* * *
   За тайной, за весенней сказкой,
   отбросив груз земных тревог,
   мечтой о странствиях обласкан,
   уйду я в край, где нет дорог.
   Туда, где в новом океане
   поросшей тальником реки,
   купаясь в розовом тумане,
   трезвонят уток табунки.
   Туда, в вечернюю прохладу,
   где буду ждать удачи миг,
   когда над синим лесом, рядом,
   протянет в сумерках кулик*.
   Туда, где у костра, за чаем,
   сморённый ласковым теплом,
   засну и куропачьим лаем**
   разбужен буду, чтоб потом
   ловить, застыв в смолистой чаще,
   манящий шёпот глухаря…
   Ведь для меня на свете слаще
   нет звуков, честно говоря.
   ____________________­___________­
   *Ва́льдшнеп (лесной кулик).
    **Токовой клёкот самца белой куропатки напоминает лай собаки.

   Уголёк
   
   Как живу? Знаешь, жизнь неторопкая.
   Догораю под пеплом седым.
   Но хожу ещё старыми тропками,
   что протоптаны дедом моим.
   На моторке к Студёному 'улову
   я иду, где буянит река:
   две скалы там с замшелыми скулами
   пьют звенящую стынь родника.
   Там начало урочища дедова.
   Ну а дальше, меж сопок, тропа.
   В дебрях диких, для люда неведомых,
   ждёт меня родовая изба.
   К ней всегда приближаюсь в смятении:
   вёрст на сотню лишь лес да вода.
   Место силы там, власть притяжения,
   словно в храм прихожу я туда.
   У избы память щёлкнет капканом и
   издалёка аукнется крик.
   Вижу будто, сморённый урманами,
   возвращается в избу старик.
   Лезет в гору с тяжёлой понягою.
   Тащит рыбу и дичь, и грибы.
   А дойдёт, прирастает корягою
   к неприметному пню у избы.
   Топим печку с ним, делимся прожитым.
   Дед не прочь поболтать с молодым.
   Любо нам у огня подытоживать
   сказы леса, камней и воды.
   Говорит больше он, я же слушаю.
   Для него я, понятно, малёк.
   Вижу я, как рукою иссушенной
   дед горящий берёт уголёк…
   Божий свет постигал я мальчишкою.
   Щедро сеялись зёрна добра.
   Были лучшими детскими книжками —
   тех неспешных бесед вечера...
   С той поры и живу я участливо
   к людям пришлым, зверью и реке.
   Знаешь, видится сон добрый часто мне:
   уголёк в загрубевшей руке.

   Трактористом мне бы стать
   
   Я поля хочу пахать,
   Трактористом мне бы стать.
   Позову с собой друзей,
   Вместе будет веселей.
   
   С ними ходим в первый класс,
   Дружба крепкая у нас.
   Не привыкли мы лениться:
   Будем сеять рожь, пшеницу,
   
   И возделывать овес
   И горох, чтоб в поле рос.
   Мы вам правду говорим:
   Урожай весь сохраним.
   
   Все мы папам помогаем,
   Марки всех комбайнов знаем:
   «Нива», «Дон» и «Енисей» –
   Корабли среди полей.
   
   Мы с друзьями будем рады
   Хлеб растить для всех людей,
   Нам бы только очень надо
   Школу кончить поскорей.

   Вы видели вечерний лес?
   
   Вы видели вечерний лес?
   Стоит стеной, такой могучий.
   А в соснах шум, он не исчез,
   И нет луны, она – за тучей.
   
   И лес живет: он стонет, плачет,
   Поет, смеется, говорит,
   Волнуется, а это значит –
   В нем жизнь обычная царит.
   
   Вон две сосны, обнявшись робко,
   Смущенные совсем стоят.
   Давайте обойдем их тропкой,
   Пусть о любви поговорят.
   
   А те два дуба защищают
   Свою стареющую мать,
   На нежность лаской отвечают,
   Хотят сыновний долг отдать.
   
   И рядом стройная береза,
   Свой сок отростку хочет дать,
   Она грустит, роняя слезы…
   Мне так их хочется обнять.
   
   Стоят деревья, словно люди.
   И каждое с своей судьбой.
   Давайте лес жалеть мы будем, -
   Ведь он как ты, как я живой.

