Что хочет автор. Литературные конкурсы

Автор:	Алексей Хазар
Тема:	Два взгляда на Стамбул (взгляд первый).	Ответить

   Сразу должен сказать, что оба взгляда мои личные, а брошены они были с перерывом в восемнадцать лет...

   Было это в 1990 году, сразу после того, как по меткому замечанию одной моей знакомой собаки «цепь слегка удлинили, но миску дальше отодвинули», назвав эту манипуляцию «перестойкой». Железный занавес обветшал и в нем обнаружились отдельные небольшие дыры. Тем не менее для простых смертных мир по ту сторону оставался малодосягаем вследствие отсутствия на руках конверируемых дензнаков, которые только и могли обеспечить кров, кусок хлеба и прочие атрибуты необходимые для нормальной жизнедеятельности... Однако, как известно, голь на выдумки хитра, и народ потянулся на просторы заграничья «всеми фибрами своих чемоданов» (это не я сказал, а Илья Ильф) и всеми доступными методами. Был среди этого народа и ваш покорный слуга. Сложилось так, что в то время я познакомился с неким яхтенным капитаном ( назавем его Петровичем, тем более, что так его звали на самом деле), который располагал свежепостроенной яхтой для похода в дальние теплые страны. Если учесть, что яхту он строил (естественно за счет материальных ресурсов предприятия, на котором трудился — других вариантов тогда не существовало) в течение 17-ти лет, то можно уверенно сделать вывод, что я оказался в нужном месте как-раз в нужное время. Команда, впрочем, у него тоже была и попасть с улицы на готовую яхту было бы не просто, если бы не два бесценных качества, которыми я обладал в глазах моего капитана — владел английским языком и ремеслом радиста.
    Формальным основанием для прорыва нами железного занавеса было участие в регате, в Греции, однако мы заведомо на нее не успевали, и в своих планах были подобны тому еврею из анекдота, который все время просился то из Сюза в Израиль, то из Израиля в Союз. Когда же ему предложили все-таки определиться, где лучше, он сказал: «И там, и там плохо, но две недели в Вене...». Да, тогда в Вене был перевалочный пункт для имигрантов в Израиль.
   Так вот и мы решили, что регата - побоку, но дорога из Керчи в Афины через Стамбул и обратно... Кстати, я шел обратно. В Афинах мы меняли экипаж, в частности потому, что все путешествие занимало два месяца, а отпуска у людей были по большей части обычные месячные. Лодка наша была хоть и довольно большая, но тяжелая и тихоходная. Да и путь предстояло проделать почти исключительно под парусами, потому, как конвертируемых дензнаков для приобретения по пути дизтоплива практически не было.
    Возвращаясь к вопросу о размере дыр в проржавевшем железном занавесе должен напомнить, что тогда уже не надо было ходить в Горком парии большевиков, чтобы тамошние деятели, глядя в твои глаза и бумаги, и, оценивая степень твоей политической грамотности по ответам, которые ты даешь на их дурацкие вопросы, приняли решение об оказании тебе высокого доверия, которым считалось позволение пересечь границу Великого и Нерушимого, оформленное, как выездная виза (было и такое!). Вместе с тем советский рубль, в котором выражались наши зарплаты, оставался таким же деревянным, как и в старые времена. Точнее степень его деревянности даже возрасла. Если в кондовые советские времена на доллары меняли строго ограниченное число рублей, но по курсу один доллар за 60 копеек, то теперь количество меняемых рублей увеличили, но курс уже был 6 рублей за один доллар. Тут уместно опять вспомнить высказывание моей знакомой собаки, приведенное в начале этого очерка...
   В общем у нас было по 80 баксов на нос, часть из которых пришлось еще вложить в общий фонд экспедиции. Что касается вашего покорного слуги, то по независящим от меня причинам, в которые не стоит вдаваться, к моменту прилета в Афины я располагал всего 20-ю долларами США... и то взятыми в долг... Ни о каких страховках тогда, конечно не было речи. Несколько поправить свое финансовое положение мы рассчитывали в Афинах и Стамбуле за счет продажи водки и фототехники, которые можно было вывезти с собой в малом количестве.
   В общем и целом приходилось рассчитывать на автонмное существование за счет запасов на судне, в состав которых входили дизтопливо, еда (главным образом консервы), настоящий живой доктор (первому экипажу достался гинеколог — это не дурацкая шутка, так и было! - а нам хирург) с некоторым набором медикаментов...
    Вот в таких обстоятельствах после двух недель плаванья вечером 2 августа 1990 года мы подошли к Дарданеллам. Весь предыдущий день штормило, мы шли с греческого осторва Лемнос, при уходе с которого полицейский в ослепительно белой форма спросил у меня:
   - Куда сейчас идете?
