- Сыночка! Сыночек! Я прошу тебя, прошу, остановись! – старая женщина, отчаянно ухватившись за ногу великовозрастного мужчины, распласталась на земле. Испещренное морщинами лицо было залито слезами и подрагивало. Косынка соскочила и седые волосы растрепались по щуплым, почти детским, плечикам. Тело сотрясалось от рыданий. Разъяренный сын то замирал, то, будто спохватившись, начинал свободной ногой пинать сухонькое тело женщины. Пинал до тех пор, пока мать не обмякла и не отпустила его ногу. Напоследок он замахнулся пластиковой канистрой и опустил ее на грудь матери. Будто эхо ухнуло в грудной клетке женщины. Она так и осталась лежать на земле, а сын, перемахнув через плетень, исчез в зарослях сада.

 

В тот день ничто не предвещало бури, но все-таки она случилась. Всю ночь дьявольствовал ласковый матренин сыночек Федюша: устроил оргии на своем сторожевом посту, обкурившись конопли, богато разросшейся в колхозном саду. Денатурированная бодяга лилась рекой, полуголые потные бабы, одна другой лучше, висли на шею. Ублажи, ублажи, Федюша! Деревенский люд, зная о федькином пристрастии, мешками тащил колхозные яблоки и груши на свои подворья. А утром пришел сменщик Николай и расчехвостил ватагу одуревших полулюдей. Федька завёлся. Еле держась на ногах, он двинулся на Кольку, но последний его разом скрутил и швырнул в угол. Федька, озлобленно сжав кулаки, двинулся к своей машине. «Жигулёнок» зафырчал и, подпрыгивая, двинулся в сторону села. «Ты у меня попляшешь, попляшешь», - ворчал Федька.

 

Домой ему возвращаться не хотелось в таком виде – жена, какая ни какая, но все-таки жена опять заведёт волынку, начнёт грозиться детьми – мол, утоплю твоих выродков в колодце, раз не занимаешься ими. Навострил лыжи к матери. Её двор находися через два дома от его собственного, купленного на материнские кровные. Но поставить машину у маманькиного двора он тоже не мог – выйдет за ворота Антонина и тут же узреет «жигулёнок». И тут, на счастье или несчастье, машина заглохла на косогоре – бензин кончился. «Бляха-муха, - выругался Федька, - ночью кто-то слил!» Что делать? Оставить здесь машину он тоже не мог – замки не работали, обязательно что-нибудь скрутят, пока он будет дрыхнуть на мягком диване. Взял канистру и побежал к матери.

 

Ворота ворчливо скрипнули, но подались. Мать, засучив рукава, стирала на дворе. Увидев приближающегося Федьку, она радостно направилась к нему, но тут же остановилась – сын еле держался на ногах, его воспаленные глаза воровато бегали по родному двору.

- Федь, ты чё? Чё надоть-то? - осторожно спросила мать.

- Чё надоть?!! Чё надоть?!! Денег дай, пойду бензин у Стёпки-комбайнёра возьму, - вскричал сын.

- Сыночка, но у меня нетуть ничегошеньки. Пенсия через неделю...

- Ах ты старая выдра! Нетуть у неё ничего! Под матрац, небось, напихала купюр, - заорал Федька, двинувшись к порогу дома. Мать не шелохнулась. Сын перекопал весь дом, ничего не найдя, вылетел и, как коршун, набросился на мать со словами «где зарыла?» Матрёна плакала, доказывала, что нет у неё денег, умоляла сына остановиться, но он в своей ярости не слушал её. Она схватилась за его сильную ногу – то ли обнимала, то ли пыталась удержать, - плакала и заглядывала ему в глаза, надеясь услышать что-то доброе и ласковое – её Феденька всегда был ласков... в детстве. Но увы... Последнее, что она увидела, это взлетевшую мускулистую руку сына и канистру.

 

Сколько она пролежала на земле, Матрёна не не помнила. Но, очнувшись, женщина увидела, что солнце клонилось к закату. Охнув, она сокрушённо вскинула руки, попыталась встать. Тело одолела ломота. На груди разлилась, взбугрившись, кроваво-бордовая гематома. Она не помнила об обиде, в её голове вертелась только одна мысль: «Федькины дети весь день голодные, Тонька опять умотала к подругам». Сгорбившись, постанывая, старая женщина направилась к летнику. Ещё с утра она сварила суп, испекла хлеб и вскипятила молоко, чтобы отнести внучатам - Настеньке и Витеньке...