кулинарного искусства, покоящиеся на тарелках соседей.

Мой партнер, задрав подрагивающие еще мелкой дрожью ноги на спинку стула, перегнулся и заглянул в мою посудину. Горячая поклонница даров моря, на покупку которых у меня никогда не оставалось денег, я соорудила славненький курганчик из запеченных мидий.

С сомнением, оглядев непонятные румяные завитушки, Женька нацелился хищно сверкнувшей вилкой для снятия пробы.

- Еще скажи, что тебе нравятся эти куриные какашки, - отвлекая мое внимание, попробовал он стырить моллюска.

- Что б ты, понимал, - шлепнула я по руке загребущей, крепко держащей меня в час страшных испытаний на паркете, - это же деликатес, это тебе, Женька, не кабачки жевать!

Половину обратного пути мы безудержно смеялись, вспоминая подробности неожиданного дебюта, деморализованных танцполом кавалеров и запеченные «какашки», уютно и про вертикальное исполнение- где?!

. Когда же наш автобус пересек, наконец, границу с родиной, мы вдруг разом, все десять человек уснули. Привлеченный резко наступившей тишиной водитель остановился на миг и сделал снимок, где на ближайших от него сиденьях мы спим, прислонившись, друг к другу. На фотографии перемешались волосы трех женских голов – огненно-рыжие - Аннины, смоляные кудряшки - моей подружки и белокурые – мои.

На въезде в родной городок автобус сильно тряхнуло. Да так, что у меня лязгнули челюсти, и я проснулась. Выпрямилась, потирая рукой занывший подборок….

Грехопадение

Уснула и ударилась подбородком о поручень электропоезда метрополитена. Надо же, как это я умудрилась уснуть стоя, держась за стальной столбик?! Площадь Ленина, Финляндский вокзал… Вот вовремя приложилась, а то бы проспала и укатила неведомо куда! Схватив за ручку неподъемный чемодан, найденный где-то на антресолях среди прочих раритетов, которые и в хозяйстве давно мамой не использовались, но и выбросить ей было жалко, я рванула к выходу. С трудом, протолкавшись через хлынувшую в вагон человеческую массу, выбралась наружу и помчалась к эскалаторам, где протаскивая чемодан на весу, а где и подгоняя его пинками ноги прямо на скользком полу. Только бы успеть, только успеть, ведь если я не попаду на эту электричку, следующую до Приозерска, другая будет лишь утром. Обратный путь с такой поклажей мне уже не проделать. Да и некуда – обратно, все мосты я за собой сожгла. И он – тот, к кому я так спешу, об этом тоже знает. И ждет меня. И уж, конечно, понимает, как и я, что это – навсегда, на всю жизнь!

С такими блаженными мыслями я вваливаюсь почти на ходу в отходящий поезд и окончательно шалею от счастья при виде свободного места. Ехать-то около трех часов, постой, попробуй…

Сережке до меня нравилась другая девочка из нашей комнаты в общежитии. Яркая татарочка, красавица Фаина. Она приехала из своего солнечного края в продуваемый гораздо больше, чем семью ветрами Питер и, как многие из нас, не смогла поступить с первого раза в ВУЗ. Поэтому наши документы оказались в одном из рабочих училищ, вещи – в одном из общежитий рабочего училища, а надежды на будущий, более удачливый год – в наших облегченных от чувства свободы головах. Так вот, Сережке, вроде нравилась Фаина. Хотя, что это я говорю? Это он ей нравился! Когда он появлялся в нашей комнате, Фая тут же наряжалась в жутко модный оранжевый свитерок, что добавлял блеска ее черным глазам и косичкам, и начинала…варить. Она, почему-то надеялась сразить парня своими хозяйственными навыками, видимо, в силу хорошего воспитания. Чистенькая, тихая, улыбчивая, держащаяся с большим чувством собственного достоинства, Фаина однажды сказала Сережке заветные слова, которые услышала и я: «Я люблю маму, папу и тебя». В этот миг, удивленно взглянув на объект трогательного признания, я и заметила его, словно увидела впервые. А он, как оказалось, целый месяц уже не сводил с меня глаз…

