Я чувствую щекой асфальт. Он зернистый, он безжалостно давит в разбитую скулу. Во рту горячо и липко. И еще — там терпковатый привкус меди. Я не знаю, сколько зубов у меня выбито, язык распух, и попытки пошевелить им вызывают волну пламени, которая обжигает нёбо и ее приходится, морщась и давясь, глотать. Глотать пламя пересохшим горлом, и запивать его собственной кровью — это… это, черт возьми…

Зернистый асфальт продавливает на моей щеке штамп — иероглиф поражения, но хуже другое — мое лицо в луже вязкой жидкости, моя голова в облаке сладкого дурманящего пара. Это кровь, моя кровь. Густая, как кисель, она доходит до ноздрей, и я чувствую запах — запах вытекающей из меня жизни. Она все еще вытекает и я… я даже не пытаюсь ее удержать.

Мои колени подтянуты к животу, мои кисти скрючены и спрятаны в паху. Наверное, я похож на эмбрион. Наверное, я уже приготовился прыгнуть назад — в плаценту, вернуться туда, откуда вышел. Штамп проигрыша не только на щеке, он уже в сердце. Как будто я, черт возьми, знаю, что смерть похожа на рождение…

Там — в паху, там тепло и мокро. Мои скрюченные пальцы, они влажные и им тепло. Наверное, я обоссался. Черт, я обоссал брюки, за которые месяц назад отвалили кучу... Но сейчас меня беспокоит не это. Меня даже не волнуют люди, стоящие вокруг. Почти не волнуют. Сейчас меня безумно пугает другое — Дьявол. Он шепчет мне в самое ухо:

— Убей…

И от этого голоса, от его тембра, по затылку разлетаются электрические разряды, и волосы шевелятся, и это щекотно и мерзко, словно мою голову гладит холодное щупальце огромного кальмара. Я чувствую себя рыбой, попавшей в лапы глубоководному чудовищу. Это настолько невыносимо, что я заставляю себя открыть глаза и посмотреть в мир. Заглянуть в зрачки вселенной, которая меня уничтожает.

Ночь тонет в неоновой иллюминации. Отсветы искусственных звезд долетают даже до этого темного переулка, чтобы высветить пятна неровной кирпичной кладки, покореженные мусорные баки, вяло блеснуть в смердящих лужах и пройтись бликами по застывающей пленке моей крови. Я не знаю что это за место. Я впервые вижу этого парня... Ему лет девятнадцать. Футболка висит на нем безразмерным мешком, на его груди безразличный к моим бедам боксер готовится нанести удар. Наверное, он тоже жаждет моей кончины… Бейсболка повернута козырьком назад. На мясистых губах блуждающая улыбка, в черных глазах — пустота. Его друзья — они все одеты по-разному, но их глаза все также пусты — они, как презрение Дьявола. И Дьявол говорит мне:

— Если бы Господь хотел тебя спасти, он бы забрал тебя еще в младенчестве. Свобода выбора — это чертова свобода спасения. Спаси то, что у тебя еще есть — свое никчемное достоинство. Убей.

Ухмылка на лице парня становится шире, боксер на его груди едва заметно отводит назад правый локоть. В моей голове пульсирует голый бессвязный вопрос: За что?! Почему?! Почему?! И то, от чего сознание так отчаянно хочет отгородиться, словно если это не замечать, то проблема и в самом деле развеется само собой, словно можно, как в детстве, натянуть одеяло на голову и просто ждать, когда сердце угомонится, а кошмары истлеют под лучами утреннего солнца… все это никуда не денется, и значит я вру себе. Потому что эти люди, которых я вижу первый раз в жизни — они меня не бьют, — убивают. Уничтожают, как вид. Они доказывают себе, что их популяция жизнеспособнее, и поэтому выиграет следующий виток эволюции. Это инстинкт. Они ненавидят меня так же, как человек ненавидит тараканов. Такой себе бытовой расизм. Такой себе эволюционный геноцид. И Дьявол говорит мне:

— Если ты думаешь, что в последний момент придет хороший парень и спасет тебя, ты глубоко ошибаешься. Даже я делаю тебе одолжение. Причем в свое свободное время. Ты просто куча испражнений. Всегда на нее смахивал, а теперь и вовсе ею стал. Умри так, как будто у тебя когда-то было достоинство — убей!

