Ночь. Дома-людоеды строго в ряд. Зловещий рокот стремительных монстров.

И темная человеческая фигурка мимо слепящих витрин.

Если бы Глеба вдруг спросили, почему он вот так каждую субботнюю ночь блуждает в полном одиночестве в лабиринтах темных улиц, навряд ли он смог бы дать ясный и вразумительный ответ. Просто какое-то непонятное беспокойство, внутренний дискомфорт не давали заснуть, гнали прочь из тесной бетонной пещерки, где он обыкновенно проводил свои безликие вечера в обществе разговорчивого телеэкрана.

Глебу было 35 лет, и работал он простым консультантом в книжном магазине. И не сказать, чтобы скудные умственные способности или недостаток образования мешали ему занять более приемлемое положение в обществе, найти достойную высокооплачиваемую работу. Нет, ничего подобного. Он закончил 11 классов практически без троек, поступил в стандартный технологический университет и, отучившись 5 курсов, благополучно получил диплом. Но некоторая вялость, свойственная его характеру, сводила на нет эти достижения. Он делал все как бы не в полную силу: учился настолько хорошо, чтобы избежать конфликтов с родителями, хотя мог бы и лучше, работал так, чтобы не было оснований для увольнения, не более того, совершенно не задумываясь о возможности карьерного роста. И всегда старался быть незаметным, безликим. Казалось его совершенно устраивала такая незначительная должность, и обычная неудовлетворенность тщеславия не разъедала душу. А на самом деле ему было просто все равно. И в школе, и в институте он как бы исполнял пустую формальность, неприятную, но необходимую в сложившемся обществе. С самого детства Глеба преследовало чувство глубокого одиночества, своей отчужденности, неуместности в этом мире. Это чувство не было патологически постоянным, непрерывным. Он мог увлеченно играть со сверстниками, делить их радости, огорчения, но временами странные нездоровые ощущения посещали его. Однажды, например, его взгляд случайно упал на собственную руку и эта рука…, эти суетливые пальцы показались ему мерзкими, отвратительными щупальцами. Неестественными, уродливыми отростками. Или, бывало, крутится в голове какое-нибудь обычное словечко и, повторяя его снова и снова, сначала по слогам, потом по буквам, Глеб внезапно осознавал внутреннюю пустоту и бессмысленность этого слова. Страшную пустоту. И очень часто, испытывая обыденные человеческие чувства, он одновременно как бы наблюдал себя со стороны, холодно и беспристрастно. Это второе я, равнодушный наблюдатель, смотрело с насмешливой улыбкой на все людские страсти и переживания. Иногда Глебу казалось, что оно и есть его настоящее лицо, а смешной человечек внизу лишь нелепая заводная кукла, глупая кукла. И, как следствие всех этих ощущений, у него сформировался свой особый взгляд на мир. Он решил, что дела, которыми занимаются люди, только игра, намеренный самообман, а реальность иллюзорна, противоречива, изменяема, поэтому не стоит принимать ее всерьез. Пусть большинство считает ее важной, единственной, но он-то понимает.… Понимает, но все-таки должен вести себя адекватно, насколько это вообще возможно, и притворяться обычным. Иначе сочтут душевно больным и отправят куда следует. В общем жил он не всерьез, как бы понарошку.

Но этим странности Глеба не ограничивались. В свои 35 он был совершенным девственником. И причиной тому служили не болезненная стеснительность, ханжество, импотенция или скрытый гомосексуализм. Нет. Он просто испытывал резкое физическое отвращение к половому акту. Еще в ранней юности откровенные самодовольные рассказы сверстников о своих любовных приключениях вызывали у него только холодное любопытство. А когда он посмотрел вместе со всеми с большим трудом добытый ребятами немецкий порнофильм, любопытство сменилось рвотным отвращением. Он решил для себя, что никогда не станет заниматься такими вещами. Этот мерзкий слизистый рот, который обычно зажигает мужчин животной похотью, пугал своей вызывающей уродливостью. Из-за него все женщины стали крайне неприятны Глебу. Он общался с ними только по мере необходимости. Даже родная мать порой вызывала резкие отталкивающие чувства. Ведь у нее тоже было это скользкое отверстие, из которого (о ужас!) он появился на свет. Впрочем, Глеб никогда не питал настоящей любви и нежности к своим родителям, хотя и старался быть внимательным с матерью. Но все равно она замечала его ложь и часто упрекала в черствости. Отец очень рано покинул их ради другой женщины, и мать сосредоточила все надежды и заботы на единственном сыне. А сын был холоден, недоступен и только маска вежливой учтивости и неискренняя предупредительность служили ответом на ее горячую любовь, ласку.