Фаина, переживая горечь от безответной первой своей любви, переселилась в соседнюю комнату. А в моей, пустующую койку заняла девушка неземной красоты. Она была постарше меня года на два-три, то ли ей было девятнадцать, то ли двадцать. И звали ее Наталья. Вроде она приехала из Одессы. Где бы не поселялась эта красавица, она тут же превращала пустоту вокруг себя в волшебный мир. Приезжая с занятий, я заставала скучные оштукатуренные стены расписанными чудными картинами – пейзажами, ликами святых, фантастическими сюжетами. Прибегал комендант, орал на Наталью, заставлял смывать, красить за свой счет. Она спокойно подчинялась, а потом, подготовив фон, бралась за свои кисти и мелки и создавала новые шедевры. По вечерам мы с ней просиживали возле рояля в холле общежития. Училище было показательным по части образования и культурного воспитания молодежи. Из-под длинных пальцев Натальи взлетали дивные мелодии, а мои руки старательно постигали гаммы. Наконец, совершенно счастливая и вдохновленная этой посланной мне небесами подругой, я впервые сыграла сама – что-то только что сочиненное.

Иногда она не ночевала в общежитии. Ночь, другую. Потом появлялась, вся, как струна, что вот-вот оборвется от напряжения, сбрасывала одежды, распускала свою пышную, скрывающую поясницу пшеничную косу и падала на пружинную койку, спрашивая меня на лету: «Ну, как ты, малыш?» А у меня в это время как раз роман с Сережкой стал переходить из стадии платонической в какую-то иную, незнакомую мне до сих пор. Нет, по книжкам и рассказам подружек, я естественно имела представление об отношении полов, но без личной практики. Моего избранника Наталья не жаловала. И не собиралась этого скрывать, раз и навсегда выбрав для общения с ним пренебрежительный тон. Мне же морали читать избегала, обошлась коротким: «Не губи свою жизнь, потерпи». Будь она многословнее, я, может, и не бросилась бы в омут с головой, как миллионы девчонок моего возраста. А может, и не послушала бы мудрого совета обожаемой подруги, ведь, когда влюбляешься, и море и по колено.

В общем, это случилось. Как раз в ту ночь, когда Наталья пребывала в свободном полете. Сказать, что все произошло не так, как я ожидала, будет неверным. Потому что я никак не ожидала – я вообще не имела понятия, как это должно на самом деле происходить. Но беспокойные песчинки разочарования от процесса взбаламутились и поднялись со дна моего переставшего быть девственным сознания. Сережка, не одеваясь, сел в ногах кровати и закурил. Я, натянув одеяло до глаз, еще пребывала в каком-то оцепенении. И тут, среди ночи, раздался суматошный стук в дверь. «Сашенька, открой! Сейчас же открой! – в голосе Натальи звучали отчаянье и запоздалое раскаянье, - открывайте, иначе я выломаю дверь!»

От неожиданности Сережка выругался, натянул джинсы, сунул под мышку остальное и щелкнул задвижкой, предварительно встав к стенке за дверью. Вихрем, ворвавшись в комнату и припечатав незамеченного преступника, Наталья замерла и, вглядываясь в темноте в мои очертания на постели, одними губами спросила: «У тебя все…ты как?!» Трясясь от только что пережитого, я сипло прокашлялась и возвестила, что сплю. Под шумок Сережка нырнул за дверь. Секундой спустя, Наталья повернулась в ту сторону и захлопнула ее. Тихо присела на край моей постели. Я в ужасе завернулась еще плотней в накрученное вокруг меня одеяло и зажмурилась. Мы помолчали. Меня колотило все сильнее. Наконец, я не выдержала и начала всхлипывать. Наталья вскочила и ударила по выключателю. Я не знаю, о чем думала эта, по сути, совершенно чужая мне девушка, забежавшая ненадолго из другой жизни и ставшая невольной свидетельницей моего грехопадения. Сквозь слезы я удивленно наблюдала, как все краски покидают ее лицо, и оно становится гораздо белее общежитских простыней. Вцепившись сильными пальцами в свои роскошные волосы, она вскрикнула: «Опоздала, опоздала! Никогда себе не прощу!» И, как подкошенная, упала на свою кровать.