Кто-то из шестерых делает быстрый шаг вперед и всаживает тяжелый ботинок мне в живот. В механизме моего дыхания основной клапан дает сбой. Наверное, я похож на окуня, выброшенного на берег — я жажду глоток воздуха, я готов его пить, как воду, я готов откусить от него кусок. Мне не хватает кислорода, мне не хватает смысла происходящего, мне не хватает жизни… И Дьявол говорит:

— Чертов червяк. Тебя даже не жалко. Мне. Тебя. Даже не жалко. Подохни. А я… я ухожу.

И вот тут мне становится по-настоящему страшно. В эту самую секунду я понимаю, что вопреки здравому смыслу до этого момента все еще пытался быть правильным, пытался быть цивилизованным человеком, в жизни которого ничего ужасного никогда не происходит и произойти не может, а стало быть, все это просто бред — галлюцинация, которая сей момент развеется, потому что где-то рядом правоохранительные органы, где-то, в конце концов, нормальные хорошие люди, которые сейчас придут и прекратят этот кошмар… так вот именно сейчас, до меня, наконец, доходит, что я и в самом деле червяк, и не заслуживаю ничего, кроме презрения. Презрения самого Дьявола. И это понимание обрушивается на меня стеной страха, как будто я заглянул в бездну, как будто сама смерть потрогала меня за плечо, как будто я и в самом деле услышал Дьявола…

Меня укутывает ужас. Он похож на мягкое холодное одеяло. В нем где-то даже уютно, но миллионы ледяных стрел пронизывают обезболенное тело, и вот уже желудок вибрирует, дрожит, а легкие отказываются дышать… Моя последняя и паническая мысль, она шепчет: если меня оставляет даже Дьявол, значит, дела мои хуже некуда. Значит все надежды, которые перепуганный мозг пытался придумать — чушь. Никто!.. ведь на самом деле никто не придет! Никто не заступится, никто не пожалеет, никто не скажет, как же все это несправедливо… Умру — подохну! Прямо сейчас. Без логики, без причины! Просто потому, что оказался не в том месте и не в то время. Умру, умру, исчезну!.. Уже исчезаю, и даже ничего не делаю, чтобы это исправить!.. И Дьявол возвращается, на его губах то ли улыбка, толи оскал, и он говорит:

— Умница. Убей!

И когда следующий ботинок впечатывается мне в живот, я — бродящий ужасом и распятый отчаяньем, прорываюсь, наконец, наружу. Вернее, сквозь меня прорывается какое-то мое дикое начало, дремавшее все эти годы и о котором я даже не подозревал. Я змеей обвиваюсь вокруг чьей-то ноги и впиваюсь зубами в человеческую плоть. Никогда не думал, что перекусить сухожилье так просто. Никогда не думал, что гортань можно попросту вырвать из горла пальцами…

 

Закон гравитации жесток и бесстрастен, я не могу с ним бороться. Мои ноги подкашиваются, и я падаю, зернистый асфальт ставит еще одну печать на моей щеке, — иероглиф прощения, штамп индульгенции. Я лежу неподвижно несколько минут, или несколько ночей. Отдаленные звуки проезжающих машин… или это эхо проносящихся лет?.. Неоновые всполохи бродят по моему лицу, и я вяло думаю, что эта ночь затянулась…

Где-то в области печени потухает утренняя заря. Именно так я об этом думаю. Огненная вспышка была мимолетной, и сейчас я уже не уверен, что она вообще была. Что-то… Какие-то руки, крики, даже вопли, вкус крови во рту — не моей, и что-то внезапное, ослепительное и неудобное справа в пояснице… Без разница... Где же рассвет?