Она умерла всего 2 года назад от рака желудка в жестоких мучениях. Ее страдания не растопили лед в сердце сына. Он, конечно же, вел себя так, как принято в подобных ситуациях, но в каждом его жесте, взгляде почти физически ощущалась лживая натянутость. Он испытывал только холодное любопытство бесстрастного наблюдателя. Эта поразительная бесчувственность пугала самого Глеба, но он не мог ничего с собой поделать, как ни старался.

Теперь, когда умерла мать, он остался в совершенном одиночестве, потому что девушки у него никогда не было и друзей тоже. Только незначительные приятели, с которыми он поддерживал отношения просто из необходимости, чтобы не прослыть совершенным бирюком. С ними Глеб никогда не откровенничал, разговаривая лишь на банальные, избитые темы. Впрочем, одиночество нисколько не угнетало его, скорее наоборот. Он находил странное удовольствие в своей глубокой оторванности от окружающих. Конечно, бывали редкие минуты, когда в нем просыпался обыкновенный человек и требовал тепла, сочувствия. В такие минуты Глеб зарывался с головой под одеяло и лежал неподвижно, как будто пережидая опасную бурю. Но собственно приступы тревожной тоски случались не часто и не особенно волновали Глеба. Хотя иногда, лишь иногда он испытывал по-настоящему страстное желание быть таким же как все, пусть нелепым и смешным, зато любимым.

И еще одно странное увлечение было у Глеба. Наверное, единственное настоящее увлечение. Какое-то лихорадочное, почти болезненное любопытство вызывали у него различные уроды: карлики, сиамские близнецы, шестипалые, трехногие, хвостатые, шерстистые. Он собрал целую коллекцию фотографий, вырезанных из газет и научных журналов. Фотографии помещались в специальном альбоме с матово-черной обложкой. Этот альбом хранился в наглухо запертом ящике письменного стола. Глеб никому его не показывал. Часто, бессонными ночами он извлекал альбом и с удовольствием, часами рассматривал знакомые картинки. Особенно его привлекал двухголовый младенец, не проживший и одного дня с момента рождения. Он был верхом совершенства. Двуликий языческий бог, такой же двуликий, как и сам Глеб. Все эти уроды казались ему необычайно красивыми. Странные фантастические пришельцы с другой планеты. Одинокие и презираемые нормальными людьми, но прекрасные в своей непохожести, чуждости, нестандартности.

Раньше Глеб проводил свободное время в своей пещере: у телеэкрана, за чтением книг (он читал в основном фантастику) или просто неподвижно сидя в глубоком кресле с потухшей сигаретой в руках. На улицу он выходил только по необходимости. Причиной такого добровольного затворничества было отчасти нежелание новых неожиданных знакомств, особенно с девушками. Ведь он был довольно привлекательным мужчиной, почти красавчиком . Довольно высокого роста, пропорционально, даже атлетически, сложен, с изящными аристократическими руками, высоким лбом, правильной формы носом, серо-голубыми глазами, темными мягкими волосами, он напоминал родовитого дворянина из прошлого века. Но это лицо несколько портили слишком тонкие бескровные губы и крупное родимое пятно на левой щеке. С женщинами, которые работали в магазине, Глеб держался настолько холодно, что они даже не решались показать свою заинтересованность, а потом и вовсе стали относиться к нему подчеркнуто официально, скрывая свою враждебность вежливой маской. Они были практически уверены, что Глеб заурядный гомик. В различных увеселительных мероприятиях он не участвовал, не посещал ночные клубы, бары, пил только пиво и то изредка. Таким образом, он надежно оградил себя от нежелательных случайных знакомств и свободно предавался успокоительному одиночеству.