Ни следующим, ни каким-либо другим утром мы больше не обмолвились о случившемся. С Сережкой она вообще перестала разговаривать, но не демонстративно, а как бы уступив ему, позволив приходить и находиться возле меня. Даже с некоторым беспокойством следила – приходит ли он достаточно часто, не бросил ли наивную девчонку, какой я ей казалась.

А потом она ушла, навсегда. То ли к кому-то, то ли куда-то. Мир потерял волшебные краски, перестал звучать музыкой, рожденной пальцами Натальи, но в нем оставался Сережка. За то, что у меня он был, нас с ним исключили из училища. Почему-то именно нас, хотя почти в каждой комнате с первых дней расселения, давно ночевали парочки. Произошло это на исходе зимы, когда стояли сумасшедшие морозы и дули пронизывающие ветра. Из общежития нас, естественно, тоже попросили. Так как Сережка жил сравнительно недалеко от северной столицы – в Приозерске, он уехал первым, договорившись, что я через несколько дней последую за ним. Практически, сделал мне предложение. Перед его отъездом я заревела, самой большой трагедией мне казалось именно это короткое расставание. Усадив меня к себе на колени, Сережка принялся уговаривать и рисовать картины нашего совместного счастья. В этот миг я заметила уголок бумаги, торчащей из его кармана. Потянув, извлекла на свет и прочла справку, предоставленную по какому-то поводу для Сергея такого-то, где в графе «возраст» стояла цифра…17. С колен соблазнителя меня как ветром сдуло! Растерянно стояла я перед смеющимся долговязым мальчишкой, которому едва доставала макушкой до подбородка и просто поверить не могла своим глазам. Мне и в голову никогда не приходило, что он младше меня! Да и никому бы не пришло, выглядел он достаточно взрослым, уж, во всяком случае, совершеннолетним. «Какая разница, сколько мне лет! Главное, что я тебя люблю»- прощальные слова смягчили мою боль от разлуки.

И вот я еду к нему. Он уже рассказал родителям о нашей любви, они, наверняка меня тоже полюбят, мечтала я. Летом я снова буду поступать в институт, а если не получится, то мы оба будем работать. Сережка очень уверенно говорил о нашем будущем, значит, он все продумал. Скорей бы его обнять! И согреться, я так замерзла в электричке, что даже в рукавичках уже пальцев не чувствую.

Приозерск. Выходит много народу, я с ними. Чемодан, в котором почти нет личных вещей, зато полно книжек и учебников, стал еще тяжелее. Занемевшие от холода пальцы не в состоянии удержать ручку. Где же Сережка? Я ставлю ношу на снег и беспомощно озираюсь. Уже темно, около десяти вечера. Люди быстро-быстро, как потревоженные муравьи, растекаются с платформы по улицам незнакомого города. Город мне почему-то не нравится, я всем своим окоченевшим существом чувствую его враждебность. Все разошлись, электричка унеслась прочь, и я осталась одна-одинешенька. Задыхаясь от дурных предчувствий и морозного воздуха, карабкаюсь с чемоданом вниз по ступенькам. Снова останавливаюсь и вглядываюсь в темноту. Никого. У меня нет денег. У меня нет здесь ни одного человека, который мог бы мне помочь. От шока у меня даже слез нет. Я замерзаю стоя и готовлюсь умереть. Скорей бы!

Скрипит снег под чьими-то шагами, из-за угла дома появляется сначала длинная тень, потом человек. Это он, Сережка. Он пришел. Не спеша, приближается ко мне. Подходит вплотную. Докуривает сигарету и, взяв меня за подбородок, приподнимает мое лицо. Я ничего не вижу, я ослепла. Мои намокшие от слез ресницы давно сковало льдом. Рук я не чувствую, ног, обутых в легкие осенние ботики, тоже. Сережка на минуту прижимает мое обезумевшее лицо к себе и, взяв чемодан, ведет меня за собой. С трудом, переставляя ставшие чужими ноги, я плетусь следом.