Ночь по-прежнему невнятно бормочет шинами далеких машин и едва различимым гомоном пьяной молодежи. Но все это далеко. Где-то. Когда-то. Не здесь, не сейчас. Я лежу, чувствуя щекой каждое зернышко асфальта, и понимаю, что надо вставать и идти. Куда-нибудь. И я начинаю подниматься. И чем сильнее я пытаюсь подняться, тем отчетливее понимаю, что сделать это невозможно — асфальт прикипел к моей щеке, к мои ладоням, к моей груди, животу, ногам... Я отталкиваюсь руками, мои зубы скрипят, я отвергаю целую планету, которая всей своей ужасающей тяжестью — своей проклятой силой гравитации придавила меня к земному, прилипла ко мне. Я вижу, как растягивается моя кожа, я пытаюсь выйти за границы своего собственного физического тела. И я… я готов оставить свое тело этому асфальту, этому городу, этому миру. Я ору, я рву криком ночь, я концентрирую волю на одном — на освобождении, и миллиметр за миллиметром отдаляюсь. Напряжение так велико, что мозг перестает воспринимать окружающее. Перед глазами алое марево. И боль. Но я не могу остановиться. Остановиться уже невозможно, как невозможно остановить роды. Я запустил какой-то древний и могучий механизм, и теперь просто необходимо дать ему отработать и завершиться. Я продолжаю отрываться от асфальта, от города, от планеты, — я отдаляюсь, оставляя внизу свою разодранную кожу, кости и кровь, — свою жизнь. Я вырываюсь из собственного тела. И рядом нет даже Дьявола, который сказал бы мне, что это верно. Который сказал бы мне хоть что-нибудь…

 

Невесомой тенью я скольжу по ночным улицам города. Утро все никак не наступает, но я все меньше и меньше думаю об этом. Неоновая иллюминация рекламных вывесок, желтые конусы фонарей и автомобильных фар, безучастные взоры проходящим мимо людей и поникшие окна жилых домов — все это рисует на бесцветном, а потому бездонно-черном теле ночи иероглиф покоя и даже безучастия. Старые стены выдыхают энергию сотен — тысяч жизней, все в малейших подробностях, от нервных срывов до холодного расчета. Каждая мысль о мщении, каждый позыв к разрушению, насилию, и, разумеется, власти, каждый порыв к безумию, отчаянью, суициду — самоуничтожению!.. Зернистый асфальт, кирпичные стены — весь город пропитан кислотой горечи и поражения. По бесконечным переулкам, прячась от случайного взора, люди несут еще теплые от чьей-то крови ножи, еще горячие от выстрелов стволы пистолетов, еще кипящие от адреналина души. Они спешно проходят мимо и кутают в черные плащи сумашествие, отчаянье и ужас, они прячут за темными стеклами очков утопленные в наркотиках взгляды, они кутают под одеждой свои грехи а в карманы выливают слезы, чтобы утром забыть о них, и на следующий день повторить все с начала. И странно… Мне комфортно в этом Мертвом море, в этом океане агонии человечества. Я больше не испытываю страха, волнения или боли. Я думаю, что рассвет сильно запаздывает, рассвет, наплевав на все рамки приличия, опоздал уже на несколько лет. А может десятилетий?.. Я думаю: возможно, эта ночь будет длиться вечно?.. И когда эта мысль приходит мне в голову, я испытываю странное ощущение памяти о пережитом. Где-то. Когда-то. Ситуация кажется отчетливо знакомой в ощущениях и совершенно не восстановимой в деталях и в перспективе времени. Французы, народ, обожающий копаться в своем подсознании, придумали для этого специальный термин: deja vu. Я стою посреди ночного города, смотрю на лежащего в луже собственной крови человека и понимаю, что уже это видел. Где-то. Когда-то.

Лицо человека разбито, из бровей и носа сочится кровь. Он съежился, он похож на эмбрион, и он тихо жалостно скулит. Вокруг него стоят несколько человек, на их лицах улыбки, в их глазах адреналиновый приход, в их душах сумрак. Они будут бить его, пока последняя капля жизни не вытечет через разбитый нос.

И я склоняюсь над лежащим и тихо говорю ему в самое ухо:

— Убей.

Его глаза распахиваются и смотрят на меня двумя сжавшимися от ужаса зрачками. Его губы безмолвно шепчут: Дьявол…

А я думаю, что теперь утро не наступит никогда.