Но пару месяцев назад ему приснился удивительный сон. Цветы, целая поляна сказочных цветов: фиолетовые, пурпурные, белоснежные с причудливыми лепестками. И высоченные деревья вокруг. Густые голубоватые кроны смыкаются темным сводом. Сквозь листву пробиваются изумрудно-нежные лучи ласкового солнца. Солнце это не обычное, земное, желтушно-желтое, а странное зеленовато-голубое, цвета изменчивого моря. На поляне расположилась группа непонятных существ. Они все были разные. Некоторые немного походили на людей, тоже руки, ноги, голова, но на этом сходство ограничивалось. Совершенно безволосые, с нежной голубой кожей, огромными изумрудными глазами без зрачков, беспалыми треугольниками рук, бескровными губами-полипами, они разительно отличались от землян. Другие представляли собой бесформенные разноцветные сгустки, от которых то и дело отделялись небольшие шарообразные образования и исчезали в глубине леса. Еще здесь были маленькие существа, напоминающие многоглавых дракончиков с кожистыми крылышками, чешуйчатыми хвостами и хищными зубастыми пастями. У одного Глеб насчитал целых 18 голов. Это те существа, которых он успел запомнить, которые хоть как-то ассоциировались со знакомыми образами. Остальные были настолько вычурными, необычными, что с трудом поддавались восприятию. Но все они казались Глебу настолько одухотворенными, живыми, прекрасными, что он даже заплакал во сне от восторга, взволнованный до глубины души их неземным очарованием. И проснулся со счастливой улыбкой на губах и глазами, мокрыми от слез.

С тех пор что-то перевернулось в его душе. Исчезло, как призрачная дымка, обычное вялое равнодушие. Он стал беспокойным, раздражительным, плохо спал ночами. Теплая бетонная пещера уже не казалась такой привлекательной, как прежде. А субботними ночами, когда не нужно было вставать на работу, Глеб теперь совершал длительные ночные прогулки, беспорядочно блуждая в лабиринтах темных улиц, без всякой цели, направления. Эти прогулки давали ему больше, чем часы, проведенные за перелистыванием любимого альбома. Изматывая себя быстрой непрерывной ходьбой, он постепенно освобождался от груза ненависти, скопившегося за неделю. Ненависти к своей глупой, бессмысленной работе, ненависти к здоровым, жизнерадостным людям, ненависти к собственному телу, которое казалось ему еще более нелепым, уродливым, чем раньше. Эти противные пальцы-щупальца, розовая поросячья кожа, маленькие глазки, шерстистый череп. Каким вызывающе-отталкивающим, грубым, он показался бы, наверное, тем прекрасным существам на волшебной поляне!

Он бродил уже около часа и выкурил полпачки сигарет. Сегодня он был слишком нервным. Громадины домов вызывали особенную глухую ненависть. Казалось, они следят за ним тысячью сверкающих глаз. И осуждают, непременно осуждают! Суетливые жуки-автомобили, затопившие дорогу нескончаемым потоком, приводили его в настоящее бешенство. Если бы он мог, если бы мог одним мановением руки остановить грохочущие механизмы на всей планете, а потом взорвать, сразу, одновременно, вместе с сидящими в них людишками. Какой яркий, красивый, очищающий получился бы огонь! Но он не может. Он может только скандировать беспомощные проклятия.

Глеб свернул с оживленного, даже в такой поздний час проспекта на темную глухую улочку и почти сразу же наткнулся на тусклую вывеску стеклянного павильона. «Закусочная», - гласила надпись. Это была наверняка одна из тех многочисленных дешевых пивнушек, где коротает досуг грубый рабочий люд. Глеб никогда не посещал такие заведения, но сейчас почему-то потянуло туда, к теплу и свету. За стеклом просматривались высокие столики без стульев и небольшие группы людей около них. Глеб дернул ручку двери и вошел. Народу в закусочной было не так уж и много, но нестерпимо воняло протухшей селедкой, плохим табаком и терпким мужицким потом. Он сразу же решил, что надолго здесь не задержится. Мужики возбужденно галдели, грязно переругивались и непрестанно курили, в основном «Новость», простую «Яву». Как и ожидалось из закусок была только селедка под шубой, селедка кусочками с луком, маринованная свекла, но зато много различного пива и водка в разлив.

- Чего тебе? – грубо спросила жирная красномордая продавщица.

- Балтику девятку, – резко ответил Глеб.

Хотелось почувствовать спасительное опьянение, меняющее мир к лучшему. Глеб встал у одинокого углового столика, глотнул противного теплого пива из пыльной бутылки и сразу же закурил. Мужики казалось, не обращали на него никакого внимания. Все они оживленно беседовали о вчерашнем футбольном матче. Неожиданно дверь отворилась, и в закусочную ввалился пьяный вдрабадан старик. Он едва держался на ногах. Шаткой, неустойчивой походкой, словно ступая по палубе корабля, он направился к ближайшему столику, где спорили о чем-то широколицый мохнатый бородач и щуплый низенький человечек в смешной, невероятно огромной кепке. Старик приблизился к ним и вопросительно застыл, обшаривая безумным взглядом столик с кружками, наполовину заполненными, пенистым пивом. Он стоял так минут 5, а спорящие казалось его не видели. Но вот коротышка резко обернулся и пронзительно взвизгнул:

- Ну, чего тебе надо? Нет у нас денег. Давай, давай проваливай, пока рыло не начистили!