Обычная пятиэтажка, обычная дверь на четвертом этаже. В прихожей загорается тусклая лампочка, висящая на шнуре, и освещает не слишком приглядное помещение. Мне не до дизайна интерьеров, попав в тепло, я валюсь с ног, причем, буквально. Сережка подхватывает меня на руки и несет по длинному коридору. Одна из дверей открывается, из нее выглядывает худенькая женщина с изможденным лицом и кивает нам. Я киваю в ответ, отметив про себя, что вид у женщины не здоровый. Это Сережкина мама. Шепотом она просит нас не шуметь, а то «батька проснется». Почти в бреду, я успеваю подумать, что шуметь я не в состоянии, даже возникни в том необходимость. Оказалось, поторопилась с выводами, так как, раздев меня, Сережка приносит таз с теплой водой и опускает туда мои синие ноги. Предварительно сунув в руки подушку. Сколько-то времени я криком кричу, уткнувшись лицом в ее мякоть и, то ли теряю сознание, то ли проваливаюсь в горячечный сон.

В этой квартире я пролежала несколько дней. Сережка уходил, возвращался, приносил мне поесть – бутерброды с рыбными консервами или пустые щи. В семье, кроме него, было еще четверо детей, все гораздо младше. Самому маленькому еще и двух годиков не исполнилось. Зашуганная мать мелькала между плитой и детскими кроватками, а когда со смены приходил, глава и кормилец семьи, испуганно застывала там, где заставал его приход. Отец Сережки крепко пил. Бил мать, буянил. Страшно ругался, не обращая внимания на позднее время и рев разбуженных детей. В комнату, где пластом лежала я, заглянул лишь однажды. Неопределенно хмыкнул, изобразил рукой невнятный жест и закрыл за собой дверь. В ту же ночь он снова напился и призвал Сережку на «мужской разговор». Слушая за хлипкой стеной адресованные всем особям женского пола (и я не была забыта) выражения, я обливалась холодным потом и прощалась со всей романтикой, накопленной в сердце за годы моего прилежного детства и книжного отрочества. Подпрыгнув от внезапного грохота, я, забыв о недуге, бросилась на шум, столкнувшись в коридоре с заплаканной Сережкиной матерью. Вбежав в кухню вместе, мы застали отца и сына, стоящими друг перед другом и сжимающими в руках ножи. Взвыв, женщина отважно бросилась на старшего, а я встала перед Сережкой. Что делать и говорить в таких случаях – я не знала. Просто смотрела на лицо моего мальчишки и не узнавала его. Налитые кровью глаза, перекошенные губы и…тяжелый водочный дух – все, что врезалось мне в память. Скандал, очевидно, не бывший здесь в новинку, быстро утих, все разошлись по спальным местам.

Открыв утром глаза, первое, что я увидела – свой чемодан, извлеченный из-под кровати и демонстративно ожидающий моего пробуждения. На нем сидел призрак первой нежной любви и, по обыкновению, пускал дым.

- Тебе пора, - сказал призрак чужим голосом и пошел одеваться.

В электричку Сережка зашел вместе со мной, чем не просто изумил, а совершенно сбил меня с толку. Следующие три часа он молчаливым изваянием восседал бок о бок, и я мысленно прощалась с ним и идущим от него теплом. Было не просто больно, было смертельно, невыносимо! От такой боли не выживают ни восемнадцать, ни в восемьдесят лет! Слезы лились нескончаемыми реками, я опухла, как хомяк и не могла шевелить губами. Он психовал, уходил в тамбур курить, снова возвращался и садился рядом – не говоря со мной и не прикасаясь больше ко мне. Пытка тянулась бесконечно.

Финляндский вокзал. Я тащу чемодан, будь он проклят! Сережка с видом постороннего шагает впереди. Неизвестно откуда прорезавшимся голосом я неожиданно даже для себя строго говорю: « Ты, что, не мужик, что ли? А ну, помоги!» Опешив, он подчиняется. Вместе заходим в метро, я все не могу разгадать его намерений. Появляется безумная, безумная, безумная надежда. Опускаю монетку, прохожу турникет, оборачиваюсь. Сережка, что-то сказав контроллеру, проходит на мою сторону, дожидается, когда я утверждаюсь на эскалаторе, плюхает рядом чемодан и вдруг – бежит назад!