   - В Стамбул, - бестактно ответил я.
    - Нет, нет! - строго возразил полицейский, - Константинополис!
    Хорошо помню дату, потому что во время этого перехода мы услышали, что началась «война в заливе». Мой красный «ВЭВ-202» всегда болтался на палубе, и всегда был настроен на «Свободу». В выпуске новостей сообщили, что США начали операцию в Кувейте. Стало тревожно, тем более, что Турция могла оказаться непосредственной участницей войны.
   Большую часть дня, за исключением вахты, я провел на койке, спасаясь от морской болезни, то засыпая, то просыпаясь. На палубу поднялся только вечером в сумерках. С трех сторон был недалекий берег. Ветер стих и перестало качать. Наконец-то я был в состоянии поесть и с удовольствием принял участие в ужине, который, как обычно, проходил в кокпите. Позже выяснилось, что в этот момент мы были в двух шагах от Трои, и до сих пор досадно, что прошли мимо. Однако тогда разговор шел о другом. Петрович был озабочен поиском буксира. В Дарданеллах довольно сильное встречное течение, и наша лодка (звали ее «Балашиха») со своим 25-сильным двигателем и двухлопастным самодельным винтом могла не выгрести против него, не говоря уже о том, что солярки осталось немного. Судоходство в этом месте интенсивное, и вскоре мы уже нашли себе «жертву». Это был подошедший к проливу сухогруз «Петр Анохин». После недолгих переговоров по радио капитан «Анохина», спросив разрешения у, как он выразился, «властей», согласился взять нас на буксир. Пока мы подали буксирный конец и вошли в Дарданеллы, стемнело окончательно. Капитан «Анохина» предупредил, что переходит на 12-ый канал, на котором работают лоцманы, обеспечивающие проводку судов по проливу. 12-ого канала у нашей убогой УКВ-радиостанции «Причал» не было, и мы остались без возможности вызвать «Анохина» в случае необходимости. Перед началом движения капитан еще предложил осветить нас кормовыми прожекторами, но Петрович отказался. Дело в том, что в Чанаккале турецкие власти проверяли проходившие суда, и, по слухам, с нас могли слупить 20 долларов за проход пролива. Этого Петрович, конечно, не хотел, и рассчитывал проскочить незамеченным. Однако его жлобское легкомыслие чуть было не кончилось плачевно. На подходе к Чанаккале мы вдруг увидели с левого борта небольшой паром, который на хорошем ходу собирался проскочить между нами и «Анохиным». При виде такого в кокпите, где находилось большинство экипажа, образовалась немая сцена не хуже гоголевской. С мостика «Анохина» в последний момент засемафорили сигнальным прожектором на паром. Тут и на пароме сообразили в чем дело, и резко отвалили вправо, взревев двигателем. Теперь паром шел прямо нам в борт. Я приготовился к удару (не сообразив в первый момент, что двигатель взревел уже на реверсе), и успел подумать, что главное – пережить сам удар, а там подберут. Наш рулевой (кажется, это был доктор-хирург Эдик) также резко отрулил вправо, и, уходя в сторону, яхта дала сильный крен на левый борт. Краспица грот-мачты почти чиркнула по верхней палубе парома, грозя покалечить или смести за борт стоящих там людей. На пароме громко визжали женщины…
   В следующий момент все кончилось. Паром проскочил, буквально, в двух метрах у нас за кормой. Петрович попытался пошутить (эдакий морской волк, которому все нипочем, даже собственная опасная глупость), но нарвался на резкую отповедь Эдика. Остальные медленно выходили из оцепенения. Кажется, никто не успел толком испугаться. Я так точно. И тут из недр лодки появился радостный Сережа, недоумевая, что за суета происходит наверху. Он, как выяснилось, только, что покинул гальюн, и был счастлив узнать, что примерно туда и направлялся удар парома…
   Через некоторое время «Анохин» остановился, и появился катер с представителями местных властей. Они не проявили к нам никакого интереса, на несколько минут поднялись на борт «Анохина», после чего мы двинулись дальше. Прошло еще некоторое время и перед тем, как отправиться спать я увидел, что берега стали быстро удаляться. Мы выходили в Мраморное море.
