1.На переправе

 

Когда случилась эта история, Аркашка Соловьёв перешёл в четвёртый класс, хотя должен был перейти в шестой. Из этого следует, что учился Аркашка из рук вон плохо, и в каждом классе, кроме второго, оставался ещё на год.

По имени Аркашку никто не называл, – для всех он был Соловей. Водился Соловей чаще всего с мелюзгой и, не замечая разницы между собой и малышнёй, часто втягивал её в непредсказуемые истории, которые заканчивались, как правило, печально. Но вообще-то Аркашка был добрым малым, а все эти истории случались по причине его некоторого тугодумия, правда, в экстремальных ситуациях он соображал всё-таки быстрее.

Однажды жарким июльским днём, когда мама окучивала картошку в огороде, Соловей вызвал меня на улицу и сказал:

- Светка, собирайся, – пойдём в лес по ягоды. Бери Славку, а я позову Таньку.

Танька – это моя подружка, ей, как и мне, было шесть лет.

- А куда мы пойдём? - поинтересовалась я.

- Куда, куда… На кудыкину гору!

- Ну, правда, Соловей!

- Что ли не знаешь? На Вятский бок, конечно.

Вятским боком назывался лес, который простирался от нашей маленькой речушки до деревни Вятка. В это время в сибирских лесах вовсю поспевает клубника, ещё полно земляники, да и цветов кругом – видимо-невидимо.

Промышляли мы вдоль берега, как раз напротив деревенских огородов: и близко, и безопасно.

- Ты что-о, Соловей, – протянула я, - мама не разрешит.

- А ты не говори ей – мы же недалеко: пройдёмся бережком до вашего огорода, да и дело с концом.

- А назад?

- А назад – по брёвнышку.

- Перейдём по бревнышку-то? - неуверенно спросила я. - Славка ведь маленький.

- Не бойся, перейдём. Славку поведу я, а ты пойдёшь с Танькой.

 

На Вятский бок мы перешли по мосту, но для этого сначала миновали всю деревню, а поскольку возвращаться этим же путём не хотелось, то Соловей и придумал укоротить его, предложив перейти по бревну как раз против нашего огорода. Надо заметить, что бревно было вполне приличным, во всяком случае не узким.

И вот все вчетвером мы выстроились перед ним.

- Ну ладно, мы пошли, - взяв Славку за руку, бодро сказал Соловей и, строго посмотрев в нашу сторону, добавил: - А вы, чтоб ни шагу, – пока не перейдём, – поняли?

- Поняли, - громко в унисон ответили мы.

Соловей пошёл первым, а Славик, смешно переставляя косолапые ножки, – за ним. Крепко держа малыша за руку и осторожно ступая по бревну, минут через пять они достигли противоположного берега.

- Так, Светка, - едва ступив на землю, крикнул Соловей, - ты побойчее, – бери Таньку за руку и вперёд.

- Не пойду-у! - спрятав руки за спину, вдруг ни с того, ни с сего заартачилась Танька. - Не пойду, я боюсь.

- Ты чего? - опешила я. - Хочешь здесь до ночи остаться? А ну-ка, пойдём, – давай сюда руку!

Она скорчила гримасу, собираясь заплакать, и стояла так некоторое время, потом, протянула руку и сказала:

- Светка, держи меня крепче, – я упаду, наверно.

У меня ёкнуло сердце. Чтобы справиться с волнением, я несколько раз глубоко вздохнула, потом как можно увереннее сказала:

- Вот, придумала… пойдём, не бойся.

До середины реки мы добрались нормально. Потом Танька почему-то резко качнулась влево и, увлекая меня за собой, плюхнулась в воду. Она свалилась лицом вниз, почти плашмя, я же упала спиной, и вода тут же накрыла меня. Не знаю почему, но я сразу почувствовала, что если буду лежать неподвижно, то захлебнусь и пойду на дно. Руки-ноги сами собой задвигались, заколотились, я вынырнула, глотнула воздуха и каким-то чудом прицепилась к бревну, а тут и Соловей подоспел. Он протянул руку, и с его помощью я забралась на переправу.

Выпрямившись во весь рост и глянув на реку, я обомлела, – на её поверхности вместо Таньки виднелось лишь белое платьице в цветочек, надувшееся большим пузырём.