В расплывчатом тумане опускаюсь в подземелье, бреду, слепо натыкаясь на спешащих людей. Как их много – людей! Так много и никто не может мне помочь, никто не может унять боль, рвущую мое сердце, ведь его не видно! Какой-то человек, я даже не понимаю – мужчина это или женщина, догоняет меня и ставит рядом чемодан. У меня не осталось сил даже на то, чтобы возненавидеть этот старый коричневый короб. И на то, чтобы обойти его – тоже не осталось. В ушах нарастает свист, об лицо бьются плотные комки воздуха – подошла электричка. Куда мне? Зачем? Мне некуда ехать, но и тут я никому не нужна. Повинуясь неясным толчкам сознания, я шагаю в открывшиеся двери, спотыкаюсь обо что-то огромное, все время, мешавшее мне, и падаю лицом вниз, больно ударяясь о металлические полоски. «Двери! Придержите двери, нажмите на стоп-сигнал, тут девочка упала!»

Перед тем, как разорвалось мое сердце, я успеваю совершенно отчетливо продумать текст клятвы – Никогда! Никого! Не любить!

Добрый Мир

Вода льется непонятно, откуда. Но определенно заливает мне подбородок и шею. Надо прекратить это безобразие, но для начала найти прохудившийся источник. Немного приоткрываю один глаз, опасаясь, что попадет и туда. Перед взором – сосуд с длинным носиком, из этого самого носика выливается розовая струйка.

- Ты рот-то не закрывай, как же я тебя напою! – от звуков этого голоса с ворчливыми нотками я впадаю в радостный ступор, - сколько же ты, Санька, будешь нам нервы-то трепать! У всех уже шарики за ролики поехали…

- Миленькая, тетя Аделиночка, - с каким-то непривычным присвистом слова прорываются из моего горла. Оно кажется мне узеньким, как стебелек…колокольчика.

- Дохтур!!! – от неожиданности и децибелов мои барабанные перепонки разлетаются на части, - позовите же врача! Очнулась, разговаривает!

Пока я морщилась и пыталась спрятать от шума голову (куда?!), вокруг меня собрался народ – медсестры, нянечка, врач, главврач. Кто-то отдавал указания, кто-то отцеплял от меня трубки и трубочки, а кто-то уже лез к руке со шприцем. До того, как ввалилась эта толпа, полившая меня морсом из поильника Аделина, благоразумно исчезла. Напоследок ей так хотелось выразить свою радость по поводу чудесного воскресения, что она дружески потрясла меня…за ногу. Потому что только к ногам не тянулись трубочки. И улизнула.

- Ну, здравствуй, Александра, - когда большая часть персонала тоже покинула палату, со мной остался лишь один гривастый мужчина в стильных очках. Он присел на краешек моей постели и завел беседу. Спрашивает о самочувствии, а сам одновременно внимательно следит за малейшими изменениями в моей мимике, речи. Не выпускал запястья, все пульс считал.

- Лазарь…Ильич, - прочитала я на приколотой к груди доктора табличке имя, - где я, в какой больнице? В каком городе? И, если Вы в курсе, скажите, ради Бога, где мои дети?

- В Петербурге, голубушка, в клинике….

- Как, в Петербурге?! – я не поверила своим ушам, - а откуда же здесь тетя …

- Голубушка, будешь так прыгать в кровати, велю уколоть, и отложим беседу, - пристрожил Лазарь Ильич. Но, понимая, что неизвестность не пойдет на пользу пациентке, тут же принялся покладисто отвечать на самые важные для меня вопросы. Привезли после ДТП, произошедшего на территории Финляндии. Несколько дней находилась там, в местной больнице, затем, дождавшись первых проблесков моего сознания, отправили сюда. Кто привез? Муж, а кто ж еще?! Заказал специальный транспорт. Привезли. Ждали неделю, делали…да, чего только не делали! Когда состояние стабилизировалось, разрешили приводить ненадолго дочерей вместе с няней. Очень уж твои девчонки напористыми оказались, их в дверь, а они – чуть ли не в окно. Время от времени эта же нянька – Аделина Юргиевна, кажется, ее зовут, заменяла сиделку, хотя особой надобности в этом не было. Но бабуля тоже с характером, попробуй, откажи ей…

Мои признания о том, что я самая, что ни на есть холостая, и присутствие в славном граде Петра моих обезумевших от беспокойства детей и тетки Аделины не такое уж естественное событие, в данный момент были неуместны. Поэтому я проглотила информацию молча и решила поинтересоваться собственным здоровьем. Оказалось, что двигаться мешает повязка, наложенная на всю верхнюю часть моего туловища. Дышится так тяжело и больно по причине пары сломанных ребер, осколок одного из которых чуть было… Но обошлось. Так вот откуда – дротик в сердце! И противная колючка в спине... Операция прошла успешно, крошку из натурального материала – собственного ребра – из меня благополучно извлекли. И все бы вроде ничего…

- А что не так? - заглядываю я в глаза посуровевшему доктору.