   Однако приключения на эту ночь еще не закончились. Среди ночи, сквозь сон я вдруг услышал, вместо привычного тихого журчания воды, обтекающей форштевень и борт, какое-то хлюпанье и хлопанье. Эти звуки не особо мешали, и я даже не дал себе труда проснуться, только вяло удивился сквозь сон, а утром, поднявшись в кокпит, узнал от Петровича, что под напором воды в кильватерной струе «Анохина» лопнула и отслоилась стеклоткань, которой были оклеены наши борта. Теперь весь правый борт был в лохмотьях. Обрывки стеклоткани топорщились ниже ватерлинии, существенно увеличивая сопротивление при движении. Петрович легко нашел виноватых, главным назначили Эдика, который в тот момент рулил. Досталось и тем, кто клеил, благо оказались под руками. К счастью, на водонепроницаемость корпуса лодки ободранный борт никак не повлиял.
   К 12 часам вышли на рейд Стамбула. Открылся классический вид, мелькающий, по крайней мере, в двух культовых фильмах советской эпохи – «Бриллиантовой руке» и «Беге» - вид с моря на два грандиозных сооружения Айа София и Голубую Мечеть и на весь центр Стмбула. «Анохин» бросил якорь. Мы подошли к его правому борту попрощаться. Надо сказать, что рейд был забит судами. Также забит был и служебный диапазон. На 16-ом вызывном канале непрерывно звучала речь, преимущественно турецкая.
   Команда «Анохина» собралась у борта. Смотрели сверху на нас. Петрович решил извлечь максимум пользы из текущего момента, и через минуту мы с ним уже оказались на палубе, где нас встретил второй помощник. Наш капитан просил харчей, но второй помощник оказался мужиком прижимистым, и предложил только хлеба. Пока Петрович вел переговоры. Я общался с командой. Это были молодые ребята из Петрозаводска, речники. Много лет спустя, от Игоря Павлова, о котором скажу чуть позже, я узнал, что Петрозаводское училище речного флота дает два диплома – речной и морской. Тогда же мне показалось немного странным, что экипаж морского судна укомплектован речниками. Один из моряков, показывая на Сашу Киреева, который полуголый сидел на палубе «Балашихи», сказал: «А это, что, вы грека с собой захватили?». Киреев был почти черный от загара, да еще с характерными чертами южанина и смуглый от природы. Пришлось объяснить, что это у нас такой старпом. Второй помощник повел нас осматривать судно. Было оно довольно новым, построено в Португалии. Проект этот называется «сормовский» - это я узнал тоже 12 лет спустя от того же Игоря Павлова. Произвели впечатление каюты экипажа - одноместные по размерам и комфорту, как нормальный гостиничный номер со своим санузлом. На таком судне можно жить и работать, не то, что у нас с кубриком на четверых и одним гальюном на девать человек — так можно только отдыхать. Мы поднялись по трапу в рубку, а затем, наконец, оказались «в закромах». Сердобольная тетя (видимо кок) открыла большой холодильник и одарила нас круглым черным замороженным хлебом. За процессом передачи провизии бдительно наблюдал второй помощник, но тут его кто-то отозвал. Кок, убедившись, что начальство удалилось, быстро сунула нам вдогонку слив и еще чего-то. «Пока не видит», - прокомментировала она. С тем мы и отчалили. «Анохин» остался на рейде, а «Балашиха» пошла в Стамбульскую марину Атакёй.

    * * *
   Летом 2002 года мы ходили по Белому морю на рыбнадзоровскм судне с капитаном Игорем Павловым. Очень быстро выяснилось, что Игорь, выпускник того самого Петрозаводского училища, в конце 80-х чуть было не попал на «Петра Анохина». Оказавшись все-таки на другом судне, в начале 90-ых, он полгода сидел в Амстердаме. Там они вполне в духе времени безуспешно пытались продать на металлолом «Волгобалт», который специально для этого пригнали из России. Примерно в тоже время я долгих 9 месяцев учился в Антверпене — в общем-то, совсем рядом. Таким образом, мы имели два реальных шанса пересечься при довольно необычных обстоятельствах, но встретились только с третьей попытки. А мир все-таки мал и тесен!