Старик слегка качнулся и отчалил к следующему столику. Там он простоял с тем же успехом. Наконец, минут через 15 он возник перед Глебом, словно вынырнул из густо клубящегося сигаретного тумана. Глеба поразило красивое, интеллигентное лицо старика, составлявшее резкий контраст с грязной, поношенной, почти бомжовской одеждой. Его глаза были светло-голубыми, лазурными, бесконечно глубокими и одновременно пустыми. В них не читалось даже отблеска сознательной мысли. Он стоял, слегка покачиваясь, тупо уставившись на пыльную бутылку. Глеб немедленно протянул бутылку старику. Что-то неуловимое, какая-то скрытая внутренняя сила привлекла его в этом человеке. Старик грубо вырвал бутылку из рук Глеба и осушил одним залпом. Потом сочно рыгнул и прохрипел неразборчиво:

- А ты не такой, как я думал.

- В каком это смысле? – удивленно спросил Глеб.

- В смысле, не такой как все

- Почему же Вы так решили? – вежливо осведомился Глеб.

Глазки старика хитровато блеснули, он незаметно подмигнул Глебу, взял его под локоть и настойчиво потянул к выходу.

- Пошли, пошли, я тебе кое-что покажу, - хрипел старик в самое ухо.

Глеб покорно последовал за ним. На улице старик как-то весь преобразился, выпрямился, перестал покачиваться. С удивлением Глеб заметил, что глаза его стали осмысленными, совершенно трезвыми, в них светилась необыкновенная сила. Старик быстрым уверенным шагом направился к темневшему невдалеке сводчатому проходу, увлекая за собой Глеба. Оказавшись в пустынном уединенном дворике, с единственной лавочкой без спинки, они остановились.

Внезапным движением странный дед скинул немилосердно засаленную тужурку и остался… в удивительной бархатной мантии в черно-белую клетку, с драгоценной изумрудной запонкой. Мантия ниспадала тяжелыми складками, скрывая почти все тело бывшего престарелого алкаша. Его голову охватывал серебристый обруч с рубиновой звездой посередине. Морщины казалось совершенно разгладились, а кожа, прежде землисто-рыхлая стала упругой, молодой, загорелой. Только волосы остались такими же седыми, почти белоснежными. От него исходил мягкий теплый свет, рассеивая мрак ночного дворика. Глеб стоял ошеломленно, не в силах произнести ни слова.

- У тебя есть одно желание, подумай хорошенько, тихо, но твердо произнес старик. Его голос был чистым, мелодичным. Он не имел ничего общего с хрипловатым баском алкаша. И почему-то липкое оцепенение сразу отпустило Глеба. Он вдруг понял, поверил, что странный человек перед ним не галлюцинация, не игра воображения. Он так же реален как и все окружающее, даже более реален. И он может исполнить любое его, Глеба, желание. Прикажи, Глеб сейчас уничтожить, разорвать в клочья весь мир, старик непременно сделает это, непременно. Но какой ему прок от гибели этой глупой планетки? Разве что минутное мстительное торжество и всего лишь. Нет, надо придумать что-нибудь другое. Может быть безграничная власть, богатство, всемогущество? Да, но что за удовольствие править скучным, неинтересным миром, в который он попал? Их ценности совершенно не прельщают его…

И тут Глеб вспомнил цветы, голубые деревья, странных существ на полянке. Свое сказочное, прекрасное видение. « Туда, стать одним из них !» - молнией пронеслась внезапная мысль. И сразу же старик подошел к нему вплотную, положил руку на лоб, шепнул тихо:

- Лунный свет и пламя воли невозможное исполнят.

Мир рассыпался тысячью разноцветных картинок и Глеб почувствовал, что стремительно падает, вниз и вниз. Потом падение стало плавным, замедленным и он разглядел в черноте маленькую голубоватую звездочку. Она все росла, росла, пока не превратилась в гигантский светящийся шар. Мгновенное помутнение, тихий щелчок в голове и Глеб понял, что сидит на сказочной полянке. И деревья смыкаются голубоватым сводом, едва пропуская изумрудные солнечные лучи, а вокруг прекрасные в своей непохожести, чуждости неведомые существа, его братья и сестры. Он встал и улыбнулся, и протянул к ним странные треугольники рук. Его огромные зеленые глаза без зрачков светились счастьем…

Ночь. Дома-гиганты неприступными скалами. Одинокая лавочка-скелет. И неподвижный человек на холодном асфальте.