- На моторчике у тебя, голубушка, нашлись старые рубцы. В связи с этим, я мог бы задать тебе много вопросов, например, когда же ты успела в столь несерьезном возрасте парочку микроинфарктов хапнуть? Да боюсь, что вопрос не по адресу. Ты вот лучше мне скажи, хорошо ли ты чувствуешь руки, пальцы сгибать- разгибать можешь?

Испуганная такой невероятной, таинственной, а главное – совершенно самостоятельной жизнью своего организма, о которой я и не подозревала, я не спешила отвечать. И показательно манипулировать пальцами мне тоже как-то не хотелось… Но от неизвестности можно сойти с ума, поэтому я перевела взгляд вниз, туда, где располагалась моя правая рука. Но смогла проследить взглядом только до только предплечья. Мысленно я отмерила расстояние от него до пальцев, приказала руке появиться в пределах видимости и… И ничего! Рука не спешила повиноваться. Слезы вскипели в моих глазах, и я беспомощно вытаращилась на безмолвно наблюдающего за этими потугами врача.

- Не переживай, голубка, не все сразу, - его спокойный голос оставил место для надежды, - главное, что когда ты лежала без сознания, пальцы были подвижными. А значит – все постепенно восстановится. Терпение и время. А воле твоей позавидовать можно! Завтра, я думаю, у тебя состоится полноценное свидание с детьми. Они и так все на нервах, поэтому твоя первоочередная задача подготовиться и порадовать их совсем другим своим видом. А это значит, что сейчас ты будешь спать!

Одним пальцем, очень осторожно Лазарь Ильич убрал с моего лица щекотную прядку волос и удалился – прямой, крупный, напоминающий какого-то полководца или даже царя. В блестящих очечках. Через пару минут появилась медсестра и приветливо улыбаясь, склонилась над моей рукой-невидимкой. Кажется, я успела спросить у нее, а кто же, собственно, разбазаривает средства на весь этот первоклассный сервис, и услышать в ответ, что значительную часть лечения оплатил виновник происшествия, финский водитель, а об остальном неустанно хлопочет…

В этот раз я не тону в реках, меня не сбивают машины, и никто не толкает в грудь. Зло трусливо втягивает голову и уползает, не издав ни звука. Вместе с ним теряют четкость и покидают места в первых рядах моей памяти равнодушные лица, лживые речи. Страх перед темнотой и холодом тоже растворился.

Меня окружает Добрый Мир. Мне легко, так легко, как не было много-много лет! Правда осталось что-то еще, от чего очень хочется избавиться, но лекарство действует, и я борюсь с ним, желая понять до конца… Ах, да, моя клятва о нелюбви! Клясться грешно, я читала об этом в Мудрой Книге. Поэтому я мысленно прошу прощения. И мои обидчики – все! – с этого дня прощены мной. А любить – я обязательно буду! Да и разве я не любила всю жизнь – саму жизнь? Мои дочери – моя жизнь. Ощущение Божьего присутствия во всем, чтобы я не видела – жизнь. Мирослав… Мое сердце раскрывается навстречу мыслям о нем, как лепестки маленького скромного цветка, заждавшегося своей весны. Где-то в самой его глубине вспыхивает золотой огонек, пробегает по всему телу и растекается по рукам, согревая мои онемевшие пальцы, щекоча их и пробуждая к жизни.

И, напоенная этой жизненной силой, я, наконец, засыпаю. Над легкой моей головой мелькают стайки светлых лиловых облаков, весело порхают мотыльки и звенят невесомые колокольчики. Откуда-то с неимоверной высоты, из глубины Небесного царства спешит маленькая птица и, почти задев меня крылом, взмывает обратно, одаряя нежной песнью: «Спи, моя ласточка, спи!..»

Дата публикации: 05.12.2009 13:06

Предыдущее: Вирус жертвы

Следующее: Карельской осени неведом перебор

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.

Марина Соколова