    * * *

   Нам пришлось идти назад, т.к. марина Атакёй находится километрах в семи к западу от центра города. И вот, щеголяя ободранными бортами, «Балашиха» входит в акваторию марины, отгороженную молом. Нас встречают лоцманы на «зодиаке». Бесцеремонными таранными ударами в борт эта полурезиновая посудина помогает нам маневрировать в узком проходе. Слева замечаю чудное видение: стоят три русские лодьи с характерными обводами и низкими мачтами под прямые паруса. Позже выяснилось, что это не глюки, вызванные сливами с «Анохина», а экспедиция «Золотой Век», направляющаяся в Святую землю. О поездке в Израиль мы тогда и не мечтали. С этой страной, если кто не помнит, не было даже дипломатических отношений – тяжелое наследие внешней политики времен развитого социализма. Однако, опять же, голь на выдумки хитра! Не мы одни такие умные оказались. Вот ребята построили в Петрозаводске лодьи, придумали себе мероприятие, договорились с Русской Православной Церковью, погрузили на борт паломников и пошли не взирая на нюансы внешней политики и дипломатии. Наконец, «Балашиха» у причала. Марина новенькая, с иголочки, блестит… В 2000-ом году одну из своих командировок в Индию я проводил в компании коллег из Стамбула. Вспомнил Атакёй, и они мне рассказали, что марина за десять лет пообносилась и поблекла, но тогда в ней все было (или, по крайней мере, казалось нам диким людям) шикарным. Мы с Петровичем сходили в офис официально зафиксировать приход и стоянку, потом отправились в душ всей командой, где я побрился и оставил на радостях свои часы и мыло. Туалет радовал зеркальным блеском кафеля и унитаза, а также веселым журчанием бодро сливающейся воды, что было особенно приятно после яхтенного гальюна, в котором унитаз очищался путем отсасывания с помощью встроенного ручного насоса. Возле туалета располагались вертолетная площадка и автостоянка. Стоянка выложена бетонными плитками с большим зазором, в котором весело зеленеет газонная травка. Машина стоит прямо на газоне, и вместе с тем его не топчет.
   Потом была прогулка в город по улице, шедшей от марины к станции пригородного поезда, выполняющего роль метро. Станция называлась «Бакеркёй», а улица была сплошь усеяна тогровцами, которые торговали всем. То есть вообще всем… Господи, тогда это шокировало, а что сейчас делается возле любой станции московского метро? Еще, когда в последующие два дня мы ездили на этом псевдометро (в Стамбуле есть и полноценное метро, но оно не очень удобное), совершенно новым и неожиданным впечатлением были торговцы в вагонах. Они входили на остановке, громко оповещали публику о своем появлении, демонстрируя товар (книжки и т.п.), после чего проходили по вагону из конца в конец. Боже мой, как это теперь хорошо знакомо москвичам! Тогда же мы от них шарахались…
    Идя по улице к станции, мы пробирались сквозь строй торговцев и глаза разбегались, но особенно запомнился разносчик каркаде. Собственно, тогда я не знал, что такое «каркаде», просто увидел, что он продает некий напиток великолепного красного цвета, а внимание привлекло его необычное оборудование. За спиной – высокий, типа кувшина или вазы, чайник (литров на десять) с длинным тонким изогнутым носиком, висящим над левым плечом. Пояс приспособлен в качестве держателя стаканов. Их там штук 5-6. И пояс, и чайник из белого металла с чеканкой, вроде, как серебряные. Когда попадается очередной клиент, торговец берет стакан с пояса и наполняет его напитком, просто наклонившись вперед, так, чтобы каркаде полилось из носика. У него в руках был еще второй простой чайник с водой для споласкивания использованных стаканов. Гигиена на высшем уровне!
   Еще поразила тогда торговля фруктами в одном месте (сейчас тот же ассортимент можно увидеть в любом московском магазине или на рынке). Торговали с колес. Такая фруктовая горка прямо на легковом автомобиле желанная и недоступная для нас - жителей зазеркалья. Все же мы купили пиво в банках и заели его сливами с «Анохина». В целом этот район города показался мне зеленым и вполне европейским по архитектуре. Ближе к вечеру Эдик успел познакомиться с доктором «Миссии Золотой век». Эта экспедиция на трех лодьях «Вера», «Надежда», «Любовь» шла, как я уже сказал, под флагом паломничества в Святую землю. Естественно, Русская Православная Церковь была одним из организаторов (или спонсоров) и участников этого мероприятия. Доктора звали Ира. Она поразила Эдика тем, что внезапно прервала беседу, заявив, что скоро ужин и надо идти, поскольку «батюшка будет благословлять трапезу». Тогда мы еще не привыкли к демонстративным религиозным ритуалам. Разгул православного ханжества был впереди.
   После ужина, когда стемнело, мы с Петровичем и еще кем-то из наших тоже отправились на лодки «Миссии Золотой век». Они стояли от нас в 50-ти метрах, но через воду. Идти надо было вокруг. Лодьи оглядели с причала, а зашли на сопровождающую их яхту. Ее хозяином оказался Геннадий Михайлович Дулов из Мариуполя. Он был вторым радистом экспедиции. Первым же был Василий Заушицин, уже прославившийся тогда участием в походе подобной же посудины (поморского коча) на Шпицберген. Кажется, этот кочь несколько лет назад сгорел в Петрозаводске, где он был экспонатом частного музея, организованного тем же клубом, который строил все эти лодки. Заушицин вместе со своей аппаратурой обитал на одной из лодей, если не ошибаюсь, на «Любви». Надо сказать, что КВ-радиосвязь для экспедиции в ту эпоху, не знавшую еще мобильных телефонов, была чрезвычайно важна, поскольку после выхода за границу она была, по-существу, единственной регулярной связью с домом.