   Рыбацкий сонет
   
   Октябрьский вечер. О полоску льда
   скребётся лодка, протаранив берег.
   Избушка смотрит добродушным зверем,
   нечаянно попавшим в невода.
   
   Вода — как небо. Небо — как вода.
   Расходятся круги. Играет жерех.
   Мы с другом курим, шепчемся и верим,
   что нас ведёт рыбацкая звезда.
   
   Заварен чай. Уснул в бревне топор.
   Грустит, прощаясь с домом, птичья стая.
   Влились «сто грамм» в неспешный разговор.
   
   Течёт беседа добрая, простая:
   про жизнь, про клёв и про родной простор,
   где мы живём, в чужой не улетая.

   Деревенька
   
   .............Тебя называю по имени-отчеству,
   .............святая,­ как хлеб, деревенька моя...
   .............(из песни)
   
   
   Снова скромное лето карельское
   заманило в луга коростелями.
   Вот и тропка заросшая, сельская,
   о которой скучал за метелями.
   Вот и поле моё перекатное.
   Как живётся тебе за болотами?
   Не бранят тебя пахари матами,
   нет колхозниц со спинами потными.
   
   Всё страдаешь, душа каменистая?
   Разлюбили тебя, позабросили.
   Не сложилась судьба с коммунистами —
   как у нас говорят, поматросили...
   Не нужна ты деревне, кормилица,
   умирает подруга запойная.
   Без любви дело вряд ли осилится,
   вот и чахнет земля Вяйнемёйнена*
   
   В деревеньке дома заколочены,
   на подворьях — ни шерсти, ни вымени.
   Величалась деревня по отчеству,
   а теперь не назвать и по имени.
   Ребятня не кричит за калитками,
   пожни сплошь зарастают малиною.
   Гибнет полюшко, потом политое,
   прежде знавшее силу былинную.
   
   Вдаль иду по тропе огородами,
   тут и там каменистые россыпи.
   Смотрит вслед чья-то малая родина...
   Ох, и тяжки грехи наши, Господи!
   ____________________­________________­
   *Вяйнемёйнен – герой карело-финского
   эпоса «Калевала»

   Река Ола
   
   Слетая всплеском с уст Эола,
   с вершин далёких Ольских гор,
   путь держит к морю речка Ола –
   на глубину, и на простор!
   
   Искрясь в созвездьях Магадана,
   волной хмельной вливаясь в души,
   под зык камлания шамана,
   потоком нереста горбуши.
   
   Кристаллы не Агаты Кристи –
   агаты не из суррогата:
   топазы, кварцы, аметисты –
   река и золотом богата.
   
   Во власти девственной природы
   живет преданьем древний миф –
   сакральным знанием народа,
   вершиной гор с названьем Скиф.
   
   Так по судьбе течет река
   туманной Млечностью апреля,
   непостижима, глубока –
   поток в иные параллели.
   
   Встречает тайной океана,
   из глубины вставая солнце –
   и человек от счастья пьяный,
   лишь луч любви его коснётся!

   Иссык-куль
   
   Под скрип рыбацкого весла
   в лиловой дымке горы дремлют.
   Им снится сон, что Тамерлан
   опять идёт на эти земли.
   
   Им слышен звон из тьмы веков:
   сошлись в смертельном ратоборстве
   кривые сабли степняков
   с клинками непокорных горцев.
   
   Им снится песнь времён иных,
   та, что сильней меча и пули:
   седой акын слагает стих,
   рождённый ветром с Иссык-Куля...
   
   Прошли, как бури, племена,
   умчались в ночь вожди-колоссы,
   но так же плещется волна,
   и с небом шепчутся утёсы.
   
   Здесь ставит сети скромный люд
   под шум озёрного аккорда,
   и холод вечности верблюд
   пьёт, в Иссык-Куль макая морду.

   Летний вечер
   
   Летний вечер. Дурманит сосна.
   Плещет рыба, рисуя круги.
   Солнце медное, будто блесна,
   погружается в омут тайги.
   Замерев, оживает душа,
   раскрывается, словно гармонь:
   выливается зорьки ушат
   в угасающий рыжий огонь.
   Расстилают в тиши облака
   розоватый пушистый ковёр,
   и целует румяный закат
   губы влажные сонных озёр.
   В белом кружеве, к скалам седым
   ночь прижалась — прозрачна, легка.
   И атласную кожу воды
   робко гладит тумана рука.