Шехереида Степановна не верила ни во что сверхъестественное. Она так и говорила: не верю я ни в какие эти ваши бредни, налейте мне лучше бренди. Хотя, если по правде, что такое бренди она не знала, поэтому выделяла лишь слово «налейте», а «бренди» произносила стеснительной скороговоркой, так что получалось что-то вроде «Берендей», или «береди».

Даже когда ее подруга, придавленная попытками излить на бумагу свое вдохновение поэтесса Вася, произносила в порыве патетического отчаяния: «Посмотри, какой божественный закат!», Шехереида Степановна ответствовала «Закат старинный, как твой зад» и издавала львиный рык, плавно переходящий в громоподобный смех.

А теперь немного отвлечемся от рассказа, который мы еще не начали, для того, чтобы познакомиться поближе с Шехереидой. Родители ее были натурами поэтическими и назвали свое чадо таким странным именем вследствие долгих споров, слез и, наконец, бурного примирения. Это имя явилось единственным способом сохранить зависшую над пропастью раздора семью – соединив излюбленную мамой «Шехерезаду» и восхищавшую отца «Энеиду». О судьбе ребенка в пылу спора никто не позаботился. Кстати, даже недолгое примирение не спасло их брак от распада. Родив еще нескольких детей и обозвав их, как следует, родители развелись и скрылись оба в неизвестном направлении. Детей раздали родственникам, некоторых переименовали. Шехереида досталась бабушке, а самой Шехереиде досталась тяжелая участь хранить в виде своего замысловатого имени память о бесследно исчезнувших в пучине поэзии родителях.

В школе Шехереиду называли разными именами, самым скромным из которых являлось «Хреновина». Мальчишки старались особенно плодотворно. В результате чего из нежных школьных лет она вынесла презрение к поэзии и ненависть к мужчинам. И лишь ее привычка рифмовать все, что под руку попадется, указывала на то, что в ее крови бьется переданная родителями склонность к поэтическому искусству. Боролась с этим Шехереида по-своему: чем хуже и пошлее были рифмы, тем больше они ее радовали.

А радость она выражала смехом, ужасающе громким и басовитым, так что даже странно было, откуда в таком маленьком и тщедушном тельце могли вообще уместиться такие огромные звуки.

Тайная любовь к поэзии выражалась еще в том, что она взяла шефство над огромной, печально-флегматичной и неисправимо бесплодной в поэтическом смысле поэтессой Васей, женского полу и с мужским именем и внешностью.

Иногда на поэтических вечерах Шехереида трагическим басом читала за нее из-за сцены чужие стихи, поскольку у Васи голос был тихий и совершенно бесцветный.

Ну, после этого небольшого отступления, вместившего в себя всю нелегкую Шехереидину жизнь, опустив ее страдания и ночные слезы и даже не упомянув, что работала она нянечкой в детском саду, где дети никогда не страдали запорами, вернемся все же к нашему повествованию.

В этот день, а точнее, вечер Шехереида была особенно в ударе, и пошлые рифмы буквально непрерывно слетали с ее уст. Так что Вася в конце концов визгливо расплакалась и убежала, похрамывая, домой, причем в абсолютно противоположном направлении, после чего еще долго и раскатисто разносился над сонными улицами Шехереидин громогласный смех.

Довольная результатами, Шехереида, Идочка, как звала ее бабушка, вернулась домой, включила ночник и, не раздеваясь, плюхнулась на постель. Она извлекла из-под подушки затертую тетрадь с вложенной в нее ручкой и… начала записывать расходы за прошедший день.

И вдруг из-под пера ее, а точнее из-под шариковой ручки, потекли дивные по своей красоте и стройности строки.

-Что это? – вскричала Идочка и, словно дохлую мышь, отбросила от себя тетрадь. Она схватила флакончик духов, протерла им руки, затем вновь заглянула в тетрадь и выпила из него.

- что это?- повторила она уже тише.

- Это я! – раздался голос откуда-то с потолка.

Ида подняла глаза. Она точно помнила, что еще вчера жила на пятом этаже пятиэтажного дома.

- Нет, я не сосед, я Бог.

- Так ты все-таки есть, - прослезившись, прошептала Идочка, и вдруг стала маленькой испуганной и восхищенной девочкой.

- Есть, - сказал Бог и материализовался. Он достал из кармана не очень чистый платок и протянул его Идочке.

- какой-то ты… не такой, - сказала, сморкаясь Идочка.

- Уж какой есть.

Бог закряхтел и, придерживаясь за поясницу, сел рядом с ней на кровать.

- Рассказывать ничего не надо. Сам все знаю. Я пришел дать тебе то, о чем ты всегда просила. Хотя это у тебя итак есть…

-Что?- с замиранием сердца шепнула Идочка.

- Талант к поэзии. Отныне ты всегда будешь писать так…

-О, нет! – закричала Идочка и затопала ногами. – Я ненавижу поэзию! Она мне жизнь испортила!

- Значит так, спорить бесполезно. Я знаю, что тебе нужно лучше тебя, - ответствовал Бог, вставая, и начал потихоньку растворяться в тусклом свете ночника.

- Боженька! – закричала Ида, падая перед ним на колени. – Боженька! Ты хочешь наказать меня – пусть так, я приму! Но выполни тогда мою просьбу! Умоляю! Только одну.

-Ну? – спросил Бог, выныривая из полумрака.

- Дай мне другое имя!

- Ну и дура же ты! – сказал Бог и в сердцах сплюнул. – Ладно, выполню.

… Ида сидела в темноте, боясь дышать. Лампочка почему-то перегорела, хотя она только вчера ее вкрутила. Так без движения просидела она всю ночь, силясь вспомнить строки, недавно продиктованные ей свыше. Но ни одного слова не пришло ей на ум. С трудом дождавшись слабого сероватого света, предвещавшего скорое наступление утра, Шахереида разыскала валявшуюся под кроватью тетрадь. На раскрытой странице ровным, дробным почерком были написаны самые прекрасные в ее жизни строки:

ИДИ К ПАСПОРТИСТКЕ, ДУРА!