Я и Соловей молча стояли на бревне и, словно заворожённые, смотрели на этот пузырь, который по мере всё большего погружения Таньки на дно, уменьшался в размерах.

- Соловей, - очнувшись от ступора, в ужасе закричала я, - ты чего стоишь? Таньки-то нет… одно платье торчит. Хватай её за платье-то!

- Без тебя знаю! - сердито огрызнулся он.

- А чего стоишь тогда? Утонет ведь!

- Тихо, я сказал! - с этими словами он решительно оседлал бревно и, взявшись за него левой рукой, правой стал тянуться к Танькиному пузырю. Ухватившись за кончик платьица, он осторожно притянул девочку к себе и, не глядя в мою сторону, скомандовал:

- Садись, будешь помогать, – мне одному не справиться!

Вдвоём мы кое-как затащили Таньку на бревно.

Увидев её закрытые глаза, я перепугалась и, облизнув пересохшие губы, почти шёпотом сказала:

- Смотри, Соловей… Танька-то умерла…

- Да, подожди ты, - снова почему-то рассердился он. - Ничего не умерла, просто воды нахлебалась, вот и всё. Сейчас возьму её подмышку, а ты иди за мной, да смотри, опять не свались.

Выйдя на берег, мы уложили Таньку на траву, перевернули на бок и стали постукивать по спине. Когда вода отошла, она открыла глаза, нашла меня взглядом и тихо сказала:

- Светка, я же говорила, что упаду, – почему ты меня не послушала?

 

2.Конопляные семечки

 

После прогулки на Вятский бок прошло около двух месяцев. На дворе стоял уже сентябрь, и первые его деньки, хотя и казались прохладнее июльских, но иногда всё же радовали теплом и солнышком.

За переправу мне и моей подружке, конечно, досталось, да и Соловью влетело, – от мамы. Она отчитала его не только как моя родительница, но и как учительница. Пригрозила, что накажет, а самым большим наказанием в нашей школе считался угол: стоять там было позорно и стыдно. Но Аркашке с его безграничной жаждой приключений угол был нипочём, угол ему был, что брат родной.

И вот однажды, когда мама ушла в школу (Славик в это время гостил у бабушки), Соловей вместе со своим дружком Колькой Стениным, – ему только что стукнуло девять, – явился ко мне и с порога заявил:

- Светка, одевайся, да побыстрее!

А надо заметить, что оба учились во вторую смену.

- А куда пойдём? - спросила я.

Он досадливо поморщился.

- Опять куда? За коноплёй, – вот куда.

- За чем? - не поняла я.

- За коноплёй. Ты чё, – не любишь конопляные семечки?

- Люблю-ю, очень люблю, они сла-аденькие такие.

- То-то и оно, – намолотим, да наедимся вволю. Так что поторапливайся, – пока твоя Анна Ивановна на обед не пришла.

А конопляное поле находились рядышком, около кузницы, и конопля в тот год выдалась отменная.

Я накинула на себя пальтишко, повязала на голову платочек, и мы втроём отправились на «дело».

На участок забрались с противоположной от кузницы стороны и, пройдя немного по меже, быстренько нырнули в густые заросли, выбрали местечко подальше от дороги и, довольные, расположились посередине.

- Расстилай своё пальто, - кивком головы приказал мне Соловей.

- Зачем? - недоуменно спросила я.

- Не соображаешь? Молотить будем!

Пока я расстилала пальтецо, Соловей и Колька, слегка пригибаясь, чтобы с дороги никто не заметил, наломали горку метёлок, и мы без промедления приступили к молотьбе, а чтобы пустые метёлки не мешали, мне было поручено складывать их в одну кучку.

Запихивая в рот полные горсти вкусных ароматных семечек, мы так увлеклись, что не заметили, как на участок пожаловал наш колхозный бригадир, дядя Вася.

- Ах, поганцы вы этакие! Вы что тут делаете? - закричал он ещё издали.

И не успели отзвучать последние ноты его громового баса, как Соловей и Колька, подхватившись, дали дёру. Сообразив, что к чему, я помчалась за ними.

