Мир делится на Материальное и Духовное. И если грань между ними – искусство, то, непременно, окно в этой грани – есть ни что иное, как СКАЗКА…

«Боже мой, какая красивая ложбинка у этой, лежащей в постели у нашего Оболтуса девчонки с обнаженной спиной. В одежде Она казалась такой угловатой. А как целомудренно прикрываясь, спит: наивно по-доброму улыбается, хотя ночью с этой стороны вытворялось такое...»

Старое растресканное окно пятиэтажки вздохнуло, пропуская сквозь щель приоткрытой узкой створки свежий воздух с другой стороны – оттуда, откуда огромный движущийся серый усталый материальный мир не мог вторгнуться в духовный союз влюбленных подростков, спящих в не очень уютной квартирке.

Был предрассветный сумрак, и Окно шепталось с окружающими о том, как здорово, что можно защитить этот сказочный сон ребят от звуков надрывных моторов, лязгающих механизмов, гудения ТЭЦ и свиста далеких поездов. Шепталось с Пауком Евсеичем, зажатым в уголке створки в своей паутине, полудохлыми безымянными мухами между стекол и пыльным кактусом Мамилярусом на подоконнике. Все они были его, Окна, миром – конечно, материальным, но духовно родным.

Поднялось солнце из розово-абрикосовой карамели неба, защебетали птицы, умылись росою лепестки цветов, зашелестели на ветру листья, бахвалясь своими резными краями и сочными красками.

И, вдруг, органичную духовность просыпающейся природы взорвали затрезвонивший будильник и «чертыхание» Оболтуса. Только легко и неслышно вспорхнула с постели девушка, пробежав в ванную. Оболтус бродил по квартире, шлепая разношенными тапками по полу, включил телевизор, поставил на газ чайник. Ужасные материальные звуки заполонили все внутри, и Окно в негодовании обернулось к Природе. « Ага – причитал Паук Евсеич – говорил я, что квартира «другая сторона», а на улицу – «эта»!» Окно, молча, согласилось. Правда, изредка косило в проем полуоткрытой двери, где счастливая вода из душа, уже разбудив соски на Её груди, ласкала нежное молодое тело девушки.

«Сейчас треснет рама окончательно и тебя заменят!» –раздраженно подкалывал Мамилярус.

Но окно не могло устоять, и, действительно, вдруг треснуло сверху донизу, покосилось и, не в силах больше сдерживать стекла, уронило их осколки на эту родную и зависимую сторону, поняв, что, полностью развалившись, ослепло…

Пустые бездушные рамы, с траурной прытью наблюдали, как суетился Оболтус, убирая осколки горшка с землей да и самого Мамиляруса в мусорку. Девушка кому-то звонила, заказывая Новое окно. Потом двое ненадолго ушли и вернулись с Суровыми парнями, которые выковыряли рамы с Евсеичем и мухами, разломали подоконник и быстро, не суетясь, вмонтировали в раненую стену Пластикатыча – Новое пластиковое монолитное окно.

Пластикатыч уже не делил мир на «эту» и «другую сторону», как прежние обитатели. Он, презирая всех, гордясь собственной пустой сущностью Консерватора, или «консервировал», находясь в закрытом состоянии, или же смотрел на всё сверху вниз, так как открывался в небо.

Материальный мир, приукрашенный счастливыми красками неувядающей природы, не заметил подмены и только вечером, обнимая свою любимую, Оболтус, глядя на Новое окно загрустил: «Знаешь, Лиза, у меня, как будто, в груди какой-то живой орган заменили на пластиковый. Наверное, сердце»

« А вот, интересно, - подхватила Девушка – если душа в сердце, значит, Духовное – материально?»…

***

А старое слепое Окно Петрович забрал с помойки на дачу, чтобы доделать теплицу под помидоры, и у Окна появился и Новый ворчащий паук и приятель Томатыч, не ругающий Окно за фривольности, а краснеющий, слушая рассказы о той «другой стороне» и гибком стане Роковой для Окна женщины…