   Разбудить Дулова оказалось не простой задачей. Первое, что он сказал, наконец проснувшись: «Только свет не зажигайте, а то я того… Не удобно…». «Того» означало, как выяснилось, что он сильно поддал намедни, и физиономия у него «не в форме». Впорчем, казалось, что это лишняя предосторожность. Говорил он абсолютно связно, думаю, что и выглядел тоже вполне нормально. За язык его тянуть не пришлось. Он говорил характерным певучим южнорусским говорком долго, много, но интересно. Рассказал про свою самостройную лодку. Она была стальная, одномачтовая, длиной метров 12 и, что самое интересное, с двойным управлением. Помимо штурвала в открытом коктипе, был еще второй штурвал в закрытой рубке, которая размещалась здесь же в передней части кокпита. Управлять такой лодкой можно было «со всеми удобствами» в любую погоду. Впрочем, некоторые проблемы, видимо, возникали при работе с парусами. Доступа к шкотам из рубки, естественно, не было. Потом он рассказал о ходовых качествах лодий. В Черном море при попутном ветре он не мог их догнать на своей яхте, правда, круто к ветру они, конечно, ходить не могли, максимум вполветра (и то с трудом). «Любовь» он называл не иначе, как «любушка». Собственно, этим разговором и закончился первый день в Стамбуле.

   Стамбульский базар

   На следующее утро мы большой компанией отправились совершать набег на стамбульский базар. Я достал из заначки две бутылки водки, предназначенных на продажу. Аналогичным образом поступили и остальные. На поезде мы доехали до центра и двинулись в направлении «гранд базара», ведомые чутьем и Петровичем, который уже побывал тут по пути в Грецию. Впрочем, заблудиться нам не дали бы в любом случае. Очень скоро мы были атакованы оравой мальчишек лет 10 – 12, которые начали нам усиленно предлагать носки и прочую дребедень. Там были, в частности, пакеты с наборами парфюмерии. Мы с Киреевым, посоветовавшись, тут же купили по пакету в качестве подарков. Парфюмерия была, конечно, турецкая с надписью на грубой самодельной этикетке «Chanel №5», но мы тогда не разбирались в ньансах. Далее мальчишки из той же оравы поволокли нас по разным лавочкам. Сейчас я уже хорошо знаю, что такое восточная торговля, но тогда это было абсолютно новое ощущение непрерывно совершаемого над тобой насилия. Меня с моей водкой затащили в ларек, который держали какие-то южные славяне. Там торговали, главным образом, джинсами. Хозяева долго пытались мне всучить что-нибудь из товара в обмен на водку. Однако, я неимоверным усилием воли устоял и получил в конце концов свои, если не ошибаюсь, пятнадцать долларов. После этого мы вновь воссоединились на улице (моих спутников тем временем, утаскивали в соседнюю лавку кожаной одежды). Через некоторое время, пробиваясь по улочкам, заполненным товаром, торговцами, покупателями и зеваками, мы подошли к тому, что называется в Стамбуле «Гранд базар». Это каменное старое здание типа пассажа. В нем сосредоточена торговля драгоценностями. Внутри золотые лавочки сияют витринами, заполненными ювелирными украшениями различной стоимости и пошиба. Нашей целью была покупка дешевых серебряных изделий, дабы реализовать с пользой скудные валютные средства, которыми мы располагали. Отоварились тут мы на следующий день, а сейчас ограничились рекогносцировкой. Далее опять шатались по бесконечным улицам базара. Поскольку повторялось это в течение 3-х дней, то многие впечатления разных дней перемешались. Впрочем, все это отдельные впечатления не связанные между собой, и последовательность изложения роли не играет. Был торговец булками, которые он тут же на лотке начинял горячими соблазнительно пахнущими потрохами. Я брел в паре с моим товарищем Димой (из чего делаю вывод, что это был не первый день, а, видимо, во второй), и мы не могли себе позволить купить целую булку, но половину все-таки купили и съели на двоих. Были электромоторы советского производства, разложенные для продажи прямо на улице, которые были явно сняты советскими моряками со своих же судов. Было и многое другое. В первый день я зачем-то загнал свой второй фотоаппарат, обменяв его на маленькую поясную сумку. Сделано это было в результате наглого и внезапного нападения торговца сумками, которому приглянулся мой незатейливый аппарат, и которому я позорно уступил. В тот же первый день, выбравшись с базара, мы остались вдвоем с Киреевым и пошли шататься по центру Стамбула. В Айя Софию не пошли. Вход туда был платным: 8 долларов, зато разувшись зашли в, стоящую напротив, бесплатную Голубую мечеть. Орнамент, образованный внутренними поверхностями каскада куполов, произвел впечатление. Я первый раз попал в мечеть, правда, ничего неожиданного для себя там не обнаружил. Запомнился также обелиск Константина и еще один, кажется, более поздний, стоящий на одной из близлежащих