Я бежала, не чуя под собой ног, и мне казалось, что сердце моё вот-вот разорвётся, и я упаду прямо здесь, на меже, замертво.

Очнулись мы в нашем курятнике и, едва переведя дух, не сговариваясь, тут же прильнули к проёму в стене и стали наблюдать за дядей Васей. А он на своей лошадке спокойно выехал из переулка и, свернув налево, отправился вверх по улице.

- Ура-а! - закричал Колька, - мы спасены: он в контору поехал.

- Да не ори ты, - мрачно глянув на меня, оборвал его Соловей, – его небольшие глаза при этом сузились.

- Светка, а где твоё пальто? - спросил он подозрительно тихими голосом. - Ты чё, там его оставила?

Меня обдало жаром, – я только сейчас почувствовала, что пальто на мне нет, вместе с конопляными семечками оно осталось лежать на колхозном поле.

Я ткнула Аркашку кулаком в бок и завопила:

- Вы же бросили меня, бросили! А я забыла про него... Трусы вы, трусы – вот вы кто!

- Но, но, потише, - заерепенился Колька. - А ты, Светка, дура. Какая же ты дура!

- Сам дурак, - размазывая слёзы по щекам, заревела я. - Что мне теперь от мамы будет?

 

От мамы я получила по число по первое. Оказывается дядя Вася, свернув пальтецо вместе с его содержимым, отправился не в контору, а прямиком в школу, вызвал её с урока и, предъявив доказательство моего преступления, спросил:

- Видишь?

- Вижу. Откуда это у тебя?

- С поля! Вон они, орлы, – в твоём курятнике сидят.

- Какие орлы?

- Соловей, Колька и Светка. За коноплёй лазили, сами удрали, а пальто Светкино оставили. Ишь, удумали чего! Ты гляди за девкой-то, Ивановна, Соловей хоть и безобидный малый, но с заскоками, всё в историю какую-нибудь вляпается. Забыла, как в речке чуть не утопли? Не разрешай ей водиться-то с ним.

- Да гляжу я, Григорич, гляжу, только ведь целый день в школе.

 

Я же тем временем, предчувствуя неладное, принялась за уборку в доме: подмела полы и заправила кровать, потом и кур накормила.

Но не тут-то было, когда мама пришла, стало ясно – грозы не миновать: её сердитое лицо ничего хорошего не предвещало. Она как-то особенно строго посмотрела на меня и, указывая на пальто, спросила:

- А скажи мне, пожалуйста, что находится в этом пальто?

- С-семечки, - шмыгнула я.

- Какие? - ещё строже спросила она.

- Конопляные, - голос мой перешёл на испуганный шёпот.

- Как они там оказались?

- Н-не знаю… Нет, знаю. Соловей и Колька…

- Опять Соловей! В общем, так, – вот пальто... - она подала мне свёрнутое узлом пальто и тоном, не терпящим возражений, закончила:

- и семечки в нём. И давай-ка, топай к дяде Васе. Верни ему всё и попроси прощения.

- Но, мама, я боюсь, - заплакала я. - Пойдём вместе. Пожалуйста.

- Я тебе говорила, чтобы ты не связывалась с Соловьём, говорила?

- Говории-ила...

- Лучше бы книжки читала.

- Но, мама, я боюсь…

- А воровать не боялась? Иди!

 

С перевязанным узлом в руках, опустив голову, я шла по улице, и в моей голове сновали мысли, одна страшнее другой. Мне думалось, что все жители нашей деревни знают о моём позоре и осуждают меня. От этого мне было так плохо, что казалось, я упаду замертво уже здесь, посреди улицы, и что на этом моя шестилетняя жизнь и закончится.

Когда я пришла к дяде Васе, день был уже на исходе. В отчаянии я переступила порог и, не приближаясь к столу, за которым он сидел, всхлипывая, робко проговорила:

- Дядя Вася, возьмите семечки и простите меня, я больше не буду.

Едва сдерживая слёзы, я наконец подошла к нему и, протянув пальто, чуть слышно повторила:

- Не буду больше.

- Ладно, ладно, - миролюбиво сказал он и высыпал семечки в какую-то посудину. Затем, погладив меня по голове, добавил: – Бери своё пальто и иди домой, да больше не делай так. И скажи маме, что я простил тебя.