площадей. О существовании подземных Цистерн и дворца Топ Капе я тогда не знал. Не знал я и о том, что к посещению новых мест надо заранее готовиться, почитывая литературу, чтобы смотреть целенаправленно и понимать, что видишь. Потом мы брели вдоль крепостной стены. Теперь я знаю, что это крепостные стены, окружающие Топ Капе — дворец султанов. Потом прошли крепостные ворота и оказались на набережной мраморного моря. По берегу вдоль крепостной стены шла оживленная автомобильная дорога и тротуар, по которому мы топали. Берег моря каменистый. Отдельные отважные личности купались. Хотя вода в Мраморном море и абсолютно прозрачная, в черте Стамбула ее санитарное состояние вызывало сомнение. Впереди маячила азиатская часть города по ту сторону Босфора. Пройдя некоторое время на восток, мы повернули вслед за берегом налево. Перед нами открылся вид на вход в Босфор, бухту Золотой Рог и полуостров между ними. Впереди справа был великолепный «старый» мост, перекинутый через самое горло Босфора. На высоком полуострове слева от моста - жилой район, а на его фоне совершенно грандиозно смотрелся, стоящий у причала круизный теплоход. Он был такой огромный, что, казалось, загораживал собой половину полуострова. Еще левее был довольно узкий вход в бухту Золотой Рог…
   Вернувшись на лодку, я занялся мелким ремонтом антенны, которая упорно не хотела работать несмотря на попытки ее отремонтировать в течение последних двух дней. С помощью того же Киреева поднялся на топ грот-мачты, где чувствовал себя уже как дома. Заодно обозрел окрестности марины с пятнадцатиметровой высоты. На этот раз ремонт оказался удачным и связь с родиной была восстановлена.
   Вечером пришли Заушицин и Дулов. Мы с Василием некоторое время обсуждали наши радистские дела. Тем временем Дулов с Петровичем затеяли затяжную беседу в кокпите за чаем. Тут, конечно, говорили о лодках. Разошлись не скоро, и вот, когда все же разошлись и распрощались, и я предвкушал сладкий сон, мы с Петровичем оказались на причале возле соседней французской яхты, а две минуты спустя были уже на борту в кают-компании за столом в обществе хозяина яхты и его семьи. Радушный хозяин открывал бутылку местного красного вина «Дарданеллы». Беседа, в которой я, как обычно был переводчиком, не запомнилась. Обычный разговор: кто откуда и куда. Зато запомнился скверный выговор хозяина и вино, после которого я, почему-то, плохо спал (кажется, единственный раз за весь поход). Сидели, впрочем, мы там не долго, а на причал забрели в связи с тем, что Петрович увидел возле одной из соседних яхт на причальной колонке, которая служит для подключения с берега водопровода, телефона, электричества и телевизора, силовой кабель с соответствующим разъемом. Именно такой кабель был нужен, чтобы зарядить давно севшие аккумуляторы «Балашихи». Сначала мы пытались окликнуть обитателей яхты, однако на борту никого не оказалось. После вина «Дарданеллы» попытка дозваться хозяина кабеля была повторена и опять без результата. Наконец, Петрович просто взял этот кабель и отнес к нашей яхте: «Зарядим и вернем».
   Утром я включил заряд аккумуляторов и убыл в составе части команды на стамбульский базар, где, в частности, мы отоварились серебром. После возвращения - выключил зарядное устройство, но в суете не поспешил вернуть кабель владельцу. Так он и висел между нашей лодкой и причальной колонкой. А ближе к вечеру на нашем причале появился охранник марины, который на хорошем русском языке (хотя и с сильным характерным акцентом) громко спросил: «Кто взял кабель? Кто разрешил взять кабель?». Вопрос этот чисто случайно оказался адресованным мне. Я как раз, чем-то занимался на баке. Лодка была пришвартована носом к бону. В воздухе повеяло жареным… Перспектива быть арестованным в порту чужой страны за воровство, да еще без копейки денег в кармане особо не радовала. От испуга я моментально вспомнил, что у нас есть капитан, который формально и несет ответственность за все, что происходит на судне ( не говоря уже о том, что кабель был взят им самим). «Все вопросы к капитану!» - бодро парировал я, благо Петрович в этот момент еще не вернулся с базара. Охранник выказал возмущение, убедился, что капитана нет, забрал кабель и ушел, оставив нас в состоянии легкой тревоги по поводу грядущего разбирательства. Позже выяснилось, что владелец, уходя среди дня в море, не нашел своего кабеля и пожаловался охране. Сам спокойно ушел на яхте, а охрана занялась поисками, которые сразу же дали результат. Вернувшись, Петрович начал с того, что обвинил меня. Мол, зарядил, так надо было сразу кабель вернуть. В этом была, конечно, доля резона, хотя рассудить можно было и по другому: не я брал кабель, не мне его и возвращать. Далее выработали линию защиты: мы, якобы, думали, что кабель принадлежность причала, а не яхты.
   Между тем, в течение дня Дима с Киреевым приводили корпус нашей лодки в порядок. Спустили на воду тузик, и с него обдирали и обрезали отслоившиеся шмотки стеклоткани и красили оголенные участки. После покраски было почти незаметно, что борт частично ободран. Дочь нашего соседа-француза, угощавшего нас с Петровичем вином «Дарданеллы», увидев меня на причале, подошла и тихо с легким ужасом вголосе спросила: «Скажите пожалуйста, что случилось с вашей лодкой?». Я начал с некоторым трудом подбирать английские слова, она же, решив, что нечаянно задала нескромный вопрос, тут же выпалила: «Если не хотите, пожалуйста, не надо говорить!». Такая сверхделикатность меня немного позабавила, и, конечно же, я ей рассказал, как сумел, незатейливую историю нашего ободранного борта.

   Как мы уносили ноги из Стамбула

   На следующее утро был совершен последний прощальный набег на стамбульский базар. Основная задача состояла в том, чтобы сбыть все излишки имущества, имеющиеся на яхте. Более всего мне понравилось, что непосредственно продажей с энтузиазмом занялся Эдик, гордое сердце которого еще две недели назад в Афинах было уязвлено торгашескими поползновениями наших товарищей из первого экипажа. Он с большим удовольствием и успехом толкнул на большой базарной площади под неизвестно, что там делающей аркой с надписью «стамбульский университет», несколько пачек индийского чая и свой тонометр (с давлением у нас проблем не было). Место это и эта странная арка довольно часто мелькает в телевизионных репортажах. Похоже, большинство массовых политических мероприятий в городе проходит именно там. Мы, правда, застали отнюдь не политическое действо, и не только застали, но и поучаствовали. На вырученные от мероприятия деньги были куплены фрукты для услады озверевшего от чечевицы экипажа. Каждому досталось по персику (если память мне не изменяет). Кстати, о чечевице. Попала она в наши трюмные запасы по настоянию Эдика, за что его к концу похода кое-кто на борту начал тихо ненавидеть. Не то, чтобы ее готовили очень часто, но, когда готовили, она откровенно «не шла»…
   Приключения наши на этом не завершились. Следующим номером программы Дима попал в полицию за безбилетный проезд на поезде. Система контроля билетов на станциях оказалась весьма своеобразной. Это мы обнаружили в первый же день. Вход на перрон свободный, на перроне в кассе покупаешь билет и с ним свободно садишься и едешь - все, как у нас было до последнего времени на пригородных поездах. Зато при выходе с перрона билеты проверяют, правда, не всегда, примерно так через раз. Проверяет обычно один или два человека, а идет с поезда целая толпа, и трудно себе представить, что проверяющие в состоянии реально разглядеть, что за билеты суют им под нос. Кажется, они на них почти не смотрят. В общем, обстановка провоцировала, и, когда в последний день мы уже остались совсем без денег, Дима решил вернуться с базара по старому билету… «Потерю бойца» мы обнаружили выйдя на улицу со станции «Бакеркёй». Сначала не поняли, куда он делся, и не придали этому значения – не маленький, придет. Действительно, спустя полчаса он пришел и поведал о своем приключении. Его сцапали со старым билетом и пытались принудить заплатить штраф. С этой целью отвели в участок, где заставили вывернуть все карманы, в которых была какая-то мелочь в турецких лирах, один или два доллара, а также некоторое количество советских рублей. Изъяли все и выразили явное неудовлетворение размером полученной компенсации. После этого Дима был отпущен на все четыре стороны и явился на родной корабль, на котором уже разыгрывалась следующая драма. Готовясь к отходу, Петрович вдруг с удивлением узнал, что бесплатно стоять в марине мы могли не трое суток, как он считал, а только двое. Таким образом, мы должны были заплатить 20 долларов за сутки стоянки, а суммы этой у нас уже физически не было. А еще незавершенная история с кабелем (мы ждали продолжения). Три дня бесплатной стоянки нам, как советской яхте, полагалось в соответствии с соглашением, которое марина Атакёй имела с какой-то советской яхтенной организацией. Это Петрович узнал еще по дороге в Грецию. За время плавания, как выяснилось, соглашение было пересмотрено…
   Петрович почесал затылок, взял меня, и мы пошли в офис. Там за стойкой сидела молодая девица, вполне прилично говорившая по-русски. Она бывала в СССР у каких-то своих друзей. По поводу нашей проблемы - пожала плечами и сказала: «Здесь царство денег». В результате созрело очевидное решение: надо драпать, и чем, скорее, тем лучше.
   Помню, как я лихорадочно развязывал швартовый, он долго сопротивлялся. «Там буерепный, он должен легко развязываться», - сказал Петрович, глядя на мои муки (но имел в виду тип узла). Наконец, жесткая веревка поддалась, мы отвалили, запустили двигатель, и благополучно выскочили из марины. Всю дорогу до Босфора я с тревогой поглядывал за корму. При желании на моторной лодке ничего не стоило догнать нашу тихоходную посудину, однако, это видимо никому не было нужно. Бензин, потраченный на эту операцию, обошелся бы дороже. Примерно через полтора часа «Балашиха» нырнули в узкое (около 1,5 километров) горло пролива, проскочив под старым мостом. Босфор был похож на Волгу где-нибудь возле Нижнего Новгорода, только суда там встречались отнюдь не речные. Размеры некоторых из них особо впечатляли в узком проливе. Берега Босфора живописны, зелены и плотно застроенны дорогими виллами. Скоро мы увидели и новый мост. Он немного короче старого, расположен в самом узком месте. Возле него слева по ходу на склон горы карабкается крепость с характерными высокими круглыми башнями. Говорят, именно здесь пролив перегораживали цепями, закрывая выход кораблям из Черного моря. Сразу за мостом справа вдалеке на холмах загородный дворец султанов. Далее холмистые зеленые берега стали менее застроенными и ближе к выходу из пролива совсем пустынными. Недалеко от нас расходились два судна под советскими флагами. Я услышал как они затеяли неспешную беседуна одном из служебных каналов УКВ,. Судно, шедшее из Стамбула, возвращалось после долго плавания, их капитан интересовался текущими делами на родине. Другое судно еще вчера было в Одессе.
   Межу тем у нас на борту Эдик извлек из дальнего загашника бутылку медицинского спирта, которую он тщательно прятал от Петровича всю дорогу. Еще в Афинах по прибытию было обнаружено, что спирт, из бортовой аптечки (положенный Эдиком туда перед отправкой лодки из Москвы) Петрович по дороге выпил. О существовании еще одной бутылки не знала ни одна душа (кроме Эдика), и вот теперь ее извлекли на свет божий, содержимое развели водой и начали употреблять по поводу прощания с заграницей. Надо сказать, что пойло было теплое и от этого особо противное на жаре. Я его с трудом упихал себе внутрь. Петровичу, тосковавшему всю дорогу по родине и ее алкогольной продукции, явно стало лучше, и он поделился воспоминаниями о детстве, проведенном в Одессе у тетки, и о приснившемся ему тогда сне, в котором он покорил Черное море. Сон оказался «в руку», хотя ждать пришлось полжизни. На руле стоял Киреев, и вид у него, надо сказать, был такой лихой, что Сережа, тихо толкнув меня в бок, сказал: «Сними Киреева, пошли, покажу откуда». Мы спустились в кают-компанию, и оттуда через открытый люк я сфотографировал Саню. Он смотрел орлиным взглядом вдаль - прямо капитан из детской книжки или с флотского плаката. Уже недалеко от выхода в Черное море мы увидели катер пересекающий Босфор. Он был полон матросов ВМФ в парадной форме. «Ребята за водкой поехали», - прокомментировал Петрович с легкой грустью в голосе. Берега пролива разошлись в стороны, и, несмотря на практически полный штиль, лодку сразу закачало. Мертвая зыбь катается по открытым просторам в любую погоду. В Эгейском море ее не было. Там не так уж много открытого пространства – все острова, да острова. Пожалуй, единственный переход открытым морем был до Лемноса, но тогда откровенно штормило. Я мгновенно понял, что моя любимая морская болезнь при мне. Ее явно усугубил теплый разведенный спирт, бултыхавшийся в желудке и создававший дополнительные проблемы вестибулярному аппарату по мере всасывания в кровь. Перспективы были неважные. Киреев, как раз спустился в штурманскую и, померив расстояния по карте, задумчиво произнес: «Как ни крути – 450 миль». Шесть суток в море было гарантировано.